— Это чё… Буквально полчаса перед вами Слиска с Третьяком отбывши…

В прошлом году на турнир прибыл виднейший вор в законе, сибиряк, звезда славянского воровского клана. Соратник Деда Хасана, подписант многих знаменитых маляв, в том числе последней, призывающей братву к расправе с лидером «лаврушников». Это был грузноватый, крепкий старик с густейшей седой шевелюрой и разнообразной охраной — от заметного человека в мусульманской шапочке («Бродяга, очень уважаемый», — прожужжал кто-то у меня над ухом) до сорокалетних парней с волчьими, вынюхивающими острыми лицами, в серых длиннорукавных рубахах и серых же, чуть клешенных брюках. Я таких последний раз видел совсем в семидесятые, еще до знакомства с Игорем, к которому, забыл сказать, отец определил меня десятилетним мальчишкой.

Наш смотрящий, кабардинец Алим, с которым я немало парился в бане и выпивал (в былинные годы он заехал на малолетку тринадцати лет, а теперь стал родственником президента Кабарды, вернее, его родственник стал президентом), повел меня знакомить со «Старым».

Именно так надо было его называть; «Вовка» или «Володя» — обращались только близкие и — когда-то — оказывается, Игорь.

— Слышал, — просто сказал Старый, вяло подержав мою руку. И добавил: — Хорошо, что мы, когда Игорька уже нет, держимся друг за дружку, бегаем вместе, меж собой не закусываемся. А то вон жизнь какая.

Выглядел Старый недоброжелательно — не по отношению ко мне, а вообще. Капризно. Неофициальный старший среди «друзей Игоря», Колян, успел рассказать, досадуя:

— Прилетает Старый, заселяется в «Коралле». И давай мне на мобильник: Колян, достань клубнички, фруктиков, старенький, мол, с северу… Думает, на Волгу приехал, так тут в мае своя клубника ведрами. Всё в своем восемьдесят шестом году живет. Побежали, купили импортной. Обманул вор а , грех это.

Когда приехали на банкет в «Воздушном», вор развалился на лавочке — золотой Rolex мирно соседствовал с выцветшими татурованными перстнями, а белоснежные носки — с черными туфлями. Он оказался как бы в центре небольшого, но чрезвычайно пестрого и деятельного мира, мимолетно обращенного им в собственность. Мерили шагами свою траекторию серые охранники, гости, кружками и по парам, беседовали о бизнесе, Игоре и рыбалке, кружилось вокруг скамейки несколько штук детей. Но вскоре Старому благодушествовать надоело, он стал божком капризным и придирчивым:

— Чей ресторан?

— Да тут армяне, Старый, у нас — нормальные люди, навстречу идут…

— Армяне… У меня в городах армяне тихо сидят, как паучок под шконкой. Не то что ресторан, ремонт обуви без нас не откроют. А здесь — такой дворец отгрохали, хорошо, видать, поднимают. Армяне…

Позвали подняться в банкетный. Народ, уважительно пропуская друг друга, женщины впереди, потянулся в зеркальные двери. Старый, чуть успокоившись после армян, продолжал сидеть в центре своего мира, сопя и щурясь.

— Старый, пойдем, наверх зовут. Посидим, Игорька помянем.

Вор молчал, будто совсем не слышал. Напряжение в его мире сгущалось резко и зримо, как в кабине рентгеновского аппарата. Он, найдя нужной концентрацию, сказал, впервые громко и очень отчетливо:

— Я — С МЕНТАМИ — ЗА ОДИН — СТОЛ — НЕ СЯДУ.

Я понял, кого он имеет в виду. Строго говоря, ментами они, конечно, были, но если не строго — то не совсем, ибо служили офицерами в транспортной милиции. Маленькие подданные ее величества Коррупции, в штатском и дизайнерском — от G. Armani, подкачанные красавцы с гладкими лбами и затылками, клубный соблазн пригламуренных студенточек; даже сквозь майский, горячий и уже пыльный день прорывалась свежесть их парфюмов.

— Вы охуели, люди? — интересовался и клокотал Старый. — Вы на что меня подписываете? Или офаршмачить хотели? Алим, с тобой за косяк этот отдельный еще разговор будет… Игорь, да, по всем понятиям ремешок был, автоматное рыло, но его я любил и уважал, как брата. Вы не меня, вы его — золото-человека — в какой блудняк вгоняете…

Я вдруг почувствовал себя ребенком, который, случайно или намеренно, но спешно и жадно, в щелочку наблюдает чужие недетские дела.

К Старому спустилась Марина, чтобы наклониться к уху и тихо поговорить.

— Ничего, Мариночка, ничего, дорогая. Ну какие проблемы… Кушайте, отдыхайте; старенький здесь посидит, подумает: фонтанчик, травка зеленая. Тут хорошо у вас…

Скандал и хоровод вокруг Старого разрастался, пока не исчезли транспортные менты. Возможно, им накрыли отдельно, но это вряд ли. Припоминаю, как обиженно колыхался сорвавшийся со стоянки тупой зад их «тойоты-лэндкрузер» джипа.

Старый за столом еще побуркивал, посапывал, как остывающий вулкан; отправлял на улицу то одного из серых охранников, то другого, но скоро отошел и посветлел. Сказал даже тост — у него был усталый вид человека, защитившего идеалы.

А вы говорите…

На следующий день позвонил приятель, всегда желавший знать, что происходит в городе:

— Слушай, ты не знаешь, кто такой, седой и авторитетный, к нам приезжал?

— Мемориал Игоря прошел. Может, оттуда?

— А, ну да, точно. Мы в аэропорту партнеров встречали, немцев, делегацию. И тут эти — какой-то старый вор с охраной, ну и типы они у него… Но самое интересное, а? Они через депутатский, а за ними, на таком расстоянии, чтобы и не сильно близко, но чтоб сильно заметно, генерал… Тот самый, отдел борьбы с экономическим беспределом. От одного имени у наших коммерсов, самых уцелевших твердых ребят, коленки в пляску. Провожает, уважает… Так они прошли, и у него вид стал мутный донельзя. Как будто только что отняли кусок счастья, а он верит — не все еще потеряно… Я немцам объясняю: это у нас тут русская мафия, русская мафия! Чего б они понимали… Но галдят, лопочут.

Кстати сказать, с одним из тогдашних ментов-изгнанников я регулярно встречаюсь в спортклубе и здороваюсь первым. С некоторым смущением.

С таким же смущением я приветствую двух знакомых верстальщиков, которые в любую погоду пьют из бутылок пиво на подоконнике книжного магазина. Их место встречи изменить нельзя — видимо, по причине того, что дома жены, а заходить куда-то — дорого, даже если дешево, присаживаться надо, разговаривать, а времени давно нет. Может, у книжного собираются они не каждый день, но ведь и я отслеживаю новинки один, иногда два раза в неделю… Они, здороваясь со мной, наверное, думают — и чего таскается чуть не каждый день, чего там ищет…

В книжном я слежу не только за новинками, но и за детьми. Дети в книжном — это не дети в «Игрушках» или, пуще того, в «Макдоналдсе». Это, наверное, те же самые, но совсем другие дети. Они шевелят, как белочки, яркие обложки и устремляют вверх любопытные носики. Больше всего мне нравятся маленькие очкарики, лучше девочки-очкарики (у меня дочка, и она носит очки, тоненькие, изящные, пластик), но вчера я видел мальчика-очкарика. Начинался май, и било сквозь огромные окна солнце, а он стоял в лучах и продолжал свет рыжей своей макушкой. Мне захотелось для него будущего и чтобы в этом будущем не случилось у него нужды в единоборствах.

VI. Неизвестный Эрнст, или В поисках Робин Гуда

Центральный элемент путинской мифологии, безоговорочно признаваемый не только сторонниками Владимира Владимировича, но и весомой частью оппонентов, — «лихие 90-е» и Путин в качестве избавителя.

«Лихость» в национальной традиции имеет не только разбойные, но и политические коннотации, в применении к бунтам Разина и Пугачева тогдашняя сурковская, пардон, романовская пропаганда соединяла оба значения.

Однако для сознания современного обывателя очевиден крен в одну, разбойную, бандитскую сторону; «лихие 90- е» — псевдоним криминального беспредела. Оценка роли Владимира Путина в обуздании тогдашних уличных войн не то чтобы сильно завышена, а просто мифологизирована. Процесс этот подчинялся, с одной стороны, общей эволюции сложившейся экономической системы, с другой — государство сменило тактику: спецслужбы и правоохранители сами вступили в борьбу за активы третьей силой, поначалу с применением откровенно силовых методов. Конфликты переместились с городских улиц в новое, неведомое обывателю внутрикопоративное, юридическое, политическое русло.