— Маркиз умер! — воскликнула я в смятении и даже с испугом, в сущности необъяснимым: какое мне было дело до этого незнакомого мне отчима, от которого я никогда не видела ни малейшего внимания; напротив, если бы не он, моя мать, вероятно, не вычеркнула бы меня окончательно из своей памяти.

Но, узнав, что его больше нет в живых, а сын его женился, я испугалась за мою мать, не оповестившую меня о столь важных событиях; она хранила молчание о них, и это не предвещало ничего доброго; я смутно предчувствовала печальные последствия и для нее и для меня. Одним словом, новость эта поразила меня, она грозила множеством горестных перемен, которых я страшилась, сама не знаю почему.

— А когда он умер? — спросила я задрожавшим голосом.

— Да уже года полтора тому,— ответил привратник,— через шесть или семь недель после женитьбы его сына; молодой маркиз изредка бывает здесь, а живет он на Королевской площади.

— А маркиза, его мать, живет с ним? — опять спросила я.

— Не думаю,— ответил он,— говорили, будто не живет; если зайдете в его особняк, то вам наверняка скажут, где она и что с ней.

— Ну что ж,— сказала тогда госпожа Дарсир,— вернемтесь домой, а на Королевскую площадь поедем после обеда, тем более что у меня есть дела в этом квартале.

— Как вам будет угодно,— отвечала я с беспокойством и волнением в голосе.

И мы вернулись в гостиницу.

— Что вас так тревожит? — спросила меня по дороге госпожа Дарсир.— О чем вы все время думаете? Или вы принимаете так близко к сердцу смерть отчима?

— Нет, но я беспокоюсь за матушку, для нее это событие чрезвычайной важности,— ответила я.— Более же всего меня теперь тревожит, что я не могу увидеть ее, и вообще я не уверена, что найду ее у сына; ведь говорят будто она теперь живет отдельно.

— Что ж за беда,— возразила госпожа Дарсир,— если она живет отдельно, мы поедем прямо к ней.

Госпожа Дарсир останавливала карету у разных лавок и делала покупки; затем мы вернулись домой, а через три четверти часа после обеда снова сели в карету с приехавшим стряпчим и отправились на Королевскую площадь; понимая мое нетерпение, госпожа Дарсир решила первым делом отвезти меня и оставить у матери, если мы застанем ее там, а уж потом отправиться по своим делам; вечером же, если нужно, снова заехать за мной.

Но все эти планы строились на песке, и тревогам моим не суждено было на этом окончиться. Ни моего брата, ни невестки, то есть молодого маркиза и его жены, не оказалось дома. Мы узнали от швейцара, что они уже неделю как уехали в свое имение в пятнадцати или двадцати лье от Парижа. Что касается моей матери, то она не живет вместе с ними, и местопребывание ее неизвестно; нам могли только сообщить, что в этот же день, в одиннадцать утра, она заходила, чтобы повидать сына, так как не знала об его отъезде; что отсутствие его, видимо, поразило и опечалило маркизу; она сама только что вернулась из деревни и сегодня, уходя, не оставила своего адреса.

При этих словах меня снова охватил страх, и я невольно вздохнула.

— Так вы говорите, что она была огорчена отсутствием маркиза? — спросила я швейцара.

— Да, мадемуазель,— ответил он,— так мне показалось.

— А как она приехала? — спросила я, движимая каким-то внутренним беспокойством за судьбу моей матери и ожидая, что ответ швейцара прольет свет на мои догадки.— Она была в своем экипаже или прибыла в карете кого-нибудь из своих знакомых?

— О нет, мадемуазель,— ответил он,— у нее нет своего экипажа; пришла она одна и, видно, очень устала, потому что отдыхала тут с четверть часа.

— Одна и без экипажа! — воскликнула я.— И это мать господина маркиза! Какой ужас!

— Я тут ни при чем,— ответил он,— я говорю то, что есть. Да и не мое это дело, я просто отвечаю на вопрос.

— Но может быть,— настаивала я,— вы укажете, у кого по соседству она бывает, кто может знать, где она живет?

— Нет, она очень редко бывает здесь и обычно приходит в такое время, когда у нас мало народу,— ответил швейцар,— сидит же недолго и ни с кем не разговаривает, кроме как со своим сыном, господином маркизом, и всегда по утрам — иной раз он еще лежит в постели.

Все это показалось мне весьма зловещим.

— Что же мне делать, куда кинуться? — воскликнула я, обратившись к госпоже Дарсир, которая тоже почуяла во всем этом что-то неладное.

— Если мы будем старательно наводить справки, то, несомненно, узнаем, где она живет, иначе не может быть,— сказала она мне,— не надо беспокоиться, это совпадение случайностей.

Я ответила только вздохом, и мы уехали.

Я могла бы без труда справиться в том же квартале о нашей спутнице, которой я дорогой одолжила деньги, ведь она велела обратиться к маркизу де Вири, на улице Людовика Святого. Но в этот час я и думать о ней позабыла: все мои мысли были заняты матушкой, меня мучили недобрые предчувствия, я так горевала, что не могу свидеться с ней и обнять ее.

Госпожа Дарсир сделала все, чтобы успокоить меня и рассеять мои страхи. Но мысль о матери, которая пришла пешком к своему сыну и так устала в пути, что ей пришлось отдыхать, о матери, которая так мало значила, что слуги сына не знали даже, где она живет,— мысль эта не оставляла меня ни на минуту.

С Королевской площади мы отправились к поверенному госпожи Дарсир, от него поехали в дом завещателя, где потребовалось наложить печати; это заняло часа полтора; затем мы вернулись в гостиницу вместе с поверенным, который должен был получить некоторые бумаги, нужные для ведения дела.

По дороге поверенный сказал, что завтра ему надо повидать кого-то в Марэ, по поводу наследства госпожи Дарсир. Так как в этом квартале жил и маркиз, я надеялась встретить там свою матушку и стала расспрашивать, не знает ли он маркизу де..., не говоря при этом, что я ее дочь.

— Да,— сказал он,— я встречал эту даму раза два-три, еще при жизни маркиза, который иногда поручал мне вести его дела; но со времени его смерти я ничего о ней не знаю; слышал только, что ей плохо живется.

— А что с ней такое? — спросила я, с трудом скрывая волнение,— Ведь ее сын так богат и принадлежит к самой высшей знати!

— Это верно,— ответил адвокат,— он женат на дочери герцога де ... Но, по-моему, маркиза в ссоре с ним и с его женой. Говорят, когда покойный маркиз с нею познакомился, она была вдовой совсем заурядного и очень бедного провинциального дворянина; маркиз влюбился в нее, случайно заехав в те края, и, при своем богатстве и знатности, довольно легкомысленно поступил, женившись на ней. Сейчас он умер, а сын их женился на дочери герцога де ... и очень может быть, что герцогская дочь — я хочу сказать, молодая маркиза — не в восторге от старшей маркизы, своей свекрови, и совсем не жаждет свести знакомство с кучей мелкопоместных дворянчиков, составляющих родню ее свекрови и первого ее мужа, от которого у той есть дочь; но барышни этой никто не видел, да никто, надо полагать, и не стремится увидеть. Вот все, что мне довелось об этом слышать.

Так он говорил, и из глаз моих покатились слезы; я не могла удержаться, слыша столь странные речи; у меня не было слов для ответа.

А госпожа Дарсир, добрейшая женщина, питавшая ко мне дружбу, то и дело краснела, слушая адвоката; к тому же она заметила мои слезы.

— Кого вы называете мелкопоместными дворянчиками, сударь? — спросила она, когда он кончил.— Видимо, молодая маркиза, дочь герцога, плохо осведомлена о родословной своих свойственников, если краснеет за их происхождение; я объясню ей, кто они такие: я родом из тех же мест, что и ее свекровь; презираемая ею маркиза, урожденная де Трель, принадлежит к одному из самых старинных и знатных семейств нашей провинции, а род ее первого мужа, Тервир, ни в чем не уступает самым знатным из известных мне домов. В старину Тервиры владели весьма пространными землями, и хотя род их теперь оскудел, тем не менее господин де Тервир оставил бы своей вдове более восемнадцати или двадцати тысяч ливров ренты, если бы его отец в минуту раздражения не лишил его наследства в пользу младшего сына; наконец, нет такого дворянина, маркиза или герцога во Франции, который не почел бы за честь жениться на мадемуазель де Тервир, той самой дочери маркизы, которой никогда не видели в Париже; ее действительно оставили на попечение родных, когда мать ее покинула нашу провинцию; барышня эта никому не уступит ни красотой, ни умом, ни душевным благородством.