Ее руки задрожали так сильно, что она не могла удержать в них свою косметичку.

— Здравствуй, Николас. Я не знала, что ты дома.

— Не видел необходимости докладывать тебе об этом.

Она резко положила свой гребень:

— Тебе обязательно нужно быть грубым?

— Нет необходимости притворяться, когда мы одни. Хотя меня и заставили жениться на тебе, но в завещании ничего не говорилось про мое поведение! Если тебе еще была нужна и моя вежливость, надо было предупредить об этом моего отца!

— Я думаю, он считал это излишним. Наверное, надеялся на твое воспитание! — Он ничего не ответил, хотя она заметила, что кровь бросилась ему в лицо, и, принуждая себя говорить спокойно, она продолжила: — Я не ожидаю, что ты мне поверишь, но даю тебе честное слово, я ничего не знала о завещании твоего отца. Если бы я это знала или хотя бы догадывалась — я бы… — Она замолчала, увидев недоверие на его лице, а затем выпалила: — Какой смысл пытаться убедить тебя?

— Я рад, что ты поняла, что тебе это не удастся. Кстати, когда будет ужин?

— Около семи тридцати.

— Тебе лучше распорядиться, чтобы его перенесли на восемь. Не думаю, что Кэрол успеет добраться к тому времени.

— Кэрол? Кэрол едет сюда?

— Я думаю, у тебя нет возражений?

— Вовсе нет, — ледяным тоном ответила Джейн, — но так как ты сам настаивал, чтобы мы не подавали никому повода к пересудам, то я удивлена, что ты пригласил ее в первый же вечер.

Николас сардонически улыбнулся:

— Тебе не придется опасаться за наше доброе имя. У нас будет тихий вечер для двоих друзей. Кэрол привезет Джона Мастерса.

Джейн повернулась на стуле:

— Художника?

— Да, — огонек в глазах Николаса стал заметнее, — ты должна мне больше доверять. Вот почему я предложил предоставить мне соблюдение всех тонкостей этикета. Я к ним гораздо более привычен, чем ты!

И, уязвив жену этим замечанием, он вышел из комнаты, а Джейн снова повернулась к туалетному столику. Если Николас будет продолжать вести себя столь необузданно, предстоящий год обещает быть невыносимым, и, если он не переменится, у нее вряд ли хватит сил выдержать это испытание. Она горько улыбнулась, отдавая себе отчет в тщетности попыток соперничать с прелестной и уверенной в себе Кэрол. Какие у нее шансы на то, чтобы завоевать любовь такого человека, как Николас? На своем бледном, напряженном лице она не прочитала ответа и с усилием заставила себя продолжать одеваться.

Она как раз закончила укладывать волосы, когда услышала шум приехавших гостей; бросив последний, поспешный взгляд в зеркало, она стала медленно спускаться с лестницы.

За дверью гостиной она остановилась, чтобы унять дрожь, и только через минуту или две ей удалось восстановить хотя бы видимость спокойствия перед тем, как открыть дверь.

Кэрол стояла рядом с Николасом, яркая, в изумрудно-зеленом платье, которое колыхалось при каждом ее движении. Другим гостем был высокий, стройный мужчина, лет примерно тридцати семи, с простым, но странно притягивающим внимание лицом; его большой рот и квадратная, выступающая челюсть выглядели бы уродливо, если бы не пара ясных и проницательных карих глаз.

Джон Мастерс задумчиво глядел на огонь, когда мягкое шуршание платья заставило его обернуться, и он увидел высокую, стройную девушку в белой дымке платья, направляющуюся к нему. Хотя платье полностью закрывало ее кожу, но она все-таки просвечивала перламутром сквозь ткань, ее голова с самыми чудесными черными волосами, которые он когда-либо видел, была немного наклонена назад, давая ему возможность ясно рассмотреть большие серо-зеленые глаза с расширенными от волнения зрачками. Видя, как она нерешительно остановилась перед ним, внешне спокойная и холодная, но — он чувствовал — испуганная и несчастная, Джон Мастерс почувствовал впервые в жизни приближение любви.

В этот момент Николас заметил Джейн, подойдя к ней, он не слишком осторожно подтолкнул ее вперед:

— Кэрол ты уже знаешь, но не думаю, что ты встречалась с Джоном Мастерсом. Мастерс, это Джейн — моя жена. — Чувствуя, что выполнил свой долг, он отошел от нее и опять присоединился к Кэрол.

Джейн помедлила долю секунды, а затем подошла к мужчине, стоящему около камина, и робко протянула ему руку. Мастерс взял ее с улыбкой, втайне удивляясь грубости хозяина, так как едва ли мог поверить, что Николас уже поссорился со своей прелестной супругой. Покопавшись в памяти, он припомнил какие-то странные слухи, ходившие вокруг внезапной женитьбы Николаса на секретарше своего отца, тогда как его имя все уже связывали с Кэрол, имея в виду их скорую свадьбу. Если он припоминал правильно, то многие пытались поговорить об этом с Кэрол, но она была искусным дипломатом и не выказывала ни ревности, ни разочарования в том, что окончательный выбор Николаса пал не на нее.

Джон Мастерс сам по себе не страдал излишней деликатностью. Его характер строился на прямоте и честности, и он не тратил время на излишние размышления и не подвергал сомнению право каждого человека жить в соответствии со своими моральными принципами; глядя в его глаза, Джейн сразу поняла, что перед ней человек, которому она могла доверять, и она неожиданно с облегчением вздохнула:

— Я так рада познакомиться с вами, мистер Мастерс. Я многие годы восхищалась вашими картинами, но даже не мечтала, что смогу лично выразить свой восторг.

— Вы слишком добры, миссис Гамильтон. Я всегда бываю польщен, когда прекрасные женщины признаются мне в том, что им нравятся мои работы! — Они оба засмеялись, и он добавил: — Вы ходили на мою последнюю выставку в галерею «Эббот»?

Она кивнула.

— Вам понравилось?

— Очень, — она поколебалась секунду, — я могу быть откровенной? — Он кивнул, и она быстро сказала: — Я потратила много времени, изучая ваши картины, и мне всегда казалось, что вы постоянно что-то ищете. Ваши работы пронизаны печалью, особенно пейзажи, это меня сильно поразило. Не поймите меня неправильно, — торопливо добавила она, — я вовсе не критикую ваши работы. А ваши портреты совершенно поразительны; они наполнены теплом и жизнью, но остальные ваши картины… — Она сбилась, и он посмотрел на нее странным взглядом:

— Вы первый человек, кто сказал мне это.

— Извините, наверное, я вас обидела.

— Напротив, вы совершенно правы. — И он стал говорить, как будто разговаривая сам с собой: — Когда я был молод, я рисовал потому, что был вынужден это делать. Но что бы ни происходило в моей жизни, живопись всегда являлась основным смыслом моей жизни, это верно и сейчас, но только в определенной степени. Каким-то образом за прошедшие несколько лет я понял, что живопись не так всеобъемлюща, как я полагал. Я начал понимать, что она не заполняет мою жизнь до конца, как это происходило в молодые годы. Я продолжал рисовать так же много, как и прежде; могу даже сказать, что начал работать еще более интенсивно, — но все равно я ощущаю какие-то провалы, временами я чувствую себя совершенно одиноким.

— Но я уверена, что у вас много друзей?

— Друзей — пожалуй, — он вздохнул, — но нет того единственного человека, которого я искал все это время.

— Единственного человека?

— Да. Женщину, которая сделает мою жизнь счастливой. — В ответ на ее испуганный взгляд он добавил: — Мне кажется, я удивил вас своими словами? А может, вас изумило, что у меня такая романтическая душа?

— О, ничего подобного! Но вы говорили так серьезно, что я действительно была удивлена, но только на мгновение. Вы думаете, вы узнаете эту женщину, когда встретите ее?

— Я уверен в этом. На самом деле я точно знаю, как она выглядит.

— О, — вырвалось у Джейн, — так, значит, вы уже встретили ее?

— Да. Только что.

Какая-то нотка в его голосе заставила ее остановиться, она почувствовала легкое замешательство от того, что их сближение произошло так стремительно, и она постаралась перевести разговор на более незначительные темы:

— Ну что ж, в таком случае я уверена, что на следующей вашей выставке я не замечу печали и безнадежности в ваших полотнах, они начнут излучать счастье!