Ленивая Мэйзи

Вздыхала в гнезде:

— Какая, о Боже мой, скука!

И ноги болят, и ломит везде,

И эти противные ветки расте —

ний бесят меня

День ото дня

Всё больше и больше. Вот мука!

Нет, я не могу! Не хочу! На-до-ело!

Сидеть на яйце — неприятное дело

И, кроме того, изнурительный труд!

Все пляшут, все скачут, все песни поют,

А я им, как дура, высиживай тут!

Ах, я бы могла полетать, отдохнуть,

Когда б за меня здесь, в гнезде, кто-нибудь,

Хоть кто-нибудь тут посидел подходящий,

Какой-нибудь дур… то есть друг настоящий!

Ах, я от тоски умираю одна…

Тут Мэйзи внизу увидала слона.

— Эй, Хортон! — лентяйка, нахохлясь, кричит. —

Не видишь, усталая птица сидит?!

Смени-ка меня ненадолго — без дела

Слоняться небось самому надоело.

— Помилуйте, — слон рассмеялся, — соседка,

Ведь я не воробушек и не наседка,

Я просто гора по сравненью с яйцом.

Как треснет оно, так и дело с концом!

— Да ну, ерунда! — ему Мэйзи в ответ. —

Совсем ничего в этом сложного нет.

Ты тёплый и мягкий, хотя толстокожий.

Я верю в тебя, дорогой мой, ты сможешь!

— Нельзя, —

Слон сказал.

— Я тебя умоляю!

— Клянусь,

Я вернусь,

Только чуть погуляю —

И сразу назад! Обещаю! Чуть-чуть!

Да ты не успеешь и глазом моргнуть!

Ну что тебе стоит, а? Что тебе стоит?!

— Но дело совсем не такое простое… —

Задумался Хортон. — Ну что ж, так и быть.

Попробую вас на часок подменить.

Летите спокойно, яйцо будет цело,

Я слово слоновье даю.

— Ура! — Мэйзи спела

И прочь усвистела,

Слона не дослушав, — фью-фью.

А Хортон взял палку:

— Конечно, оно

На дерево влезть и не так мудрено,

Но надо сначала подпорки возвесть

И сделать насест, а тогда уже лезть.

И вот, чуть дыша,

Сел он бережно,

Нежно,

Туда, где дремало яйцо безмятежно.

И сам улыбнулся:

— Вот это наседка!

Боюсь, что такие встречаются редко:

Ни крыльев, ни перьев, и весом притом

В три тонны… Зато мы терпеньем возьмём!

Весь день он сидел

И яйцо согревал.

А ночью гроза налетела,

И шквал

Ревел,

Гром гремел,

В землю молнии били,

И волны дождя ледяного катили!

— Вот влип, так уж влип… —

Бедный Хортон кряхтел. —

Не спится на птичьей квартире.

Врагу не желаю так ночь провести…

Авось попрыгунья не сбилась с пути.

А Мэйзи меж тем на далёких Гавайях,

Вовсю отдыхая,

По пальмам порхая,

Решила, что жизнь ей подходит такая —

Что лучше остаться там жить навсегда

И век не видать ни яйца, ни гнезда.

И, стало быть, Хортон сидел и сидел…

Уж лес пожелтел…

И потом опустел…

И снег полетел,

Всё вокруг белым стало,

А он всё сидел, как сугроб небывалый,

Упрямо твердя про себя, как стихи:

— Яйцо не… апчхи!.. не замёрзнет! Апчхи!

Я слово слона не напрасно давал,

Слоны не бросают на ветер слова!

Но вот миновала зима,

А весна

Другую напасть припасла для слона:

Друзья набежали весёлой гурьбой…

— Эй, Хортон, дружище!

Что это с тобой?

— Глядите!

— Ого!

— Мы глазам не поверили!

— Слон Хортон в гнезде

Восседает на дереве!

— Он страус, наверно!

— Фазан!

— Коростель!

— Глухарь из семейства

Ушастых тетерь!

Они посмеялись, они разбежались.

Тяжёлые ветки со скрипом качались,

Большие цветы распускались везде,

А Хортон сидел одиноко в гнезде.

Ему бы удрать,

Пойти поиграть,

Но он продолжал про себя повторять:

— Пусть колются ветки, щекочет листва,

Слоны не бросают на ветер слова,

Пускай мне несладко —

Не встану с гнезда!

Но Хортон, бедняга, не знал и не ведал,

Что сзади уже надвигалась беда:

Три бравых охотника крались по следу.

Треск ветки! И птица вспорхнула!

И слон, обернувшись назад,

Увидел: три чёрные дула

Ему прямо в сердце глядят.

Спасаться ли бегством проворно?

Ползти ли в густые кусты?

Но Хортон спокойно и гордо

Глядит со своей высоты.

И, плечи упрямо расправив,

Холодный и строгий на вид,

Надменно охотникам бравым

Он так из гнезда говорит:

— Стреляйте! Ну что же, стреляйте!

Но я не уйду, так и знайте!

Пусть кончится гибелью эта глава —

Слоны не бросают на ветер слова!

Но выстрел не грянул!

И думает слон:

«Я жив? Это странно!

Я сам удивлён».

И падают ружья:

— На дереве? Слон?

— Позвольте… неужто?

— Я просто сражён!

— Как странно! Как ново! А вдруг это модно?

— Нет-нет, не стреляйте! Ха-ха! Бесподобно!

Умора! Возьмём его, братцы, живым,

За деньги, за денежки в цирк продадим!

Тут сучьев покрепче они нарубили,

И клетку с колёсами соорудили,

И дерево в кадке поставили — вместе

С гнездом и несчастным слоном на насесте.

Впряглись, потянули: «Эй, ухнем, раз-два!» —

И скрылись, и ветер унёс их слова.

И долго они пробирались по скалам,

Ущельям ужасным, горам небывалым,

И клетку тащили, пыхтя, за собой,

Пока не спустились на берег морской.

А там — на корабль, и вперёд по волнам.

Но качка, увы, непривычна слонам.

То вверх подлетая,

То падая вниз,

Твердил он, глотая

То брызги, то бриз:

— Бросы не слонают…

Слоны не брова…

Ой, мячет, как скачик, моя голова!

Спустя две недели — какие недели!

О, как эти волны слону надоели! —

На палубе юнга высматривал зорко

Огни городские ночного Нью-Йорка.

Рассвет, и портовая пристань видна,

И с грохотом вниз опустили слона

На тросе стальном, на железном крюке,

В гнезде, на насесте, на узкой доске.

И сделка готова,

Цирк платит сполна —

Да кто же не купит такого слона!

Продали в цирк! И с тех пор по аренам

(На выходных — по удвоенным ценам)

Всюду возили слона напоказ:

Москва (штат Айдахо), Париж (штат Техас),

Лас-Вегас, Лас-Пальмас, Хо-Хо-Кус, Дайтона…

«Слон на яйце! Настоящий, в три тонны!

Сам туда влез и не прыгает вниз.

Шутка природы? Загадка? Каприз?»

Люди смеялись и тыкали пальцем

В Хортона. Стал он несчастным скитальцем,

В шумных собраньях он был одинок,

Мрачно молчал и глядел в потолок,

Лишь губы его шевелились едва:

— Слоны не бросают на ветер слова!

Но вот как-то раз, двадцать пятого мая,

Давал представление цирк на Гавайях,

В том самом курортном раю, в Гонолулу,

Куда от гнезда и труда улизнула

Прогульщица Мэйзи.

Болтаясь без дела,

Конечно, она с высоты углядела

Толпу и флажки циркового шатра:

— Ура! В цирк хочу! Цирк приехал! Ура!

И Мэйзи, дугу прочертив в небесах,

Пикирует книзу, врывается в дверь

И к самой арене торопится…

— Ах!

Я вас узнаю, удивительный зверь!

И Хортон, в глаза ей взглянув, побледнел,

Но вслух ничего ей сказать не успел:

Как раз в этот миг оглушительный треск

Послышался из-под насиженных мест.

— Я слышу царапанье и бормотанье,

И скрип скорлупы, и по стенкам шуршанье —

Как будто и впрямь я недаром сидел

На этом яйце сорок восемь недель!

Мой птенчик, он здесь! Чудеса из чудес! —

Слон Хортон вскричал, покидая насест.

—  Твой?! —Мэйзи вскипела, сама не своя. —

Ты жалкий обманщик! Хозяйка здесь я!

Похитил яйцо бедной птички! Позор!

Прочь, прочь от гнезда, лопоухий ты вор!

И медленно слон отступил, оглушён…

И сердце разбито, и слышится звон —

Нет, это яйцо раскололось на части!

Пестреют осколки невиданной масти.

И Хортон, так долго сидевший в гнезде,

На дереве, в звёздной ночной пустоте,

В дневной суматохе и в качке морской,

Терпевший дорожную скуку, и холод,

И зной, и насмешки толпы цирковой, —

Глядит: у птенца-то два уха и хобот!

— Как, хобот?! Возможно ль? Такой же, как мой!

Все с мест повскакали, смеются, кричат:

— Да здравствует слон! Браво, Хортон! Виват!

Директор протёр кулаками глаза:

— Под куполом цирка, и вдруг — чудеса!

— Да как же назвать нам его, наконец?

— Птенец слоноухий? Крылатый слонец?

Но так и должно быть, ДОЛЖНО быть, ДОЛЖНО!

…Кому-то обидно, кому-то смешно,

Но все согласились, что дело по чести

Сейчас разрешилось на птичьем насесте.

Весь цирк зашумел:

— На свободу, герой!

Слон Хортон счастливым вернётся домой,

А там уж на крыльях гуляет молва:

Слоны не бросают на ветер слова!