— Если на то пошло, могу и умереть, — ответил Прийду со своей обычной небрежностью. — Но от моей смерти вам толку будет мало. Все равно останется жив другой, куда более злостный подстрекатель, которому ваши суровые законы нипочем. Вот если б вы его уничтожили — тогда наступил бы мир и для господ, и для рабов.

— Кто этот подстрекатель? — спросил комтур.

— Насилие и нужда, — ответил Прийду.

— А, ты, оказывается, большой шутник, — улыбнулся комтур. — Будем надеяться, что в подземелье замка ты перед смертью нас еще немало позабавишь. Вяжите его!

Слуги набросились на Прийду.

— Неужели вы позволите меня связать и так ни слова и не скажете, и пальцем не шевельнете? — с упреком обратился Прийду к крестьянам. Те глядели на него горестно, но молчали.

Затем комтур приказал нескольким крестьянам, казавшимся наиболее сильными и смелыми, выступить вперед и снять верхнюю одежду. Пока они стояли, обнаженные до пояса, стуча зубами и дрожа на морозе, комтур обратился к ним с несколькими назидательными и укоризненными словами и под конец велел запомнить, что всех, кто не будет покорно терпеть положенное число ударов, привяжут к дереву, прибьют им уши гвоздями к стволу, как беглым рабам, и затем будут продолжать порку. Женщины и дети, сбежавшиеся на шум и окружившие мужчин, услыхав слова комтура, начали ломать руки и громко рыдать. Но их загнали в дома и пригрозили, если они осмелятся выйти, тоже больно высечь розгами.

Избиение должно было вот-вот начаться. Тут высокий монах — его, по-видимому, никто из немцев не знал и на присутствие его никто не обратил внимания — предстал перед комтуром и сказал по-немецки:

— Вы причините вред ордену и всем чужеземцам, если будете раздражать крестьян незаслуженными наказаниями. Крестьяне ничем не провинились, и никто их не подстрекал; только тяжкая нужда заставила их на этот раз задержать доставку обоза.

— Их наказывают за строптивость и для устрашения остальных, — сердито сказал комтур. — Нужды у них никакой нет, это все ложь, а вы, монахи, учите крестьян лгать.

— Мы учим их истинной вере и праведной жизни, вы же делаете для них христианскую веру ненавистной и учите их языческой дикости, — воскликнул монах, сверкая глазами. — Вы хотите превратить их в послушный рабочий скот, а сами обращаетесь с ними как с дикими зверями. Вы их, беззащитных, ни от кого не защищаете, но сами грабите несчастных догола, да еще караете тех, у кого уже нечего взять.

Для пояснения здесь следует заметить, что между орденскими рыцарями и епископами, которым были подвластны и монастыри, постоянно царила скрытая вражда, часто переходившая в открытые столкновения. Одни завидовали могуществу других, захватывали друг у друга земли, подавали папе и императору жалобы, возводя друг на друга тяжкие обвинения, от которых им потом удавалось отделаться лишь при помощи лжи и крупных денежных пожертвований. Одной из причин вражды было то, что священнослужители и монахи пытались хоть немного просвещать и обучать народ, в то время как орденские рыцари и их вассалы изо всех сил препятствовали просвещению народа. Насилие, как с одной, так и с другой стороны, было обыденным явлением; особенно рыцари, как более сильные, всегда были готовы напасть на монахов и подданных епископов. Поэтому следует удивляться мужеству неизвестного монаха, осмелившегося выступить в одиночку против могущественного комтура. Можно было предвидеть, что это добром не кончится.

— Дерзкий монах! — гневно воскликнул комтур. — Уж я тебе покажу, как оскорблять орден и рыцарей! Свяжите его!

Монах побледнел; он, видно, понял, что зашел слишком далеко. Одним движением руки он оттолкнул трех слуг, напавших на него, и воскликнул угрожающе:

— Комтур! Комтур! Не навлекайте беду на себя и весь орден! За мной стоят архиепископ рижский и сам святейший отец.

— И прежде всего — твоя собственная спина, которая и должна поплатиться за твои дерзкие слова, — насмешливо ответил комтур. — Слуги, живо!

Монах, сохраняя внешнее спокойствие, позволил себя связать. Два человека были поставлены сторожить его и Прийду, остальные принялись за работу…

Выбранных наугад обвиняемых избивали долго, очень долго. Страшная угроза удерживала несчастных от бегства; они отчаянно кричали, подскакивали, прыгали с ноги на ногу, падали навзничь в снег, снова вставали, а тяжелые удары все обрушивались на их спины, рождая кровавый дождь.

По нашим понятиям, такое наказание ужасно и отвратительно, но мы не должны требовать от людей средневековья чувств, схожих с нашими. Наказания в давние времена были крайне жестокими, но люди так с ними свыклись, что никто не роптал. Поэтому и мы не должны думать, что комтур и его спутники были особенно черствыми и кровожадными людьми и без всякой жалости мучили других людей. По понятиям того времени, они были справедливыми и даже великодушными судьями, если не лишали виновного жизни и не причиняли ему увечий. Не должны мы также обвинять и тех крестьян, которым удалось избежать наказания и которые сейчас хотя и с грустными лицами, но не без тайной радости смотрели, как страдают другие.

Все, что здесь происходило, потрясло Прийду, видевшего подобное зрелище впервые. Его лицо стало белым как снег и судорожно исказилось. Глаза, полные ужаса, широко раскрылись. Время от времени он пытался разорвать свои узы и так сильно напрягал мышцы, что кровь бросалась ему в голову. Монах был тоже бледен, но внешне спокоен. Он потихоньку придвигался все ближе и ближе к Прийду, пока их связанные за спиной руки не соприкоснулись. Слуги этого не заметили, так как их внимание было поглощено происходящим наказанием.

Наконец, когда избиваемые совсем ослабели, комтур приказал прекратить порку. Он еще раз предупредил крестьян, чтобы они не слушались подстрекателей и сегодня же исполнили свой долг, ибо в случае неповиновения их ждет «суровое наказание».

Но не успел комтур окончить свою речь, как у него за спиной поднялся сильный глум: Прийду каким-то образом высвободил свои руки, с быстротой молнии вскочил на стоявшего рядом коня и поскакал к лесу.

— Ловите его! — закричал комтур на своих слуг.

Три-четыре человека вскочили на лошадей и погнались за Прийду. С остальными комтур направился в соседнюю деревню, над жителями которой должен был совершиться такой же суд. Монаха привязали веревкой к седлу самого сильного воина и увезли с собой.

А наказанные обитатели Йыэмяэ тихо разбрелись по своим хижинам, и долго еще доносились оттуда жалобные стенания женщин и бессильные проклятия мужчин.

5

Виллу с тремя подмастерьями усердно трудился в своей кузнице, как вдруг мимо них во весь опор промчался всадник.

— Хорош у меня конь? — крикнул Прийду (ибо это был он) и, не останавливаясь, пролетел мимо. — Не говорите, что видели меня! Рыцари…

Больше из его слов ничего не удалось расслышать. Кузнец покачал головой и пробормотал что-то о «сумасшедшем мальчишке» и «нелепых выходках». Немного погодя к кузнице подъехали слуги комтура, посланные в погоню за Прийду, и спросили, не проскакал ли здесь всадник. В пояснение они прибавили, что это, мол, подстрекатель и конокрад и что они в лесу гнались за ним по его следам, но потом, на дороге, следы исчезли.

Кузнец догадался, что тут дело неладно, и постарался как можно дольше задержать слуг. Он стал подробно расспрашивать, чем провинился беглец, какое у него лицо, есть ли борода и какого цвета, во что он был одет, какая у него лошадь, сколько ему лет. Когда он решил, что Прийду, наверное, успел уже отъехать достаточно далеко, и когда слуги стали проявлять нетерпение, Виллу не спеша заявил, что, как ему кажется, такой человек за несколько минут до прибытия слуг проехал мимо кузницы и свернул на окольную дорогу, ведущую к мызе Пуйду. К стыду нашего героя, мы должны признаться, что кузнец самым бессовестным образом соврал и указал слугам дорогу, далеко уводившую от той, по которой проскакал Прийду.

— Чего ж ты, бес, сразу не сказал? — сердито пробурчал один из слуг.