Беда любого правительства состоит ещё и в том, что это не какая-то отдельно взятая, отвлечённая субстанция, а просто банда, состоящая из таких же маразматических подслеповатых старушек, которые сами от себя страдают, карабкаются друг на друга и опустошают холодильники и закрома как саранча.

Скажите, если бы разумный, трезвый и неслепой человек посетил такую квартиру, как бы он поступил? Он попытался бы поговорить с хозяйкой, павшей жертвой такого возмутительного отношения со стороны своей прислуги. Он бы аккуратно, пока домработница жрёт бабкино варенье на кухне, постучал в дверцу туалета, и тихим, но твёрдым голосом сказал: «Народа Населеевна (так, скажем, зовут несчастную старушку по имени-отчеству), как же вы, голубушка, такое допускаете?» А из-за двери послышался бы невразумительный лепет вперемешку со стонами: «Что ты! Что ты! Я без неё, домоправительницы, шагу не могу ступить. Вон у меня какие соседи – враз убьют. Да и поесть я сама не могу, и переодеться помочь некому!»

Что же у нас такое население беспомощное? И если оно превратилось в немощную старушку, значит, когда-то оно было молодым? И где её родные дети?

Ах, милый мой читатель. Бабка в молодости из детской немощности сразу перешла в старческую, всю жизнь сильно пила, детей своих била по голове и вырастила дебилами, а внуков сдала в детдом. А домработница проживала в квартире с самого старушечного детства. Вот вам и история отношений государства с его народом.

Прикрепление ярлыков – это самая любимая тактика плохих людей против людей хороших, которым ничего не остаётся, как отвечать взаимностью. Вот и ходит весь мир в ярлыках. Этот – идиот, тот – неудачник, Маськин – анархист, автор – еврействующий антисемит, зазнайка с ложной скромностью, богобоязненный безбожник и вообще ценный отброс общества.

Повесили ярлычок – и порядок! Ну ты, Боря, самый умный! Мы тебя поздравляем! Все кругом сидят довольные – тебе одному неймётся! А я робко: «Так ведь Толстой говорил…», а мне: «Да твой Толстой такой же дебил, как и ты…» А я растерянно: «Галилей доказывал…», а мне: «Так ты у нас Галилей? Поздравляем!»

Маськин тоже устал от обвинений в анархизме и решил повстречаться с князем Петром Алексеевичем Кропоткиным непосредственно. Вновь воспользовавшись своей стиральной машиной как машиной времени, он отправился в путь, прихватив только свои тапки.

Маськин долго разыскивал Петра Алексеевича по годам и заграницам. Маськин не хотел попасть к бедному мыслителю после его разочарований в российских революциях, произведших столь тягостное впечатление, и после его встреч с настоящими анархистами – грубыми, развязными молодыми людьми, принявшими за основу принцип вседозволенности. Маськин решил поискать Кропоткина до этого времени. Ведь тот провёл в эмиграции более 40 лет. Маськину посчастливилось застать его в Лондоне, как раз после того, как тот отсидел за проповедь анархизма три года во французской тюрьме и уехал в Англию по амнистии.

Пётр Алексеевич встретил Маськина ласково и напоил его чаем из самовара, угостил блинами, вареньем, и они чаёвничали с сахаром вприкуску и лимоном, наливая душистый чай в стаканы в подстаканниках.

Лишь выпив половину самовара, князь Кропоткин осведомился о причине Маськиного интереса к его скромной личности.

– Дело в том, Пётр Алексеевич, – обратился к корифею анархизма Маськин, – что меня стали частенько обвинять в анархизме, потому что я всё время выступаю против государства в его уродливых формах. Хотя Западная Сумасбродия, где я проживаю со своими тапками, представляет собой, можно сказать, образец государства наименее вредоносного и весьма терпимого к своим гражданам, это скорее исключение из правил, подтверждающее само правило, что всякое государство – чудовище… Вы знаете, анархизм часто воспринимается как вздорное учение, и я решил побеседовать с вами непосредственно, чтобы разобраться, в чём же тут соль…

Князь Кропоткин довольно почесал бороду и вежливо ответил:

– Милый мой Маськин, анархизм слишком долго оплёвывали, чтобы его возможно было принять благоразумному человеку, именно из-за дурных ярлыков. Однако он происходит из простого людского недовольства существующим положением вещей. Новый общественный строй видится ему как вольный федеративный союз самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), основанный на принципе добровольности и «безначалья».

– Надо признать, что такая форма управления очень напоминает систему власти в нашей Западной Сумасбродии, – удивлённо промолвил Маськин, который и не знал, что вообще-то живёт при анархизме.

– Я пытаюсь подвести под анархизм научную основу и аргументированно показать его необходимость. Мне анархизм представляется естественной философией нормального человеческого общества. Я основываю анархическое общество на едином для всех законе – законе солидарности и взаимной помощи и поддержки. Я стремлюсь доказать, что перенос теории Дарвина на человеческое общество вздорен и абсурден, ибо дарвинское положение о борьбе за существование следует понимать как борьбу между видами и взаимопомощь внутри видов, а человечество, слава богу, невзирая на расовые различия принадлежит к одному биологическому виду, не так ли?

Маськин принадлежал к биологическому виду маськиных и поэтому промолчал… Хотя с князем был совершенно согласен.

– Взаимная помощь и солидарность – двигатели прогресса, – продолжал учёный. – Мной была исследована взаимопомощь среди племён бушменов и эскимосов, я выявлял её роль в создании таких форм человеческого общежития, как род и община; в период Средневековья – цеха, гильдии, вольные города; в Новое время – страховые общества, кооперативы, объединения людей по интересам (научные, спортивные и другие общества). В Германии существовала школа писателей, которая смешивала государство с обществом, которая не могла представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы. Отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят разрушить общество и государство и проповедуют возвращение к вечной войне каждого со всеми. Но государство – лишь одна из форм, которые принимало общество в течение своей истории.[32]

– Я совершенно с вами согласен, Пётр Алексеевич, – заявил Правый Маськин тапок, которого тоже напоили чаем, и он пришёл в своё наиблагодушнейшее состояние, – совершенно недопустимо отождествлять правительство и государство, ведь последнее включает в себя не только существование власти над определённой частью общества, но и сосредоточение управления, общественной жизни в одном центре. Наличие государства, помимо всего прочего, предполагает возникновение новых отношений как между различными группами населениями, так и между отдельными членами общества.

– Да, да, – подхватил князь Кропоткин, – я смотрю на историю, как на две параллельные враждебные традиции: римская и народная, императорская и федералистская, традиция власти и традиция свободы, – и когда возникает вопрос о выборе, мы пристаём к тому течению, которое ещё в XII веке привело людей к организации, основанной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. Пусть другие пытаются держаться за традиции канонического императорского Рима, которые до сих пор лежат в основе любого современного государства. В обоснование этого я могу заявить, что в XII—XVI веках Европа была покрыта множеством богатых городов, их ремесленники, учёные, зодчие производили чудеса искусства, открывали многое в различных областях знаний, их университеты закладывали основу науки, караваны, пересекая океаны, не только пополняли казну, но и возлагали новые знания на алтарь географии. Современное же искусство, по моему мнению, превосходит средневековое только в скорости, в динамике своего развития, а отнюдь не в качестве.