Состояние дисциплины в армии Густава Адольфа и вообще в армиях, принимавших участие в Тридцатилетней войне, требует еще дальнейшего исследования. С одной стороны, бесспорно установлено, что войска жестоко утесняли страну и ее население, с другой - что чисто военная дисциплина была поставлена лучше и строже, чем у ландскнехтов. Это уже являлось естественным последствием постоянного пребывания солдат под знаменами, а полководцы, со своей стороны, принимали меры, чтобы "подтянуть вожжи". О Густаве Адольфе сообщают, будто он изобрел наказание - прогонять сквозь строй (шпицрутены) для того, чтобы иметь возможность налагать тяжкие наказания, не теряя наказанного солдата. Телесное наказание, выполняемое палачом, лишало солдата чести, и товарищи уже не терпели его в своей среде. Прогоняя его сквозь строй, его наказывали сами товарищи, что не считалось бесчестием109.
Подобно тому как в римском войске поклонение капитолийским богам шло рука об руку со строжайшим осуществлением карательной власти, так и Густав Адольф строил мораль своих войск не только на начальственной власти командиров, но и на развитии в своих войсках религиозного чувства. Его армия имела, как мы видели, национально-шведскую базу и еще в большей мере протестантско-лютеранское настроение. "После победы под Виттштоком, - подробно повествует нам англичанин-очевидец, - генерал Бауер велел совершать трехдневное благодарственное богослужение, заменив при этом звуки органа барабанным боем, игрою на флейтах и трубах, ружейными залпами и громом орудий"110.
Чем были Канны для Ганнибала, тем было сражение при Брейтенфельде для Густава Адольфа: победой искусства над безусловно имевшейся налицо высокой, но чересчур неуклюжей боеспособностью. Даже во многих отдельных моментах боя мы находим аналогию между Каннами и Брейтенфельдом. Ниже мы даем среди ряда сражений подробное описание этого решающего момента мировой истории, которое наглядно изобразит нам новое шведское и старое испанское военное искусство в их взаимном столкновении. Густавом Адольфом как стратегом мы займемся ниже в общем изложении последовательного хода развития стратегии.
В заключение приведем величественную характеристику шведского короля, переданную нам Филиппом Богуславом Хемницем. "Неоднократно проявлял он надлежащую заботу не только о королевском достоинстве и власти, но и о благе государства и подданных, каждого в отдельности и всех вместе; он с корнем вырывал все поводы к внутреннему возмущению и раздорам и удивительным образом соединял и связывал между собою две различные, да и почти противоположные вещи, а именно - свободу подданных и величие верховной власти".
"Далее, в военном деле насколько он превзошел в славных деяниях бывших до него высоких военачальников, настолько же он затмил их в познании военного искусства и в учреждении доброго порядка: так что все его деяния надо приписать не слепому, голому счастью, но, после Божьего всемогущества, его превосходной доблести, высокому разуму и доброму руководству. С выгодой свести армию с неприятелем, без ущерба снова отвести ее от противника, с удобством расположиться в поле и быстро обеспечить армию укрепленным лагерем - все это он умел делать мастерски; едва ли кто мог бы его превзойти в укреплении какого-либо места или в "атакировании" его; никто лучше его не мог судить о враге, ориентироваться в неопределимых случайностях войны и экспромтом (aus dem Stegreif), наспех, сообразно с условиями времени или внешним обликом неприятеля, принимать полезные для дела решения; в организации сражения он не имел равного. Его принципом в отношении кавалерии было не допускать разных хитросплетений, не ведущих прямо к цели, заездов и караколе; он строил ее в три шеренги, прямо устремлял на неприятеля, ударял на него и позволял стрелять не более как двум первым шеренгам лишь на таком расстоянии, когда они различали белки глаз противника; после чего должны были браться за палаши, а последняя шеренга должна была ударить на врага одними лишь палашами, приберегая оба пистолета (первые шеренги - только один пистолет) про запас для рукопашной схватки. Пехота была разделена в порядке на полки и роты, роты - на взводы и отделения, и каждое отделение имело своего старшего и младшего отделенного; каждый рядовой солдат и без указания офицера уже наперед знал, на каком месте он должен стоять и сражаться. А так как король нашел, что в глубоких колоннах, какие строили на старый лад, спереди стоящие мешали сражаться задним, а также что они несли большие потери от огня пушек, то строил он свою пехоту не больше как по шесть человек в глубину. Когда же дело доходило до боя, пехота сдваивала шеренги так, что уже стояло лишь по три человека в глубину. Благодаря этому неприятельские орудия оказывали меньшее действие, а оружием против неприятеля могли пользоваться как передние, так и задние: первая шеренга стреляла с колена, вторая - пригнувшись, а третья - стоя во весь рост, одни через плечи других. Он изобрел особый способ строить пехоту так, чтобы мушкетеров прикрывали пикинеры, а последних, в свою очередь, поддерживали первые; подобно тому как взводы поддерживали друг друга, так и каждая бригада, как небольшая подвижная крепость, имела свои куртины и фланги, которые друг друга защищали и поддерживали перекрестным огнем. Так стояли и бригады в различных линиях и на достаточной дистанции друг от друга, рядом и одна за другою; с флангов же и с тыла они были ограждены рейтарами; а последние были перемешаны с откомандированными к ним мушкетерами, так что одни могли отступить за других, и одни - могли прийти на выручку к другим. Изобретение рогаток, хотя шведская армия таковых и не держала при себе в немецких войнах, дало королю большое преимущество над многочисленной и бешеной польской конницей. Кожаные орудия он с успехом использовал против поляков в Пруссии, а впоследствии ему пригодились во время немецкой войны короткие, легкие полковые пушки с широким дулом, из которых больше стреляли по неприятелю картечью и дробью, чем ядрами. Действие их особенно ощутили войска Тилли, разбитые под Лейпцигом, благодаря чувствительному урону, который эти орудия им нанесли".
"Вообще на войне он был героем не только в совете, но и на деле. При обсуждении - осторожный, в решении - быстрый; сердцем и мужеством - бесстрашный, в рукопашном бою - отважный, всегда готовый и командовать и сражаться, и в облике своем - истинный образец не только высокопроницательного главнокомандующего, но и храброго бесстрашного солдата. Ему даже многие это ставили в укор; но упрекавшие его или не знали, или недостаточно обдумали, что его презрение ко всякой опасности и даже к самой смерти исходило от любви к отечеству; и если даже оно переходит всякие границы и, таким образом, превозмогает всякие человеческие недостатки и слабости, то все же является свойством великих героев, на которые никогда не может быть способна мелкая, подлая душа".
ШВЕДСКИЙ БОЕВОЙ ПОРЯДОК
Мы, казалось бы, хорошо осведомлены относительно шведской пехотной тактики. Помимо сведений, помещенных в "Европейском театре" ("Theatrum Europaeum") и у Хемница, мы располагаем двумя специальными сочинениями: "Шведское войско" ("Arma Suecica") Арланибэуса (1631 г.) и "Военное искусство по методу шведского короля" Траупица111 (1633 г.) и 20 чертежей построений в сражениях 1630-1632 гг., исполненных собственноручно самим королем, опубликованных в "Архиве шведской военной истории", т. I (1854 г.). Однако в этих источниках нет согласованности.
По расчетам Рюстова, бригада состоит из 576 пикинеров и 432 мушкетеров. Между тем Траупиц говорит, что у шведов на 2/3 мушкетеров приходилось 1/3 пикинеров и полемизирует весьма пространно против тенденции численно уравнять оба рода войск, хотя он и на этот случай дает свои правила.
Это противоречие между изложением Рюстова и показаниями Траупица можно было бы примирить предположением, что при построении бригады часть мушкетеров не используется. Сам Рюстов это допускает. Тем не менее разница в числах слишком велика, чтобы она могла быть сглажена этим компромиссом.