Более осведомленного свидетеля, чем папа-писатель, нельзя и пожелать, но если он сам не проявлял критического отношения, то его сообщения прошли через горнило строгой исторической критики. Иене заимствовал не непосредственно у папы, а главным образом при посредстве чешского историка Палацкого (Palacky), и даже современный историк, проф. Лозерт (Loserth) в своей "Geschichte des spдteren Mittelalters", стр. 490, в кратких словах излагает то же. В своей более поздней "Geschichte der Kriegswissenschaft", т. I, стр. 303, Иене воспроизвел свое прежнее изложение и еще шире обосновал его источниками; по поводу наступательного маневрирования вагенбурга он, в частности, ссылается на два места у Цезаря, где последний указывает на нечто подобное у гельветов и германцев37.

 Палацкий, историк Богемии, полагает38, что Николай Гусс и Жижка, "привлекая и других знатоков, набросали новую систему ведения войны, своеобразно приведшею в согласие древний опыт и основоположения римлян с новейшими достижениями военного искусства, обусловленными применением пороха".

 Если бы первоисточники были утрачены, то исторической критике было бы, разумеется, очень трудно восстать против этой столь общепринятой исторической картины: Иене был офицером прусского генерального штаба и преподавателем военной академии; его руководство по истории военного дела посвящено фельдмаршалу Мольтке, а "Историю военных наук" он написал по заданию Мюнхенской исторической комиссии; он ссылается на наилучшие источники, - кто может что-либо возразить против авторитета Цезаря, когда он повествует о каком-либо военном событии? - и лучшие историки стоят за него в качестве присяжных поручителей. И тем не менее все описание Иенса является плодом фантазии. С самого начала моих военно-исторических занятий я по реальным мотивам был убежден, что наступательное маневрирование с вагенбургами невозможно, но для того, чтобы опровергнуть это на основании источников, мне необходим был исследователь, знающий чешский язык. Каждый семестр я опрашивал мой семинар, нет ли среди участников слависта. Наконец, нашелся балтиец Макс фон Вульф, который, зная русский язык, решил овладеть чешским, взялся за эту задачу и, смею сказать, мастерски завершил ее, хотя мне (тогда я сам не был еще членом факультета) стоило немалых трудов добиться от референта принятия диссертации39.

Ссылка на Цезаря с самого начала оказалась неправильной, так как в соответствующих местах вовсе не сказано того, что Иене счел возможным вычитать. Далее Вульф доказал, что и у Энея Сильвия нет тех положений, на которые ссылается Иене. Россказни о высоко искусном маневрировании и буквах встречаются впервые у иезуита XVII в. Бальбинуса. У последнего историк Ашбах позаимствовал краски для своей "Истории императора Сигизмунда". У Ашбаха сделал дословное заимствование Мейнерт в своей "Истории военного искусства" без указания автора и с ошибочным добавлением: "Эней Сильвий сообщает" У Мейнерта же это в свою очередь перенял Иенс, не проверив, имеется ли, действительно, такое место у Энея.

 Скрепление повозок цепями во время передвижений так же не восходит к документальным источникам, как и искусное маневрирование этих повозок: это чистое предположение Палацкого.

 Остается еще одно: такой хорошо осведомленный свидетель, как Эней Сильвий, в самом деле сообщает о наступательных действиях вагенбурга, и его сообщение подтверждается рассказом Андрея из Регенсбурга о бое при Клаттау (1426 г.). Однако, относительно и этих двух свидетельств, взаимно подкрепляющих друг друга и казавшихся неопровержимыми, Вульф не только доказал, что они основаны на недоразумениях, но и вскрыл характер этих недоразумений. По поводу боя при Клаттау к счастью сохранился доклад ульмского полководца Генриха Штоффеля своему городу, дающий возможность выправить рассказ Андрея; об ошибке Энея Сильвия мы будем еще говорить ниже.

 Я несколько подробнее остановился на этой цепи ошибок и на их окончательном выяснении из соображений методологического характера и ввиду многочисленных аналогичных случаев в военной истории, когда документальное выяснение дела достижимо еще в меньшей степени, и где ученый мир поэтому с таким трудом решается отказаться от традиции, как ни очевидна ошибка для специалиста. Я считаю, что и рассказ Ливия (VIII, 8) о римской манипулярной тактике, которого ученый мир так долго придерживался и от которого Моммзен так и не захотел отказаться, - построение в рукопашном бою с промежутками в 6 шагов между легионерами, к которому вновь и вновь возвращаются ученые, и крестьянские армии Карла Великого, треугольником построенная пехота, - все это вполне может быть поставлено рядом с рассказом Иенса о наступательном вагенбурге, "катящейся крепости". Что делалось с "катящейся крепостью", если неприятельское копье или стрела поражали хотя бы одну лошадь? Или неприятельские войска равнодушно смотрели на то, как гусситские возницы, по знаку сигнальных флагов проезжали, делая искусственные фигуры, сквозь их ряды?

 Подобно тому, как Ливии ошибочно превратил учебное упражнение в картину сражения, так и Эней Сильвий не сделал, по выражению Вульфа40, различия между походным порядком повозок и их боевым построением и когда, спустя 25 лет после события, делал свои записи, самым небрежно-фантастическим образом слил одно и другое в картину подвижного, наступающего вагенбурга. Как в том, так и в другом случае доброкачественный источник при переработке сведен, в силу недоразумений, к нелепостям с реальной точки зрения. Критика же, которая не находит в себе мужества быть последовательной до конца и вместо этого пытается путем ослаблений и перелицовок создать некоторую видимость реальной возможности, упускает из виду цель истинного знания.

 Прежде чем непосредственно перейти к предмету нашего изложения, бросим взгляд на предшествующую историю наиболее характерного боевого средства гусситов - повозки.

 Боевые повозки встречаются преимущественно в самые отдаленные времена истории, до того момента, с которого начинается наш труд. Затем они несколько раз появляются в виде боевой колесницы с серпами, действенность которой незначительна41. Боевые колесницы - эсседы, употреблявшиеся британцами и известные нам по "Илиаде", Цезарь считает вполне пригодными к употреблению и действенными. Но так как он и сам их не перенял, и к себе на службу британцев с колесницами не взял, как сделал это с германскими конниками, то появление их в военной истории было слишком кратковременным, чтоб их стоило вовлекать в круг нашего рассмотрения. Об этих колесницах мы упоминаем только в связи с тем и в том месте, где повозки внезапно получают несомненно большое историческое значение42.

 Повозки, о которых здесь идет речь, не имеют ничего общего ни с колесницами с серпами, ни с боевыми колесницами, заменявшими верховых лошадей; упоминаемые в нашем изложении повозки предназначались исключительно для образования укрепления, вагенбурга.

 Уже в древнейшие времена применение вагенбурга признавалось вполне годным приемом обороны на войне. Эврипид в трагедии "Финикиянки" изображает, как одна из враждующих сторон укрывается от другой при помощи вагенбурга. У германцев при переселениях племен с женами и детьми вагенбург, несомненно, сыграл свою роль, - например, при Адрианополе. И в средние века постоянно упоминается о вагенбургах; мысль использовать повозки, которые всегда имеются с собой, одновременно и в качестве легкого прикрытия для лагеря и обороняться за ними в случае надобности напрашивается сама собой. Сохранился боевой приказ полководца чешского короля Вячеслава, Хажек Ходжетина, от 1413 г., т.е. до гусситских войн, в котором предписывается организация боевых возов и вагенбурга. Благодаря гусситскому движению это традиционное лагерное укрепление внезапно приобретает новое значение.

 Гусситское движение имеет одновременно и религиозный и национально-чешский характер. Один манифест г. Праги, относящийся к началу войны, прокламировал, что немцы - "природные враги чешского народа"43. Жижка в своем боевом приказе заявлял, что он взялся за оружие не только для отстаивания истины божеского закона, но особенно для освобождения чешского народа и всего славянства44. К движению примкнула и часть знати, а также магистраты Праги и многих других городов; но главным элементом были возбужденные горожане и крестьяне.