Дома, пустовавшие уже много дней, оживали один за другим.

Тонкие струйки дыма, легкие, словно крылья ангелов, поднимались над крышами и несли запахи жареного лука, гороховой похлебки, изысканного жаркого, в котором, кроме мяса мышей, лягушек и чаек, появились теперь куски курицы и свинины.

Тонкие струйки дыма, легкие, словно крылья ангелов, переплетались меж собой и сливались с облаками, образуя небольшой туман над крышами домов. Город прорвал осаду, и ему не грозили больше ни ужасная смерть от лап орков, ни голод.

Никогда больше над Далигаром не будут висеть эти угрозы. Никогда.

Розальба поклялась себе в этом. Пока она жива, она будет стоять на защите Далигара, на защите его граждан: она будет защищать их мужество и их страх, их простоватую лукавость, их упрямую глупость, их хитрую мудрость и их блестящую проницательность — все то, что помогало им, несмотря на всю ложь, все бедствия, все страдания, спасать свои жизни и жизни своих детей. Розальба знала, что ненависть ожесточила ее, страх озлобил ее сердце, отчаяние высушило, может быть навсегда, истоки ее нежности и сострадания и, самое ужасное, исковеркало ее чувство справедливости, но она умела сражаться и вести за собой народ в дни войны. Она научится править и в мирное время.

Из какого-то окна послышалось женское пение. Розальба узнала колыбельную песню, которую ей когда-то пела мама и которую она давно позабыла. Смешная песенка. О черном пауке, который уговаривает светлячка быть его фонариком. Розальба подумала, что Эрброу понравилась бы эта история.

Она попыталась подпеть, спотыкаясь на фальшивых нотах. Эрброу уставилась на нее с восторженным удивлением, а потом захлопала в ладоши от радости.

Роби никогда раньше не пела для дочки: она была уверена, что начисто лишена музыкального слуха, да и единственными песнями, которые она знала целиком, были оды Судье-администратору, оставшиеся в ее памяти еще со времен Дома сирот.

Обычно для Эрброу пел Йорш: его голос был великолепен, а репертуар эльфийских баллад о звездах и легком ветерке — неиссякаем. Позабыв слова песни, Роби прервалась — Эрброу вся сжалась в комок от страха, что мама перестанет петь. С тех пор как умер ее папа, никто больше не пел ей песен.

Роби снова запела. Прислушиваясь к голосу поющей женщины, она постепенно вспомнила слова: паук встречает светлячка и просит его стать для него фонариком, тот отказывается, и тогда паук, уговаривая его, рассыпается в похвалах его красоте и обещает принести ему в дар нектар всех миндальных цветов в округе. Глупый светлячок соглашается и попадается на уловку — ведь все знают, что летом, когда светлячки заполняют луга, миндаль уже давно отцвел. Эрброу смеялась, как сумасшедшая. Она тоже подпевала своим веселым и звонким голоском, потом, уставшая, заснула.

Роби осталась на балконе со спящей дочкой на руках.

Осада была прорвана, город больше не голодал.

Орки пусть ненамного, но были отброшены.

Кроме Эрброу, она родила еще двоих детей, живых и здоровых, и род Йорша был продолжен.

Она даже сумела вспомнить песню о пауке.

Судя по запаху, в дворцовых кухнях снова жарили летучую мышь — или на этот раз настоящего кролика? Приготовлением ужина распоряжался уже не комендант королевского дворца — Роби позволила себе ненадолго забыться в грусти и тоске. Она тоже задремала, но плач новорожденного разбудил ее, и королева отправилась заниматься своими детьми.

Глава шестнадцатая

Следующее утро началось туманной зарей и большими серыми облаками, которые принесли с собой надежду на дождь.

Аврора подошла к перилам балкона, откуда спускалась во двор каменная лестница. Внизу, рядом с фонтаном, стояли Ранкстрайл и Лизентрайль. На террасе, увитой плющом, Эрброу шумно играла со своим волчонком, позабыв обо всем на свете. Своими неуверенными, как у любого маленького ребенка, движениями девочка была похожа на своего неловкого друга-волчонка.

Аврора тоже принялась играть со щенком, лаская его, тиская, отталкивая, чтобы вновь сжать в объятиях, когда тот налетал на нее с разбега. Маленькие, но острые когти волчонка оставили на запястье Авроры тонкую царапину, из которой выступила капля крови. Эрброу нахмурилась.

— Айа, — воскликнула она, указывая на капающую кровь.

Аврора посмотрела девочке в глаза: у Эрброу был тот же взгляд, что и у ее отца, Эльфа, те же голубые глаза.

Аврора видела Йорша всего один раз в своей жизни, когда тот пробегал через ее сад, преследуемый чуть ли не половиной всех воинов графства. Она знала предсказание и ни на миг не усомнилась в том, что встретила Последнего и Самого Могучего Эльфа. Она испугалась, что он может влюбиться в нее, ведь это было вполне возможно, и тогда ничто не смогло бы этого изменить, ибо эльфы влюбляются в ранней молодости и на всю жизнь.

Это было бы настоящей катастрофой, ибо безответная любовь хоть и является самой чистой болью, но в какой-то степени ранит душу и лишает сил. Аврора не желала подобной участи последнему из великого рода эльфийских героев. Уже тогда сердце ее не принадлежало ей, и поэтому Аврора повела себя как невыносимо глупая курица, доведя до слез дочку одной из придворных дам, совсем маленькую девочку, единственного ребенка, приходившего иногда поиграть с ней и разбивавшего лед ее одиночества. В тот момент, когда она увидела Йорша, Аврора опасалась, что именно она — его избранница, названная в предсказании. В действительности же Йорш уже повстречал наследницу Ардуина, которой был предназначен. Как все эльфы, он влюбился в нее совсем молодым и на всю жизнь.

— Нет айа, — проговорила Эрброу, дотрагиваясь кончиком пальца до царапины.

Аврора увидела, как заживает ее рана. От прикосновения девочки ее охватило какое-то странное чувство: словно она поняла, по какому пути ей надо идти.

Девушка снова посмотрела в голубые глаза Эрброу, взяла ее на руки и поднялась. То, что на руках у нее была дочь последнего из эльфийских героев, растрогало ее до глубины души. Словно она увидела свою мать, словно ее великий, но навеки уничтоженный народ все еще существовал.

— Знаете, моя мать тоже была эльфом, — прошептала она.

Девочка засмеялась.

Аврора с трепетом чувствовала тепло Эрброу, ее мягкие черные кудри на своем лице. Волчонок у их ног, внезапно оставшийся в одиночестве, принялся было тянуть девушку за подол платья, но вскоре бросился догонять маленькую верткую ящерицу.

Эрброу оказалась как раз на высоте небольшой глубокой ниши, в которой стоял подсвечник с толстой свечой. Девочка радостно посмотрела на нее, потом оглянулась посмотреть, нет ли поблизости мамы, и приложила палец к свече, вмиг заигравшей веселым огоньком. Видимо, это занятие нравилось малышке, потому что она рассмеялась от всего сердца. Бросив еще один озабоченный взгляд вокруг, Эрброу провела ручкой поверх свечи, и огонь погас.

— Нет айа, — довольно произнесла она, растопыривая пальчики и морща лоб.

Аврора поняла, что девочка в совершенстве умела зажигать и тушить огонь, не причиняя никакого вреда ни себе, ни окружающим, но, как и любая мать, Роби запрещала дочери играть с огнем.

Аврора в свою очередь протянула руку к свече, зажгла огонь и вновь потушила: прикосновения Эрброу было достаточно, чтобы она тоже овладела этой способностью. Она почувствовала в голове сначала прохладу, потом тепло, почти как от щекотки. Так весело и забавно! Для большого огня наверняка требовалось намного больше усилий, которые могли стать невыносимыми и превратиться в страдание, но зажигать маленький огонек было… можно сказать… приятно. Эрброу рассмеялась. Аврора крепко обняла ее еще раз, потом вновь опустила на землю.

Рядом с волчонком лежала окровавленная ящерица с почти оторванной лапкой. Аврора подобрала ее и сжала в руках, чувствуя, как лапка срастается и сердце ящерицы опять начинает биться. Девушка застонала.

— Это далеко не так забавно, — произнесла она, побледнев от напряжения.