К концу тирады Джек появлялся в дверях, покаянно протягивая на грязной ладони четыре сморщенных коричнево-желтых ягодки размером чуть менее грецкого ореха каждая.
— Так не годится. Подойди ближе и выверни карманы! Так! Прекрасно! Четыре инжирины он сдаст, а двадцать четыре себе оставит! Весь в отца — тот тоже тащил что ни попадя, и бит был за эти дела неоднократно, и ничто не помогало. Его даже с коробки на берег списывали за воровитость.
— Зачем же вы за него пошли, если знали, что он вор?
— Эх, Федор, во-первых, он был красивый. Во-вторых, он меня любил. А в-третьих, я за него не «шла». Мы с ним жили, и не так уж плохо жили, ей-богу! Но я была уже вдова с малым дитем на руках, когда с ним встретилась. А впрочем, ничего б не изменило, будь я и девица. Тогда бы еще вернее клюнула на наживку. И хочешь — еще секрет, как покорять женщин и девушек?
— Конечно, хочу! — едва удерживаясь от смеха, сказал Федор. Ему нравилась эта жизнерадостная, неутомимая женщина. Он прежде думал, что женщина за тридцать — это уж старуха. А этой бабе уж давно за тридцать, и седина в волосах промелькивает, и морщинки у глаз — а сами глаза молодые, смеющиеся.
— Молодец! Так вот, слушай. Женщины ужасно любят слушать. Мужской голос — особенно. Совершенно не важно, песни ты мне поешь, про сражение рассказываешь или в любви признаешься — только говори без запинки. Безо всяких там «Э-э», «М-м-м» и «Значится, так, значит!» Понимаешь, смотреть — тоже неплохое дело, но чтобы смотреть, нужно ничем другим не заниматься (разве только вязать годится, да и то…). А слушать — я вот сейчас стираю и могу слушать. Буду гладить — и тоже могу слушать. И что угодно.
Краснея, Федор вызвался вынести во двор здоровущую корзину с бельем, развешивать. И обнаружил, что кто-то с хорошими, мастеровитыми руками поработал над тем, чтобы Кэт было всегда удобно, с мужиком в доме или без: веревки были запасованы через горденьчики, потянул за конец — и занятый стираным бельем участок веревки взмыл к блочку, намертво приколоченному к сосне настолько высоко, что ни вор не допрыгнет, ни пьяный прохожий случаем не схватится грязной лапой, ни мальчишки, играя и бегая, не замарают, а к тебе протянуло незанятую часть веревки. А чтобы спустить к рукам, чтобы снимать легче, только другой конец потяни… Да, это делал мастер…
И в Федоре шевельнулась ревность. Хотя кто ему она, эта Кэт? Не невеста, не подружка…
Он прожил под крышей миссис Кэт Уэззер два дня и три ночи. Деньги у него были пока. И он не спешил с устройством на коробку. Потому, что соскучился по мирной жизни, хотелось отдохнуть, покуда не перестанут во сне видеться залитые кровью палубы, испанцы с белыми лицами и восемнадцатифунтовыми ядрами в руках, раны колотые, раны стреляные и самые неприглядные, самые кровавые — раны рваные. А еще раны рубленые — тоже отвратительное зрелище…
Кроме того, мистер Дрейк все еще воевал в Ирландии — с ним-то было бы интересно в любом рейсе, но он в море пока не спешил и команду не набирал. А без него… Хотелось уж вовсе необыкновенного чего-то…
Ну и Кэт… Веселая, неунывающая и крикливая квартирохозяйка нравилась ему все больше и больше. Не хотелось уходить на месяцы вот так, сразу, и долгие месяцы не видеть милого краснощекого лица. И догадываться, что Кэт времени даром не теряет, и нашла себе очередного утешителя. И он…
И на третий день, когда почти все дела были переделаны и был часок перед сном, когда можно посидеть спокойно у камина, глядя на неповторяющиеся узоры пламени, чувствуя, как тяжелеют разогретые жаром веки и лениво перебрасываясь ничего не значащими словами… Когда утихомирились наконец шумные дети, наступило неловкое, напряженное молчание… Кто первый скажет об этом? И в каких словах? Ведь многое зависит от того, с каких слов все начиналось.
Если начнет она — это будет, конечно, надежнее и проще. Но как тогда быть с мужским самоуважением? Если и Сабель сама тебя выбрала и за собою потащила, а теперь вот еще и Кэт. Нет, негоже бывалому моряку отдавать боевую инициативу бабе в руки! Да и чего он боится, в самом-то деле? Обидится и с квартиры погонит? Жалко, баба хорошая и здесь у нее неплохо. Жалко, но — не смертельно. Деньги у него еще водятся, можно другую хату подыскать. (Федор еще не успел уяснить себе, что женщину нельзя обидеть изъявлением чувств, пусть даже самых низменных и грубых. Равнодушием можно, но не наоборот…)
И он рискнул и хрипло, пряча неуверенность, сказал:
— Ну, что, Кэтрин, пошли наверх? Дети вроде уже спят.
— Ого! А ты, оказывается, дерзкий! — без тени укора или неодобрения сказала Кэт. — Вот уж непохоже было. Ну, пошли. Посмотрим, что будет дальше.
Федор из этих слов, а более из интонации, с какою они были произнесены, сделал вывод, что дальнейшая дерзость будет скорее поощряться, чем осуждаться.
Кэт, поднявшись по нескрипучей лестнице, полезла в шкафчик и достала пыльную бутылку доброго испанского вина, оставшуюся от кого-то из прежних постояльцев. Федор погладил ее сзади, пока она шарила в шкафчике. Кэт мурлыкнула что-то неопределенное — и он решил идти вперед и вперед, покуда явно не остановят!
Выпив душистой пахучей жидкости, Федор нисколечко не опьянел — но виду о том не подал, ибо успел сообразить: если что вдруг не так — можно будет потом извиниться. Мол, сама такое коварное вино выставила: вот ни-че-го не помню! Правда, не больно-то это лестно, если просоленный, океанский моряк (не каботажник какой-нибудь!) с пары чарок ничего уж не помнит, — слабак!
…И он загадочно ухмыльнулся. Кэт спросила, чему он радуется — а он вместо ответа промычал: «Да так, ерунда». А самому подумалось: — «Как хорошо, что Англия и Россия не близкие соседи! А то в Польше все знают о якобы каждодневном чудовищном российском пьянстве. Сюда эти слухи и перевранными не доходят — за что слава тебе, Господи! Полячка бы не поверила, небось, что русский от красного вина виноградного может допьяна напиться…» И Федор облапил веселую вдовушку, равно готовый ко всему.
Кэт задохнулась — даже сердце под его ищущей жадной рукой остановилось на миг. Потом задрожала. Потом смущенно усмехнулась и сказала:
— Не обращай внимания. И не воображай чересчур. Просто давно с мужиком не была. Делай свое дело!
Было так хорошо, что Федор и на следующую ночь попытался уговорить Кэт. Но вдовушка непреклонно сказала:
— Нет. Хватит пока. Ты должен восстановить силы. А то протянешь ноги через неделю — чего я тебе вовсе не желаю. Да и себе. А кроме того, я еще не проголодалась в этом смысле по-настоящему.
Два месяца они с Кэт прожили, как говорится, «душа в душу» (Кэт добавляла, подмигивая: «И тело в тело»). А потом Федора отыскал конопатый Бенни Грирсон, старший канонир с хоукинзовского «Сити оф Йорка», и сказал после обычных приветов от общих приятелей и всего прочего:
— Тэд, ты ничем не связан в ближайшие год-два?
— Да пока нет, а что?
— И планов нет?
— Да можно сказать, что тоже нет. Но к. чему ты клонишь?
— Понимаешь, есть одно предложение. Довольно выгодное, но совершенно сумасшедшее…
Предложение, сделанное Бенджамену в кабачке кривого Джошуа, что за военными доками в Портсмуте, было действительно того… Бену предложили завербоваться в пираты… Что, скажете: «Эка невидаль! Не девочка же — моряк дальнего плавания этот Грирсон. Дядя взрослый, соображает, что есть что. Дело-то добровольное: хочешь — иди, не хочешь — подожди другого предложения, поинтереснее». Но дело в том, что Бенджамена вербовали не к кому из известных или покуда неизвестных английских капитанов. И не к голландцу либо французу. Даже не к португальцу, итальянцу или там немцу. А к… туркам! А? Каково? «Если тебе у нас понравится — можешь принять ислам, сделать обрезание и остаться навсегда. У нас высоко ценят ренегатов!»
— Я уж хотел окрыситься за «ренегата» — но он мне объяснил, что это вовсе не оскорбление, а официальное наименование для бывших христиан в Турецкой империи.