— А что скажете вы, мистер Хардинг? Хардинг слегка замялся.

— Ну, правду говоря, большую часть времени я не отрывал глаза от видоискателя камеры, так что оглядываться вокруг было просто некогда. Хотя погодите — ка! — Он стукнул кулаком по раскрытой ладони левой руки, и на лице его появилось выражение огромного облегчения. — Сейчас, сейчас! Не надо только спешить. Сразу после того, как это чучело в шляпе вышло из кабинета, я поднял глаза, сделал шаг назад и закрыл объектив. При этом я наткнулся на стул, оглянулся, — он подчеркнул свои слова жестом, — и, конечно, видел Марджори. Если хотите знать, видел, как блестят ее глаза. С научной точки зрения это, может, и неверно, но вы понимаете, что я хочу сказать. Само собою, я и так знал, что она здесь, потому что слышал, как она вскрикнула: «Нет!», но я и видел ее. В любом случае, — он широко улыбнулся, — ее рост никак не метр семьдесят и, тем более, не метр восемьдесят.

— А меня вы видели? — спросил профессор Инграм.

— Что? — переспросил Хардинг, не отрывавший глаз от Марджори.

— Я спросил: меня вы видели?

— Ясно, что видел! По — моему, вы, наклонившись, пытались посмотреть на свои часы. В комнате вы были вне всяких сомнений.

Хардингом овладело сейчас такое оживление, что казалось — еще немного и он, сияя от удовольствия, пустится в пляс по комнате.

Тем не менее, у Эллиота было ощущение, что он движется наощупь во все более и более густом тумане. Не дело, а какая — то психологическая трясина. В любом случае, сейчас он хотел убедиться, что эти люди говорят правду или хотя бы верят, что говорят ее.

— Перед вами, — заговорил профессор Инграм, — коллективное алиби, примечательное своей надежностью. Просто невозможно, чтобы кто — то из нас совершил это преступление. На этом твердом, как скала, фундаменте вы и должны строить свою теорию, в чем бы она не состояла. Ясно, что вы вправе усомниться в наших словах, но проще простого проверить их. Сделайте пробу! Посадите нас так, как мы сидели тогда, погасите свет, включите ту лампу в кабинете — и сами убедитесь, что никто из нас не мог выйти из комнаты незамеченным.

— Боюсь, что этого мы сделать не сможем, разве что у вас есть еще одна такая фотолампа, — сказал Эллиот. — Та, что была здесь, перегорела. Кроме того…

— Но ведь… — воскликнула было Марджори и умолкла, пристально глядя полными любопытства глазами на закрытую дверь.

— …кроме того, — продолжал Эллиот, — быть может, вы не единственные, кто рассчитывает на алиби. Мисс Вилс, я хочу задать вам один вопрос. Недавно вы уверенно заявили, что часы в кабинете шли правильно. Откуда у вас такая уверенность?

— Простите?

Эллиот повторил свой вопрос.

— Потому что они поломаны, — выходя из задумчивости, ответила Марджори. — То есть, я хочу сказать, что совсем сломан тот винтик, которым переводят стрелки, так что часы нельзя переставить даже на минуту. А идут они прекрасно: никогда не спешили и не отставали.

Профессор Инграм негромко засмеялся.

— Ясно. Когда был сломан этот винтик, мисс Вилс?

— Вчера утром. Памела, одна из наших служанок, сломала его, когда убирала в кабинете дяди Марка. Она заводила часы, задела нечаянно этот винтик и сломала его. Я думала, что дядя Марк будет просто вне себя от ярости. Он ведь даже убирать в своем кабинете разрешал только раз в неделю, потому что там хранились все его деловые бумаги и, главное, рукопись, над которой он работал и трогать которую нам было строго запрещено. Однако, этого не произошло.

— Чего не произошло?

— Ну, он не пришел в ярость. Скорее даже напротив. Дядя вошел как раз в тот самый момент, когда все это случилось. Я начала говорить, что часы можно отправить в мастерскую и там их мгновенно починят.

Он несколько секунд глядел на часы, а потом вдруг расхохотался и сказал, что часы сейчас идут точно и ему даже нравится, что положение стрелок нельзя теперь изменить никакими силами, так что пока завод не кончится (а у этих часов он недельный) в мастерскую отправлять их нет смысла. Потом он добавил еще, что Памела — отличная девушка и ее родители могут только радоваться, что у них такая дочка. Потому я так хорошо все и запомнила.

Любопытно, — подумал Эллиот, — чего ради человек может остановиться перед часами и внезапно расхохотаться? Однако, долго размышлять над этим ему не пришлось. В двери, ведущей из холла, появился майор Кроу.

— Можно вас на минутку, инспектор? — спросил он с какой — то странной интонацией в голосе.

Эллиот вышел к нему, притворил за собой дверь. Просторный холл с широкой пологой лестницей был отделан светлым дубом, а пол был натерт до ослепительного блеска. Небольшая лампа бросала круг света на телефон, стоящий на столике возле лестницы.

Вид у майора был обманчиво безобидным, но глаза поблескивали с явным ехидством. Он кивнул головой в сторону телефона.

— Я только что поговорил с Билли Эмсвортом.

— Билли Эмсвортом? Кто это?

— Мужчина, жена которого родила сегодня ночью сына. Те самые роды, которые — помните? — принимал Джо Чесни. Я знаю, что время для телефонных разговоров не совсем обычное, но решил, что Эмсворт, скорее всего, все равно не спит по случаю такого события в семье. Так оно и оказалось, и я побеседовал с ним. Разумеется, я не стал рассказывать ему о том, что здесь стряслось, — просто поздравил и, надеюсь, ему не пришло в голову раздумывать над тем, с чего ради я решил поздравлять его в два часа ночи. — Майор глубоко вздохнул. — Так вот, если часы в кабинете шли правильно, у Джо Чесни совершенно неопровержимое алиби.

Эллиот промолчал, ожидая, что будет дальше.

— Мальчишка родился около четверти двенадцатого. Потом Чесни посидел еще, беседуя с Эмсвортом и его друзьями. Все хорошо запомнили, когда ушел доктор. Дело в том, что, когда Эмсворт провожал доктора до лестницы, часы на церкви как раз пробили двенадцать и Эмсворт, остановившись, произнес небольшую речь насчет наступления нового, радостного дня. Таким образом, время ухода Чесни твердо установлено. Ну, а Эмсворт живет на другом конце Содбери Кросс. Добраться сюда к моменту, когда было совершено преступление, Чесни никак не мог. Что вы на это скажете?

— Только одно, сэр, мне кажется, что тут все до одного имеют алиби, — ответил Эллиот и рассказал о том, что только что услышал.

— Гм — м! — протянул майор.

— Именно так, сэр.

— Трудный случай.

— Да, сэр.

— Чертовски трудный, — прорычал майор. — Вы уверены, что в салоне было действительно достаточно светло, чтобы они могли видеть друг друга?

— Разумеется, это надо будет проверить, — сказал Эллиот и, чуть поколебавшись, добавил: — Однако, я и сам думаю, что там не было настолько темно, чтобы не заметить, как кто — то выходит из комнаты. Честно говоря, сэр… я верю им.

— Вы не подозреваете, что они все трое могли сговориться?

— Все возможно. Тем не менее…

— Вы в это не верите?

Эллиот ответил с предельной осторожностью:

— Во всяком случае, мне кажется, что нам не следует концентрировать внимание только на обтателях этого дома. Надо смотреть и дальше. В конце концов, этот фантастический пришелец в смокинге мог быть и впрямь пришельцем. Черт возьми, почему бы и нет?

— Поживем — увидим, — спокойно ответил майор. — Дело в том, что нам с Боствиком удалось найти доводы — точнее говоря, один довод, — того, что убийца живет в этом доме или, по крайней мере, тесно связан с ним.

Майор подвел Эллиота, испытывавшего сейчас иррациональное ощущение того, что весь мир виден ему в кривом зеркале, что где — то он совершает грубую ошибку, к лестнице. Вид у майора был слегка виноватый. [8]

— Это было, конечно, не по правилам. Абсолютно не по правилам, — сказал он, прищелкнув языком, — но дело сделано, и нам повезло. Когда Боствик поднялся наверх, чтобы взглянуть — можно ли уже поговорить с этим самым Эмметом, ему пришло в голову заглянуть в ванную. В аптечке он обнаружил коробку капсул для приема касторки…