— Не знаю, как через ступень звания, — сказал музыкант, торопливо разливая третьесортный коньяк, — а кое-кому досрочно отлетают, будь здоров! Зятёк замкомандующего тут есть, майора через год — получи, подполковника через два — получи! Прям стахановец! А кто знают его, говорят, мурло, ленивее обкормленного кота.

Видя, что случай сам ведёт к нужной теме, Фалолеев, будто невзначай, полюбопытствовал, много ли в Чите генеральских дочерей, которые поспели под венец.

Стараниями музыканта картина перед ним раскрылась быстро: при всём том, что генералов в штабе как грязи, едва ли не полсотни, нужду в зятьях испытывают, увы, совсем немногие. «Генеральские дочки — аукцион «Не зевай!», — пояснил сверчок, — и народ не зевает». По его сведениям выходило, что в данный момент незамужняя дочка у начальника штаба округа, и дочка ничего, симпатичная, фигуристая. У начальника медицинской службы Минякина тоже, вроде, деваха на выданье, но подробности народом широко ещё не обсуждались.

— Зачем тебе генеральская дочь, Гена? — после третьего госта совершенно прямо спросил музыкант, и при этом толстые, особого устройства линзы показались Фалолееву длинным тоннелем, в конце которого поблёскивающие глаза соседа сделались похожими на рыбьи. — Будут помыкать, как последней собакой! И не отвяжешься!

Лейтенант не стал пояснять, что стратегия музыканта-сверхсрочника, собирающегося после возраста Христа обретать смутный деревенский покой, и стратегия молодого, умного, красивого офицера вещи — необыкновенно разные. Как Эверест и какой-нибудь сельский пригорок, который своим навозом наделали местные коровы. Гоша чудак, потому как ему тридцать лет, а ни жены, ни детей, ни квартиры. Спит на казённой кровати, дудит в свою начищенную валторну и счастлив!

Другое дело он — Фалолеев: ему надо стартовать, стартовать резво, мощно, напористо и в нужном направлении. К генеральскому званию. Чтобы, как говорится, потом не было мучительно больно… оставшись в сорок лет с засаленными капитанскими погонами… А служебный задел своими силами вышел у него пока плачевный.

Однако о планах на маршальский жезл молоденький офицер умолчал, а тоном тёртого парня пояснил:

— Так при выборе смотреть надо в оба! Да и попытка не пытка, если что, задний ход.

— Совместить приятное с полезным? — музыкант лукаво прищурил и без того маленькие глаза, по слогам отчеканил: — Мало-ве-роят-но! И с задним ходом — тут тебе не гражданка.

Пришлют буксир, пришвартуют вот таким канатом!

Валторнист энергично поднял худую согнутую руку, что должна была обозначить канат невероятной толщины. Оба весело, хмельно рассмеялись…

Прояснение диспозиции насчёт созревших генеральских дочек Фалолеева взволновало, особенно задело известие, что дочь самого начальника штаба округа мается в девицах. HШ ЗабВО совсем не шутка, величина такая, что… даже боязно было погружаться в сладкие мечты… если бы сложилось… Сразу должность через ступень, досрочно звание, академия, погоны с двумя просветами… и катись куда подальше всякие блатные Бужелюки.

Впрочем, Фалолеев поступил правильно, осадив себя в строительстве воздушных замков, потому как мечтам этим всё равно суждено было порушиться.

— Дочь начштаба старлей из комендантской роты обхаживает. И речь, вроде, как о свадьбе, — через неделю огорошил Фалолеева музыкант и выразил искреннее сочувствие. — А что ты хочешь? В лотерею таких шансов нет, как дочь генерал-лейтенанта урвать. Красивая, высокая, стройная и такой папа! — изображая смакование бесценным плодом, он чмокнул худыми губами. — Теперь тому старлею куда угодно зелёный свет!

Фалолеев понял, что при всей красоте, росте и способностях, сидя в общежитии на скрипучей железной кровати и заочно вникая в тайны генеральского жития, он сливок не снимет. Люди вон зубами за счастье цепляются! Он откровенно позавидовал незнакомому старлею из комендантской роты, у того шансы столкнуться с генеральской дочкой оказались просто железные.

Комендантская рота всегда под носом у высших генералов. Принеси, подай, подстели, убери — тут они, краснопогонные ребята, как молодцы из волшебного ларца! Днём и ночью на подхвате, и в личном обиходе без них никуда. (Благо, видел он уже особняки окружного командования: словно богатые помещичьи усадьбы — старинная архитектура, посадки из деревьев, дорожки, полянки, как положено, за глухими заборами, при караулах.) Пришёл краснопогонный старлей караул проверить, и удача сама в руки катит: тут она, девочка генеральская, собственной персоной, прогуливается. Улыбнулся ей, слово за слово, кино, ресторан, глядишь — и зять!

А когда в артиллерийском полку мыкаешься беспросветно, когда только своего «родного» артиллерийского генерала за километр видишь, а тот только сыновей наплодил… Да…

К дочери начмеда, небось, изо всех сил молодые военврачи скребутся — познакомиться, руку предложить, из папеньки пользу извлечь. Надо и тебе дерзать, Геннадий Борисович! Ну и что, что начмед — шприц с лампасами! Какая разница, коли мундир в золотом шитье? Потому генералы эмблем и не носят, генерал — это не человек, это счастливое существо, что покинуло грешную землю и взлетело на заоблачные высоты. И не важно, начмед он или дирижёр, артиллерист или лётчик. Что говорить? Генерал и в Африке генерал!

Начмед, если разобраться, совсем неплохо, ведь дороже здоровья у человека ничего нет. За здоровье кто угодно заплатит полную цену. Что, их артиллерийский генерал, например, в чём-то откажет этому самому Минякину? Да ни в жизнь! Потому как у Минякина врачи, таблеточки и тёплые госпитальные койки. А у пожилого человека, того и гляди, где-то кольнёт, что-то стрельнёт, не там, где надо, ёкнет.

Так думал Фалолеев, пребывая в расстройстве насчёт своего удаления от маршрутов генеральских дочек, однако поближе разглядеть забайкальского обладателя лампасов и даже выслушать от него парочку грозных команд подвернулось лейтенанту очень скоро.

Перед началом учебного года, который справляется военными первого декабря усиленной муштрой, всеобщей беготнёй и редкостной нервотрёпкой, из окружного управления ракетных войск и артиллерии иззвонились насчёт очередного донесения. Бумага, на важности и срочности которой настаивал штаб, в полку справедливо расценилась как пустяковая, и к грозному штабному офицеру пешим аллюром направили незрелого Фалолеева, снабдив всё же указанием ворон но дороге не считать.

Без особых приключений гонец добрался до главной площади города, но не успел он и сунуться в бюро пропусков, чтобы по служебному телефону доложить о пакете, как ретивость в исполнении приказа сыграла с ним забавную шутку.

Переходя улицу напротив штаба, Фалолеев не стал дожидаться, когда протащится длинный бело-синий автобус, за которым вдобавок ещё висел хвост из трёх машин, а молодецки метнулся на прорыв — чуть не под колёса! Очутившись на другой стороне под раздражительный клаксон полосатого «ЛиАЗа», он в запарке энергично проскакал ещё метров пять, и стоявший неподалёку от штаба генерал — тучный, в яркой алой фуражке — как-то сам собой остался позади, не удостоившись положенного внимания младшего по званию.

Артиллерист, однако, успел осознать свою оплошность и, применив к ситуации правило «лучше поздно, чем никогда», потянул руку изобразить отдание воинской чести. Но насчёт «поздно» обиженный генерал имел собственные, радикально противоположные соображения. «Ко мне-ка, наглец!» — властно поманил он Фалолеева растопыренными пальцами в коричневой кожаной перчатке.

Тот подошёл к генералу, как на параде — чётким уверенным шагом, с образцовым отданием воинской чести. Но молодцеватый доклад лейтенанта и заготовленное покаяние было оборвано нервной отмашкой руки.

— Что, сосунок! Лень генерала разглядеть?!

— Никак нет! Не лень! — лицо лейтенанта пылало от мороза и стыда.

— На исходное! Пройти как положено! — рявкнул высокий чин и ткнул генеральской дланью вдоль улицы. Фалолеев, поджимая левой рукой папку с тремя злополучными листами, кинулся бегом в указанное место.