— Что за разговоры?! Под арест! — полковника мелко затрясло.

Под следствие! А вам, капитан, в воздух! Боевой приказ!

Второй лётчик, обхват ив рукой шлем с тонированным забралом, выбежал с КП. Журбенко вновь возвратился к Брагину, сбавил тон до миролюбивого и поймал себя на мысли, что более идиотского спектакля он в жизни ещё не играл.

— Придумаем, Лёня, придумаем с тобой что-нибудь! Только кто в квартире жить будет? Как ты приземлишься?

— Жене и детям останется!

— Сиротами ты их, дурачок, оставляешь!

— Может, попробовать посадить революционера? — зам по воспитательной работе ткнул пальцем вверх. — Время есть, рассказать ему, что да как… вдруг получится. Взлетел же, мерзавец!

Журбенко устало покосился на советчика:

— Да он не только взлётку угробит, на воздух пол-аэродрома отправит. Нам в тюрьме за это указание сидеть — не пересидеть!

— Не будет Брагин садиться! — со злостью проговорил начальник штаба. — Он человек нормальный, с головой. Вот увидите, плюхнется, бедняга, в болото, и всё! Просто нервы уже не выдержали. Да если хорошо разобраться — кто туг виноват? Жил бы в квартире, как положено, и всё нормально было бы!

Стыдно перед жёнами и детьми, — влез в разговор отстра-ионный от полёта молодой лётчик, что пребывал в ожидании конвоя, — Живём как скотина бессловесная. Обещать все обещают, а ничего не дают. Ни зарплаты, ни квартир.

— Вон на гауптвахту! — рявкнул полковник. — А то договоритесь!..

Что лысоватый, улыбчивый Брагин — ничем не приметный прапорщик сорока лет — поднялся на отчаянный бунт, в полку и в соседней части узнали моментально. Служащие и офицеры собирались кучками, всматривались в небо, оживлённо обсуждали происшествие.

— Погибнет, как пить дать! — отрубил худой майор из истребительной эскадрильи и зло сплюнул на землю. — Да только с квартирой большой вопрос.

— Командир слово дал.

— Толку-то! Командира после брагинского номера самого пинком под зад…

— Будь наши генералы смелее, такого безобразия бы не было. Позасунули языки в одно место ради своих привилегий!..

Журбенко отзвонился с докладом наверх и после порции угорелого мата на свои уши в душе даже поддержал Брагина насчёт Кремля: «Не хватает вам, гадам лакированным, хорошей встряски!» Но в эфир наставления выдал должные: — Ты, Лёня, с круга не сворачивай, не рыпайся на Кремль! Шут с ним, с поганым! А я уж постараюсь всё сделать… если меня самого не снимут.

— Ради детей своих не полечу! Был бы один — показал бы Ельцину, как простой прапорщик умереть может!

— Эх, умирать-то мы все герои, — только и вымолвил командир..

На аэродроме выдавались указания, бушевали разговоры, а гордо реющий самолёт выписывал круг за кругом. Бунтарь приладился держать штурвал в одном положении и теперь жадно смотрел на цветущую внизу землю, на синее безоблачное небо, желая напоследок вобрать в себя прелести белого света.

Он видел, как, зловеще поблескивая, встал к нему в конвой МИГ-29, ведомый исполнительным капитаном. «Свой», — опознал Брагин бортовой номер опасного спутника. Очень быстро объявились две «сушки» с соседнего аэродрома. «Боятся! Нагнали! — проскрипел зубами техник. — Всё ради Кремля. А простой человек никому не нужен!»

— Шасси убери, горючки на дольше хватит! донёсся незнакомый голос летчика-истребителя СУ-27, и Брагин спохватился — про шасси в стартовой запарке он совсем забыл…

На КП ворвалась растрёпанная жена Брагина — невысокая, круглолицая. Бескровные губы её дрожали, глаза, ничего толком не видящие, рвались от горя из орбит. Женщине сунули микрофон, и та отчаянно заголосила в эфир.

— Лёнечка-а-а! Прости меня, родной Лёнечка-а-а!

— Что теперь об этом, — муж отвечал строго и спокойно. С неизбежным приближением жестокой трагедии утренняя ссора высветилась пустяком. — Командир вроде слово дал. Может, в самом деле квартиру получите. Живите!., и… детей береги!

— Его собьют?! — супруга Брагина рванулась к полковнику, ухватила за руку. — Он же… не специально! Он не враг! Он же… наш… советский!

Несчастная женщина осеклась, не от сказанного слова «советский», а оттого, что офицеры вокруг угрюмым, подавленным видом свидетельствовали: могут, очень даже могут сбить её Леонида, потому как не игру тот затеял, а преступление.

Но ведь ради неё, ради семьи это дикое преступление! Будь прокляты беспросветные неустроенность и нищета! Через них все ссоры и страдания — сколько же можно ждать, терпеть, затягивать туже пояса?! Простым людям только и нашёптывают: «Потерпите, завтра всё будет прекрасно!» А сами советчики давно купаются в роскоши — они не пояса затягивают, а снимают с перестройки жирные сливки!

— Если захочет — не собьют, — мрачно ответил Журбенко. — Да толку-то! Приземлиться у него…

Брагина всё поняла, обхватила руками лицо, зарыдала в голос…

Обречённая «Аннушка» кружила и кружила над родными местами, будоража надсадным рёвом окрестные села. И хотя здешних людей полётами удивить было непросто, странный, повторяющийся хоровод транспортника и истребителей наводил их на очень мрачные выводы. На КП, где о происходящем знали «от и до», лишь обречённо ждали трагического финала — когда у Брагина закончится горючее.

Сам виновник надвигающегося несчастья с тревогой посматривал на остаток топлива. Как назло, бреющий полёт выжирал керосин с удвоенным аппетитом. И хотя Брагин знал, что стрелка прибора движется только вниз — чудес не бывает, ему становилось страшно от мысли, что совсем скоро её маленький, крашенный фосфором кончик упрётся в ноль.

То, что он не сможет приземлиться, Брагин знал ещё до взлёта: слишком сложное дело посадка. Подняться в воздух получилось, помогло врожденное любопытство, какой-никакой технический опыт. Всё поглядывал из-за командирской спины, как газ дают, закрылками управляют. Лучше бы и не знал. Горячка, вспыхнувшая после ссоры, исчезла, взамен пришло осознание, что сотворил непоправимую страшную беду…

Время неумолимо шло. Иногда пилоту казалось, что смерть будет лучшим и естественным исходом из жуткого кошмара, и он готовился мужественно встретить её; то вдруг его нутро охватывал парализующий холод неизбежно надвигающейся смерти, и тогда в голове крутились самые невероятные идеи о спасении: пролететь очень низко над озером и прыгнуть в воду или попытаться приземлиться на болото и погасить удар.

Что Брагин решил твёрдо, так это не кружить над соседним городом, и тем более не рисковать приземлением на родной аэродром. Там жена, друзья, сослуживцы. «Аннушка» ударится о взлётную полосу многотонной бомбой и сметёт всё, что попадётся на пути: КП, ангары, другие самолеты. Тогда с собой на тот свет он захватит ни в чём не повинных людей и не будет ему уже человеческого прощения. Жертва должна быть единственная — он сам.

«Детей жалко, — Брагин не удержался от слёз отчаяния и жалости к сыну, к дочери, к себе: они больше не увидят его, как и он больше не увидит их. — Лишь бы всё правильно поняли, крошки мои! Добра хотел вам. Показать, что и у вас отец что-то может, любит, заботится… Даже ценою жизни… Вот только получилось глупо…»

Злополучная стрелка улеглась на ноль… Брагина словно ударило электрическим током — его минуты на этом свете сочтены. Как ни готовился он, что скоро выйдет весь керосин, когда заглох левый двигатель, сердце его обречённо сжалось…

Через несколько секунд высокий, обнадёживающий звук второго мотора сменился низким, угасающим гоном, и его лопасти тоже беспомощно замерли. «Конец!» — ледяной иглой прокололо грудь Брагина, и он судорожными потными руками рванул штурвал на себя.

Но самолёт, потеряв тягу, больше не подчинялся воле несчастного пилота. Наклонившись носом к земле, транспортник ринулся вниз, и Брагин увидел, как стремительно приближается земля… Он закричал… Рация донесла до командного пункта крик Брагина, и там поняли — наступает страшная развязка.

Крик внезапно оборвался, и эфир наполнился жуткой тишиной…

АРИФМЕТИКА ОБГОНА

Лёня Желтков — молодой, можно сказать, сопливый командир взвода — вчера комбата обогнал. Сподобился, обставил натурально! Причём, без тени смущения, почтения и маломальского пиетета, что положено зелёному вояке перед начальством иметь. Ещё, дурень, пофафакал гудком, чтобы дорогу веселее освобождали…