Изменить стиль страницы

Фрося не плакала. Она стояла как каменная.

Мадам Роза закрыла Пелагее Егоровне лицо полотенцем.

— Ой, боже ж мой! — продолжала стонать хозяйка.

— Оставьте бога в покое! Идите и зовите людей, — распорядилась мадам Роза.

Было, наверное, уже раннее утро. Окна в хате посветлели. За окнами слышались голоса. Скоро хата Криночек заполнилась народом.

Соседи жалели хозяйку. Только старуха, которая не пустила Пелагею Егоровну к себе ночевать, поглядев на Фросю, перекрестилась и сказала:

— Сирота ты теперь, сирота!

— Как меня попутал нечистый пустить их? Кто знал, что она хворая? — причитала Параська Криночка и показывала на лавку, где лежала Пелагея Егоровна.

* * *

На другой день Пелагею Егоровну похоронили на сельском кладбище. И только когда возвращались с похорон, то хватились: исчезла мадам Роза.

— Ой, лышенько! — закричала Параська. — Что мне теперь робить с дитём? Она же его подкинула!

И Параська растопырила руки перед Фросей, которая вместе с другими взошла на крыльцо.

— Будьте свидетели, как меня обвели! Приедет из города мой Криночка, он же меня убьёт!

— Зачем убивать? — сказала старуха, которая пожалела Фросю. — Не было у вас детей, а теперь бог послал доню.

— Доню! Доню! — подхватили соседки и стали наперебой уговаривать: какое теперь будет Криночкам счастье…

Сбитая с толку Параська отворила наконец дверь и пустила в хату сироту.

* * *

Когда стало смеркаться, около хаты остановилась запряжённая двумя волами телега.

— Параська! — раздался громкий голос. — Параська!

Пнув дверь сапогом, в хате появился Криночка. К груди он прижимал граммофон:

— Ты побачь, что я привёз, Параська!

Тимошкина марсельеза i_041.png

Стараясь не споткнуться, Криночка поставил граммофон на лавку.

— Ты побачь, какая диковина!

— Ой! — всплеснула руками Параська. — Что же это такое?

— Дывись! Музыкальная машина! Играе и поёт!

— Играе и поёт! — Параська дотронулась до граммофонной трубы.

— Не трожь, дура!

Разгрузив телегу, Криночка со всеми подробностями выслушал, что случилось в его отсутствие. Он не стал убивать жену, а даже развеселился.

— Пусть мне оторвут голову, это она! — Припадая на деревяшку вместо левой ноги, грузный Криночка очень ловко изобразил мадам Розу. — Распрекрасная мамзель в шляпе.

— Она, — подтвердила Параська.

Перед изумлённой Параськой Криночка поставил уже знакомый ей чемодан. Задыхаясь от смеха, он рассказал, как мадам Роза остановила его на дороге, и он, дурень, повернул волов и довёз её до самой станции.

— Може, он пустой? — усомнилась Параська, показывая на чемодан.

Чемодан оказался не пустой: кроме канареечного капота и штопаного белья, в чемодане лежали непонятные Криночкам вещи.

Мадам Роза везла в Одессу письменный малахитовый прибор. Зачем? Она сама не знала зачем. Купила почти даром. Не ехать же от сына домой с пустым чемоданом!

Взвесив на руке тяжёлое пресс-папье, Криночка велел Параське спрятать подальше эти цацки. Кто знал, для чего они, такие?

Прослышав, что из города вернулся Криночка, в хату один за другим входили соседи, чтобы выразить ему своё сочувствие.

— Сидайте! Сидайте! — гудел Криночка.

Параська, довольная тем, что её муж вернулся из города весёлый, выставила на стол бутыль.

— Кушайте! Кушайте! — угощала она. — Не обижайте нас.

— Нет, вы послухайте, какая произошла история! — рассказывал захмелевший Криночка. — Я еду, а на дороге мамзель. Откуда я мог знать, что у нас похороны?

Помянув покойницу, за весёлым застольем завели граммофон.

Из граммофонного раструба заверещал нечеловеческий голос:

Мой костёр в тумане светит…

А за печкой, уткнувшись в угол, горько плакала забытая всеми Фрося.

Доня

Тимошкина марсельеза i_042.png

— Параська, это у нас чья? — спросил на другое утро Криночка, увидев на лавке у окна заплаканную Фросю.

Параська вытаращила на него глаза:

— Тю! Я же вчера всё тебе растолковала!

Параська в который раз принялась рассказывать, как она пустила в хату женщину с дитём. Женщина померла, а дитё — вот оно.

Фрося слушала, но не могла понять, что та женщина — её маманя, а дитё — это она. И что теперь она осталась одна в чужом селе, в хате у Криночек, у которых есть всё: и коровы, и волы, и всякая птица, только нет родных детей.

— Теперь у нас будет доня! — сказала Параська с досадой. Она даже плюнула в сердцах, вспоминая соседку, которая сказала, что им, Криночкам, бог послал такую радость.

Криночка смотрел на бледную девочку в латаном городском платьице и, не сказав ей доброго слова, приказал жене:

— Вымой, одень, а то будут языки чесать, что живёт у нас нищенка!

Через несколько дней гордая Параська прошла по селу, держа за руку наряженную Фросю.

— Гляди-ка! В пуховом полушалке! — ахали соседки.

Фрося шла, опустив голову.

— Что ты в землю-то уставилась? — шипела Параська.

Заглянув в лавку и оглядев пустые полки, Параська купила засиженную мухами баночку помады.

— Невеста растёт. Ничего теперь не поделаешь — надо тратиться.

* * *

Фрося Тарасова зимует в богатой хате у Криночек. Сидит, ест с ними за одним столом.

— Ешь, ешь! — говорит ей Криночка. — Чего косоротишься?!

Праздничный обед долгий. Криночки хлебают борщ, лапшу, едят картошку со свининой. На столе драчёна, душистый взвар.

— Ешь! Таскай с мясом.

— Я не хочу, — отвечает Фрося, с трудом проглатывая кусок.

— Ишь ты: «Не хочу»! — передразнивает её Параська. — Подумаешь — царевна! С матерью хлеба не видала, а тут — не хочу!

Фрося опускает голову, ложка у неё в руках дрожит.

— Мне от людей стыдно, — говорит Параська, — что ты такая тощая.

После обеда Криночки ложатся спать, а Фрося тихо, стараясь не шуметь, достаёт из печурки старый футляр для флейты. Собираясь в дорогу, она положила в него ленточки, открытки, голубые бусинки.

«Зачем? — останавливала её Пелагея Егоровна. — И так будет тяжело нести».

Фрося не послушалась.

На дне футляра лежит перо попугая. Из-за него они тогда с Тимошкой поссорились. Даже подрались. Фрося вздыхает, вспоминая тряпичную куклу — барыню Юлию.

Где он теперь, Тимошка?

Артист Тимми

Тимошкина марсельеза i_043.png

Артист Тимми сидит в швейцарской у Петровича, и тот ему рассказывает, как на Новый год в цирк приезжал генерал-губернатор.

— Десять целковых золотом мне пожаловал, — повторяет Петрович.

Кроме Тимошки, в новогоднюю ночь у Петровича собеседников не было, и Петрович предавался воспоминаниям, великодушно подливая Тимошке крепкого, горячего цикория.

— Пей!

Тимошка пил и даже держал под языком кусочек сахару. Петрович выставил угощение: на столе стояла тарелка с тонкими ломтиками чёрного хлеба.

— Возьми! — предложил Петрович.

Но Тимошка хлеба не взял — есть ему не хотелось. Польди его кормил. Тимошка ел настоящий хлеб, даже с маслом. Польди не мог работать номер с голодным партнёром. А номер — первый класс! Мальчишка — клад, он будет работать лучше и лучше. У него для этого все данные: гибкий, ловкий. Другой бы не смог работать на такой высоте, на которой работает Тимми.

Польди с ним повезло. Ещё как повезло!

— Научил тебя акробат, — говорит Петрович. — Теперь он на тебе деньгу зашибёт… Ты его уважай!

Тимоша ставит на стол блюдечко.

— Напился? — спрашивает Петрович.