Мать в свое время заставляла его учить наизусть семейный архив. Но он запомнил только самую суть. Есть такое явление — Сбой. И есть Организация, объединившая людей, чувствительных к Сбоям. Корягин в эту ерунду не верил, а Организацию считал религиозной сектой. Когда мать называла ему высокопоставленных чиновников, якобы принадлежащих к Организации, он только пожимал плечами. Впрочем, этих имен было достаточно, чтобы отбить охоту вообще интересоваться такими делами.

Организация, если она существовала, тоже не интересовалась Корягиным. Однако теперь он понадобился…

К новому Сбою готовились 123 года — и все равно он застал врасплох. И оказалось, что в этой жизни Корягин занимает важный, ответственный пост. Организация соизволила его заметить. А для Корягина главным было, что здесь он жив.

Однако Антон Андреевич привык оправдывать доверие вышестоящих. Возглавить ленинградский отдел… Непросто это будет, ох, непросто… Но коммунисту не пристало бояться трудностей, усмехнулся он.

Корягин вызвал помощника и гаркнул ему, едва ступившему на порог:

— Майора Шелеста ко мне! Срочно!

В отличие от полковника Корягина Влад не знал, что с ним происходит. И не имел ни малейшей подсказки.

В понедельник утром будильник бесцеремонно ворвался в его сны. Влад открыл глаза и с недоумением оглядел чужую комнату. Потом долго, как после глубокого обморока, по крупицам собирал информацию о себе и о мире. Когда выстроилась более или менее полная картина, он обхватил руками горящую голову и застонал. Безумие, неожиданно поразившее его в пятницу вечером, продолжалось.

Долго ли он будет балансировать на грани болезни? Скорей бы определиться. Или идем на поправку, или пускаем слюни в лечебнице. Но тогда уж, будьте добры, в полном беспамятстве, чтобы не мучиться, как сейчас.

И тут запахло зеленым яблоком. В комнату вошла Лена. Сделала возмущенное лицо:

— Он еще валяется! Во дает! Вставай, сонное царство. Яичница на столе стынет.

Она бесшумно шлепала мягкими тапочками, доставала какую-то одежду из шкафа, вынимала из волос бигуди. Короткий фланелевый халатик был запахнут поверх длинной ночной рубашки.

А ведь та, другая, Лена никогда не носила таких мешков, невольно подумал Влад. Она ложилась спать в черном кружеве или алом шелке. Но та, другая, ушла. А эта — здесь, с ним.

Лена выругалась, запутавшись в волосах расческой. Обернулась к Владу, состроила забавную мордочку и виновато пожала плечами. И в этот момент Владу стало абсолютно все равно, сошел он с ума или с ним происходит какая-то сверхъестественная хрень. Лена здесь! Какая разница, как зовут дьявола, который ее вернул?

Когда он вышел на кухню, Лена, уже одетая и накрашенная, силком кормила Анюту геркулесовой кашей. Та, как всегда по утрам, капризничала и подставляла ложке ухо вместо рта. Радиоточка бубнила о результатах конкурса "Лучший наставник" на Калининском заводе.

Влад сел за стол и стал ковырять вилкой яичницу. От ощущения абсурда кружилась голова. Он точно знал, что всего этого с ним происходить не может. И одновременно — что все происходящее в порядке вещей.

Наконец Лена впихнула Анюту в пальтишко. Склонилась над Владом, не прикасаясь накрашенными губами, чмокнула воздух возле его щеки.

— Все, мы ушли! До вечера!

Хлопнула дверь. Он остался один. Ему тоже пора было собираться на работу, но он сидел, вертя в руках тарелку с остывшей дочкиной кашей.

— Ветераны завода неустанно передают свой опыт новичкам, — сообщило радио. — Они помогают молодым рабочим в выполнении трудовых норм. Герои социалистического труда…

Влад вдруг фыркнул. Что за тон у дикторши! Наигранно приподнятый, как будто она воспитательница в детском саду. Раньше он этого никогда не замечал. И такую же ухмылку вызвала мысль о том, что в институте за опоздание он получит выговор. Ну, детский сад! У них в турагентстве за минуту опоздания из зарплаты вычитают сто рублей. Вот это дисциплина!

Ухмылки ухмылками, а все-таки он заторопился и вскоре в распахнутой куртке выбежал на улицу к остановке. Троллейбус, естественно, отошел прямо у него на глазах.

Мимо проехала поливальная машина. Из сквера щурились на утреннее солнце портреты передовиков производства. Купив в киоске пачку "Родопи", Влад закурил, нервно меря шагами тротуар. Ему только что вспомнился вчерашний день.

Воскресений было два.

Воскресенье N1 началось с того, что в прихожей у зеркала он обнаружил Ленину расческу. Он в ярости разломал ее и выбросил в окно. Но день был испорчен, руки тряслись и мысли одолевали мрачнее некуда. Влад достал из холодильника банку пива и выпил ее залпом, как лекарство. И понеслось. В результате он не съездил, как планировал, по объявлению посмотреть машину — взамен той, что отдал Лене. Спать он лег кривой, как патефонная ручка, и даже ни разу не вспомнил о своем странном душевном расстройстве.

Это воскресенье он назвал Горьким — из-за гадостного привкуса во рту.

Воскресенье N2 было совсем другим. После завтрака они поехали в Уткину заводь — в новый зоопарк. На Лене было бледно-оранжевое гедеэровское пальто, и он назвал это воскресенье Оранжевым.

Анюта первый раз была в зоопарке. Влад тоже не был, с тех пор как зверей переселили с душной Петроградки на просторную окраину. И трудно сказать, кто из них — отец или дочка — был в большем восторге.

— Мишки! Мишки! — визжала ошалевшая Анюта. А потом тащила папу за руку: — Ну идем же! Там же лев!

Влад как заведенный щелкал "Зенитом". Почти всю пленку он извел на белых медвежат, забавлявшихся в воде с автомобильной камерой. Их огромная мамка загорала на берегу, а отчаянно храбрая ворона пыталась подобраться к остаткам ее обеда.

Потом они посидели в мороженице, заказав пломбир с шоколадом и с сиропом. Вечером по телевизору показывали "Брильянтовую руку". А ночью… В общем, в воскресенье N2 Влад тоже ни о чем не вспоминал.

И вот что любопытно. Прислушиваясь к себе, он заметил, что теперь его воспоминания чередовались. Это как на картинке, где ты видишь то вазу, то два профиля, обращенные друг к другу.

Сначала он более отчетливо помнил Горькое воскресенье, а Оранжевое иногда вспыхивало ярким солнечным зайчиком. Затем Оранжевое вырвалось вперед и лишь иногда отдавало горчинкой. Но потом все устаканилось, и оба воспоминания равноправно угнездились в его памяти. Ощущение было очень неприятным.

В подошедший троллейбус Влад влез, активно работая локтями. Пассажиры, как обычно, висели друг на друге. Из общего монотонного гула вырывались отдельные реплики:

— Мужчина, смотрите, куда прете! По ногам как по асфальту!

— Будьте добры, пробейте талончик!

— Мальчик, сними портфель. Всю юбку объелозил!

— У метро сходите? Ну так подвиньтесь, раз не сходите.

Двадцать минут на троллейбусе, потом полчаса на метро. С пересадкой. В час пик. Потом — трамвай… Многие готовы любить свою работу, если на нее не придется ездить. Всклокоченный и вспотевший, Влад вбежал в ворота институтского двора.

Зеленую Генкину "волгу" он заметил сразу. Сначала его кольнула зависть: передвигаются же некоторые по-человечески… А потом вдруг отпустило. Экая невидаль — "волга". В той, другой жизни у него была машина получше. И будет еще лучше — как только он выкроит время заняться покупкой. Зато в этой жизни у него есть Лена и много-много, бесконечно много Оранжевых воскресений. Как он раньше не ценил такого богатства? Ради этого пусть ему хоть каждый день мнут бока в общественном транспорте!..

Влад поймал себя на том, что впервые подумал о двух своих "я" как об объективной реальности. Выходит, все, чего ему не хватает в одной жизни, можно компенсировать в другой? Если это и безумие, то чрезвычайно удачное!

В комнату N24 он влетел с первыми позывными производственной гимнастики. Все его сослуживцы уже стояли в проходе у своих столов. Руководитель группы Алла Михайловна недовольно покосилась на опоздавшего.