— На-ка вот съешь, — говорила она при этом, — ты худой-то какой!

Даже Петр, узнав от племянницы подробности ее спасения, проникся к Сереже невольным уважением. В тот же день он свил путы для коров, уговорил отца не гонять телят и овец в поле, а оставлять в огороженном леске, где травы для них было достаточно. Вечером сам рассказал Сереже, что недалеко от них живут две русские девочки, приведенные «от немца» в тот же день что и Сережа, и обещал в воскресенье проводить его к ним.

Но по утрам Яков Рейнсон все так же будил Сережу задолго до восхода солнца и, не слушая жалоб мальчика на недомогание, выпроваживал со стадом в поле. После купания в ледяной воде Сережа чувствовал себя скверно: появился насморк, болела голова, временами знобило. Однако по-настоящему не захворал.

Шли дни. Он с нетерпением ждал воскресенья, чтобы встретиться с друзьями. Потом, быть может, удастся как-нибудь разузнать и о матери…

Но встретиться довелось раньше.

В субботу, в полдень, когда он загнал коров в лесок, на повороте дорожки в сопровождении Марии показалась Инна.

Дети бросились друг к другу.

— Сережа! Сереженька! Как я рада! — повторяла Инна со счастливыми слезами на глазах. — Думала, никого из своих не найду!

— А я воскресенья ждал! Я знал, что это про тебя с Наташей мне рассказали. А прийти не мог: дорогу не знал. Обещали в воскресенье к тебе свести… Да что же мы тут стоим!.. — воскликнул он и потащил Инну к тому месту, где в тени осины лежала охапка примятого сена, служившего ему постелью во время полуденного отдыха.

— Ты знал про нас?

— Ага. Мне сперва Мария сказала. — Он поискал глазами внучку хозяина. — Убежала! Та, что тебя привела… А потом Петр…

— А я ни про кого из наших не слышала! Меня с Наташей тогда сразу за тобой дедушка Гриндаль увел. Они вдвоем с бабкой живут и никуда не ходят, ничего не знают. А сегодня копаюсь в огороде — прибегает незнакомая девчонка. Мария эта самая. Лопочет что-то — ничего не пойму: слово — по-русски, десять — по-латышски. Хотела с ней к дедушке идти, чтобы перевел, а она тянет меня за руку и все говорит: «Браукси, браукси!» Ну, я и побежала с ней. Даже рук не вымыла.

Они еще немного поговорили о том, как им хотелось встретиться и как неожиданно это произошло.

— Ну что мы о пустяках болтаем! — перебила Инна сама себя и, сдерживая дыхание, тихо спросила: — Скажи лучше: ты о мамах что-нибудь знаешь? — В голосе ее слышалась тревога и робкая надежда.

Вопрос холодным ветром дунул Сереже в сердце и разом потушил радость встречи. Мальчик закусил губу.

— Ничего! — глуховато ответил он.

Длинные, темные ресницы девочки задрожали, глаза налились слезами.

Сережа, откашливаясь, словно у него что-то засело в горле, продолжал:

— Но ребятах — ничего… Кроме вас с Наташей, близко никого нет, иначе мне бы сказали. Жду вот, на днях должен прийти Мартин — тот полицейский, помнишь, что меня увел. Хоть он и дрянь порядочная, но думаю, что через него кое-что удастся узнать… Может, о мамах. — Последние слова он сказал совсем тихо и неуверенно.

Инна, смахнув слезы с ресниц, подняла глаза:

— Ты разве полицая не видел больше?

— Не видел. Он дома не живет. Все там, в комендатуре. Брат его, Петр, говорит, что Мартин только по воскресеньям дома бывает и то ненадолго.

— Значит, завтра? — девочка оживилась. — Ой, ты его попроси получше. Через эту Марию, что ли. Она, кажется, хорошая… Только вот как ей самой объяснить?..

— Мартина расспросит сама хозяйка, его мать. Я уже с ней договорился.

— Правда? Я тогда завтра прибегу к тебе. Вот бы узнать, где мамы!..

Потом Сережа стал расспрашивать ее о Наташе.

— Очень, должно быть, трудно тебе с ней, — сочувственно сказал он. — У чужих людей, с маленькой девочкой! Тут одному и то…

— Живем пока, — сдержанно сказала Инна. — Их, стариков наших, двое только. Дочка у них есть, в городе живет. Бабушка больная лежит. Так что я сейчас вместо хозяйки. — Она смущенно улыбнулась. — Все делаю: и обед варю, и корову дою, и за свиньями, и в огороде. Работы много… Ой, Сережа! — Инна почти весело всплеснула руками, — посмотрел бы ты, как у меня ничего не получалось первые дни! Суп варю — он у меня почему-то дымом пахнет. Корову стану доить — она лягается, как лошадь. Индюк меня терпеть не может, первые дни без палки не давал по двору пройти — как собака бросался! Работы много, а я ничего не умею. Теперь привыкать стала. Бабка иногда ворчит.

— А Наташа как? Про маму вспоминает?

— Каждый день. Плачет, к ней просится. Про тебя тоже вспоминает, и про Веру…

Помолчав немного, Инна задумчиво продолжала:

— По правде сказать, мне лучше, что Наташа со мной: не так скучно. Только я боюсь за нее: играет, играет — вдруг задрожит вся, как будто испугается чего-то…

— Знаешь что? Далеко до вашего хутора?

— Да нет, не очень.

— Часа за два успею вернуться?

— Что ты, раньше!..

— Так пошли к вам! — предложил Сергей. — Дорогу узнаю и на Наташку посмотрю… А потом… — он сделал многозначительную паузу и закончил шепотом: — Мне надо поговорить с тобой наедине об очень серьезном деле…

— О каком? Мы здесь одни.

— По дороге скажу. Идем.

Чтобы из окна хозяйского дома не заметили ухода Сережи, они направились не по дорожке, а в обход, по березнику. Спустя минуту их темноволосые головы мелькнули за усадьбой среди желтеющей ржи, затем потерялись в пестрой путанице полей и перелесков.

Илья не унывает

Илье повезло больше других: его взял из немецкой комендатуры пожилой латыш, яростно ненавидевший фашистов.

В воскресенье во время завтрака хозяин хутора сказал Илье:

— Ты, Илюшка, сейчас никуда не уходи. Нужен будешь.

— Надолго?

— Не знаю: может, на день, может, на два.

Ложка в руке мальчика дрогнула и остановилась на полпути от чашки ко рту. На белую скатерть капнула жидкая путра [3].

— Нет, правда, дядя Иван? — воскликнул Илья, недоверчиво глядя в улыбающиеся внимательные глаза сидящего напротив него усатого латыша. — Я лучше потом, что надо, сделаю. Вы же говорили: по воскресеньям у вас не работают.

Ян Зирнис — Илья звал его дядя Иван — невысокого роста, коренастый, почти квадратный мужчина, с размеренной неторопливой речью и медленными движениями, выскреб в чашке путру, доел ее, вытер толстыми короткими пальцами свисавшие по бокам рта сизые усы и ухмыльнулся.

— Ты мне не для работы нужен.

— А для чего?

— В костел тебя, большевика, хочу вести, на католика переделывать.

«Ой, неправда, что в костел! — догадался Илья, — Сам говорил, что ходить в церковь стал при немцах, чтоб коммунистом не посчитали… Шутит, наверно, попугать хочет».

— Правда, дядя Иван. Если что сделать нужно, так я лучше завтра. А то мы с Маргаритой собираемся сегодня наших ребят искать. Она знает, где хутор того полицая Рейнсона, который Сергея забрал.

— Ладно, дружка ты еще успеешь увидеть. Ритка тебя к нему после сведет. А сегодня ты мне нужен, дело серьезное.

Илья понял, что Зирнис не шутит. Настроение у него сразу испортилось.

— После… После! Ну, зачем вы так, дядя Иван! Целую неделю ничего делать не давали, а тут вдруг нужен стал. Неужели до завтра нельзя отложить?

— Нельзя! — коротко обронил Зирнис. — Это дело — нельзя.

Хозяйка поставила на стол сковородку с жареным картофелем. Маргарита, ее младшая дочь, разложила вилки.

— Да не мучь ты мальчишку! — обратилась женщина к мужу, заметив, как у Ильи дрогнули губы и заблестели слезы на глазах. — Ну зачем он тебе в городе? Вздумается же дураку старому! Если тебе другой человек нужен — возьми Эльзу. А мальчишка пусть дружков своих проведает.

— Перестань! — внушительно оборвал Янис, не глядя в ее сторону. — Это не твоего ума дело. Кого надо, того и возьму.

Завтрак окончился в полной тишине. Толстая коротконогая Маргарита, поймав Илюшу в сенях, зашептала ему в ухо: