— Ты об этом пожалеешь! — сказал он, вновь посмотрев на Диллона. — Вы пожалеете об этом оба! — Затем он повернулся и вышел. Сейчас он выглядел старым и уставшим, каким, собственно, и был.

Диллон закрыл дверь и повернулся к Джесси.

— Ты давно тут?

— Некоторое время.

— Прости, я не думал, что так получится.

— Наверное, это из-за меня. — Она немного расслабилась и вошла в гостиную. — Пока ты ставил пластинку, я ему сказала, чтобы он либо унялся, либо уходил.

— Ты сказала ему такое?! Бьюсь об заклад, это его возмутило. — Он нагнулся и принялся собирать разбросанные по полу бумаги.

— Что это такое? — Джесси остановилась около софы.

— Досье.

— На меня?

— На тебя. — Диллон разорвал пачку пополам.

— Но зачем?

— Чтобы разоблачить тебя, а меня привести в чувство. — Он еще раз разорвал листы пополам.

— Что же в нем было? — Она мысленно перебирала события своей жизни, пытаясь припомнить хоть одно, заслуживающее разоблачения, — Ложь и полуправда. — Он кинул на кофейный столик папку и разорванные листы. — Фотографии, которые я видел еще много лет назад.

— Фотографии?

— Да. Ты лежишь в спальне в одном нижнем белье и смотришь в объектив невинными, как у детской куклы, глазами. Именно они убедили меня тогда, что ты опытная женщина. Увидев их, я начал мечтать о тебе.

— И это все?

— Еще там есть свидетельства полдюжины мужчин, любовницей которых ты была. — Внешне Диллон был совершенно спокоен, но в его глазах горела безумная злость.

— Надеюсь, что не одновременно. Конечно, эта легкомысленная фраза не была ответом. Но борясь с подступившими к горлу слезами, ей не удалось из себя выдавить большего. Раньше она не понимала, до каких пределов может простираться власть одного человека.

— Не знаю. Я особенно не вчитывался, — сказал Диллон с тихой яростью.

— Он и правда может разрушить твою карьеру?

— Лжи и полуправды вполне достаточно для этого, если предоставить их нужным людям.

— Диллон, я не могу позволить, чтобы это случилось, но не знаю, как этому воспрепятствовать.

— Этого не случится.

— Может быть, но это вполне возможно. — Джесси вспомнила, как он выглядел, когда она вошла в столовую первый раз. — В чем-то из того, что он тебе сказал, правды было достаточно, чтобы ты расстроился. Что это было?

Диллон указал взглядом на лежавший на софе журнал.

— Ты это видела?

— Я только позирую, — поспешно ответила она, покачав головой. — Снимки, которые будут напечатаны, они потом выбирают сами.

— Ты на обложке.

Она взяла журнал. Фотография была хорошей. Мокрой, замерзшей и уставшей женщине и требовательному фотографу удалось поймать тот неуловимый момент заката, который прекраснее всех остальных.

— Некоторые фотомодели работают всю жизнь и никогда не попадают на обложку. — Она должна бы ощущать гордость, но не испытывала ничего, кроме страха и опустошения. Ей казалось, что земля уходит у нее из-под ног, и она ничего не может с этим поделать.

— Первый раз я увидел тебя как раз на обложке журнала, который был у Стефана. Там ты выглядела такой прекрасной, чистой и светлой, что я сразу подумал: на самом деле ты, должно быть, черт на колесиках.

Несмотря на нависшую опасность, Джесси рассмеялась.

— А знаешь, ты прав. Может быть, не совсем в том смысле, но прав. То же самое любила повторять моя мать.

Хотя Диллон все еще злился, на его лице появилась полуулыбка.

— Могу в это поверить. Немногие отважатся сказать в лицо моему деду то, что сказала ему ты. — Диллон сдвинулся с места, к которому, казалось, уже прирос. Он взглянул на Джесси и подошел к ней ближе. — Харлон, наверное, был не в состоянии этого в тебе оценить, но я ценю, — уже спокойно сказал он и заключил ее в объятия. — Он не обидит тебя, Джесси. Этого я ему не позволю. И не позволю ему встать между нами, как бы он этого ни хотел.

Она постаралась ему поверить, но тяжелые сомнения остались.

— Может статься, такое обещание сдержать будет не просто.

— Предоставь это мне. Я знаю, как это сделать.

— А что мы будем делать сейчас? — Она кивнула в сторону софы. — Этот журнал — только начало. Даже удивительно, почему у него не оказалось сигнального экземпляра следующего номера.

— Наверняка он у него есть. Но он преподнесет его мне лично.

— Почему? — Ода нагнулась и подняла журнал. Но Диллон взял его у нее из рук и бросил в сторону.

— Не сейчас, — сказал он, вновь заключая ее в объятия. — На сегодня, по-моему, хватит.

— Я не люблю, Диллон, когда на мне что-то висит, — настаивала Джесси. Если есть какая-то проблема, то я хотела бы о ней знать. — Она повернулась в его руках и снова посмотрела на лежащий журнал.

— Дело не в фотографиях, а в том, как их воспринимают. — Он обнял ее сильнее и прижал ее голову к своей груди. Нежно коснувшись щекой ее волос, он сказал:

— Это все из-за тех безликих мужчин, которые покупают подобные журналы только для того, чтобы предаваться мечтаниям, глядя на твои фотографии. Как раньше я.

— Ох, боже мой, Диллон! — Джесси была раздражена. Она высвободилась из его объятий и, отступив назад, с вызовом посмотрела на него. — Ты думаешь, на твои фотографии женщины не смотрят с вожделением? Да во всех гримерных Остина, в которых я, кстати, побывала немало, женщины только и делают, что пускают слюнки, глядя на твое изображение.

— Это совершенно другое.

— Почему же другое? — Его ответ только подлил масла в огонь. — Потому что это ты, а не я? Или потому, что ты мужчина, а для мужчин другие законы?!

— Вот именно, другие законы, — хмуро сказал он.

Джесси остолбенела.

— Прости, не поняла?!

— Может быть, это не правильно, — настаивал он, — но это так. У меня репутация бабника, но это никогда не вредило моей карьере. Для женщины все по-другому. Это несправедливо, не правильно, но так уж устроен мир.

Она еще выше подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Всю жизнь я живу по своим законам, Диллон. — Она давала понять, что и сейчас не собирается их менять.

Он улыбнулся.

— Это я уже хорошо уяснил.

— Я не собираюсь убегать и прятаться, боясь, что окажусь в центре внимания.

— Этого и не нужно.

— У людей наперед сложилось обо мне не правильное мнение. — Джесси хотела было повернуться и уйти, но, сделав полшага, остановилась и, уняв свою злость, спокойно сказала:

— Мне пришлось с этим сталкиваться практически с пеленок. Да, я была своенравной, но вовсе не плохой. Просто независимой. — Она говорила, и ее голос становился все громче, но пока она еще контролировала себя, не давая вырваться раздражению. — И мне надоело постоянно спорить с людьми, которые, похоже, даже не в состоянии понять этой разницы.

— Джесси, я не прошу тебя становиться другой.

— Разве? Ты говоришь так, словно хочешь, чтобы я перед тобой извинилась за эти фотографии. Чего ты еще хочешь, Диллон? — Она повернулась к нему. — Я не умею просить прощения, когда не чувствую себя виноватой. И половину жизни я посылала к черту тех, кто пытался заставить меня это делать. — Она приняла воинственную позу, и ее глаза загорелись.

Диллон шагнул к ней, встав почти вплотную, и указал пальцем в сторону журнала.

— Там ты изображена в таком купальнике, что не будет большим преувеличением сказать, что на тебе ничего нет!

Чеканя слова, Джесси ответила:

— Этим я зарабатываю себе на жизнь.

— Но теперь ты моя, черт возьми! И я не хочу, чтобы другие мужчины видели тебя в таком виде.

— И что же ты сделаешь? Заставишь меня бросить работу? Заточишь в башню, чтобы скрыть от посторонних глаз?

По-прежнему стоя к ней так близко, что при каждом вздохе они соприкасались, Диллон неожиданно понизил голос и вкрадчиво произнес:

— А разве это было бы плохо, Джесси? А? Его руки были буквально в нескольких дюймах от нее, но он к ней не прикоснулся. Когда он смотрел на нее так, так с ней разговаривал, она начинала таять. Постаравшись собрать в себе остатки воли, она сказала: