Прочие Нагие были в целом солидарны с Марией. Брат Царицы Михаил Фёдорович Нагой: «Царевича зарезали Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговский ». Дядя Царицы Андрей Александрович Нагой: «Прибежал тут же к Царице, а Царевич лежит у кормилицы на руках мёртв, а сказывают, что его зарезали ». Лишь показания одного брата Марии — Григория Фёдоровича Нагого — отличались от предыдущих: «И прибежали на двор, ажио Царевич Дмитрий лежит, набрушился сам ножом в падучей болезни».
Михаил Нагой^^^ вослед за сестрой Марией, назвал поимённо «убийц Дмитрия»: сына Битяговского — Данилу, его племянника — Никиту Качалова и Осипа Волохова. Однако Михаил не смог привести никаких фактов в подтверждение своих обвинений. Его версия рассыпалась в прах, едва заговорили другие свидетели. Когда позвонили в колокол, показала вдова Битяговского, «муж мой Михайло и сын мой в те поры ели у себя на подворьишке, а у него ел священник... Богдан». Поп Богдан был духовником Григория Нагого и пытался выгородить Царицу и её братьев, утверждая, что те непричастны к убийству дьяка, погубленного посадскими людьми. Священник подтвердил, что сидел за одним столом с Битяговским и его сыном, когда в городе ударили в набат. Таким образом, в минуту смерти Царевича его «убийцы» мирно обедали у себя в доме вдалеке от места преступления. Они имели стопроцентное алиби. Преступниками их считали только сбитые с толку люди.
Михаил Нагой не был очевидцем происшествия. Он прискакал во дворец «пьян на коне », после того как ударили в колокол. Протрезвев, Михаил осознал, что ему придется держать ответ за убийство дьяка, представляющего в Угличе особу Царя. В ночь перед приездом комиссии он велел преданным людям разыскать несколько ножей и палицу и положить их на трупы Битяговских, сброшенные в ров у городской стены. Комиссия, расследовавшая дело по свежим следам, без труда разоблачила этот подлог. Городовой приказчик Углича Русин Раков показал, что он взял у посадских людей в Торговом ряду два ножа и принес их Нагому, а тот велел слуге зарезать курицу и вымазать ее кровью оружие. Нагой был изобличен, несмотря на запирательство. На очной ставке с Раковым слуга Нагого, резавший курицу в чулане, подтвердил показания приказчика. Михаила Нагого окончательно выдал брат Григорий, рассказавший, как он доставал из-под замка ногайский нож и как изготовлены были другие улики...
В первые минуты, как только весть о смерти распространилась по кремлю, на колокольне Спасо-Преображенской церкви начал звонит колокол, звонил резко и непрестанно долгое время. Как выяснилось, приказ пономарю Фёдору Огурцу звонить «сильно » и на колокольню никого не пускать отдал Михаил Нагой, который, как говорили многие, прискакал на коне быстро и был сильно пьяным («мёртв пьян»).
Явившийся очень быстро в кремль Михаил Битяговский, он квартировал за пределами кремля, не мог сдержать закипающие срасти; жажда самосуда уже овладела многими. На набатный колокольный звон в кремль бросились жители Углича, «посадские люди» и наёмные рабочие, «казаки» со стоявших на пристани судов. Толпа запрудила всю территорию перед дворцом. Распластанная на площади, вся избитая в кровь, полуживая Василиса Волохова видела, как Мария Нагая указывала на Битяговских и кричала, что они — «душегубцы Царевича». Это было равносильно смертному приговору.
Толпа набросилась на дьяка и его сына, затем «порешила» Качалова, Осипа Волохова и ещё семерых холопов, пытавшихся защитить своих хозяев, а заодно и ещё несколько человек. Показатели числа убиенных разняться: в одном случае называется двенадцать человек, в другом — пятнадцать. Так или иначе, но твёрдо можно утверждать, что жертвами самосуда, учиненного по воле Нагих, стало более десяти человек. Позже Михаил Нагой бахвалился, что именно он велел убить дьяка и его сына «да Данила Третьякова, да людей их велел побитии я же для тово, что они отнимали у меня Михайла Битяговского с сыном »^^^.
Причина ненависти к Битяговскому, как выше упоминалось, была проста. Её озвучили служащие Марии Нагой на следствии, показавшие, что Михаил Нагой постоянно «прашивал сверх государева указу денег ис казны», Битяговский же отказывал, почему возникали ссоры и бpaнь^^^.
С площади толпа устремилась к дому Битяговского, который был разграблен, найденные в погребе бочонки с вином были выпиты, со двора увели несколько лошадей. Жену же Михаила Битяговского Авдотью избили и, раздетую почти донага, выволокли на улицу и чуть не убили вместе с двумя дочерьми; спасли подоспевшие черноризцы...
Никакого отношения семья Битяговского к гибели Царевича Дмитрия не имела. Было точно уставлено: дьяк вместе с сыном и женой сидел за обеденным столом, когда зазвучал набат. Так что у Битяговских существовало несомненное алиби, что, впрочем, почти и не отразилось на мнениях историков. Здесь уместна интерлюдия общего порядка.
У Карамзина образ дьяка Битяговского представлен так, что даже его внешность, описание неизвестно откуда почерпнутое «последним летописцев», выглядела отталкивающе. Лицо его «ознаменовано » было «печатью зверства так, что дикий вид его ручался за верность во зле»^^®. Иными словами: прирождённый злодей и убийца, и если до поры злодейств не совершал, то всегда готов был для них.
Вот так создавалась история Отечества: вся во зле, в тирании, вся в чаду кровавых страстей. А ведь по Карамзину изучали историю поколения русских; по его книгам преподавали историю в гимназиях и начальных училищах. На его сочинениях-видениях воспитывались исторические представления членов Императорской Фамилии. И надо сказать: «хорошо» воспитали! Когда в 1862 году открывали в Новгороде величественный памятник «Тысячелетия России »^^^ то среди 109 фигур выдающихся деятелей Русской истории не нашлось места ни для Иоанна Грозного, ни для Бориса Годунова. Карамзин так «застращал»читателей «преступлениями» данных исторических героев, что Император Александр П не пожелал видеть подобные фигуры в «бронзовой летописи » России. Грозный — «тиран», «кровавое чудовище», а Годунов — «детоубийца»; им нет места на монументе. Для строптивой новгородской мятежницы Марфы Посадницы место нашлось, а для Грозного и Годунова нет...
В разгар событий в кремль прибыли архимандрит Феодорит и игумен Савватий, служившие в тот день обедню в монастыре, в городе. Заслышав набат, послали служек узнать, что случилось. Вернувшись, те доложили, что «Царевича Дмитрия убили, а тово не ведомо, хто ево убил». Игумен потом свидетельствовал, что застал Царицу в церкви возле сына: «Царевич лежит во Спасе зарезан и Царица сказала: зарезали де Царевича Микита Качалов да Михайлов сын Битяговского да Осип Волохов »^^. Даже у одра мертвого сына Мария Нагая упрямо продолжала твердить о виновниках трагедии, называя их поимённо. Позиция, просто выходящая за пределы разумения!..
В следственных документах ничего не говорится о поведении Марии Нагой на дознании, на котором она присутствовала. Получалось, что она сидела как истукан на опросе свидетелей, в том числе и своей родни, но не проронила ни слова, не стала защищать свою версию об именах виновных в гибели сына и в возникших затем беспорядках.
Однако она прекрасно понимала, что дело принимает весьма неблагоприятный для неё и её близких оборот; они ведь спровоцировали народный бунт и убийство «государева слуги». Надо было искать спасения. В деле упоминается о ходатайстве Марии Нагой перед Митрополитом Геласием заступиться перед Царём за «бедных червей». «Как Михаила Битяговского с сыном и жильцов побили, — смиренно заявила Мария, — и дело то учинилось грешное, виноватое »^^ Подобное ходатайство можно рассматривать как косвенное признание своей вины; ведь «грешное дело» учинили в Угличе Нагие.
В путаных и довольно сомнительных записках Джерома Горсея приведён один странный эпизод, случившийся после гибели Царевича Дмитрия. Горсей находился в тот момент в Ярославле. Предоставим слово английскому негоцианту, дипломату и авантюристу:
«Кто-то застучал в мои ворота в полночь. У меня в запасе было много пистолетов и другого оружия. Я и мои пятнадцать слуг подошли к воротам с этим оружием. — «Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой». Я увидел при свете луны Афанасия Нагого, брата вдовствующей Царицы, матери юного Царевича Дмитрия, находившегося в 25 милях от меня в Угличе. — «Царевич Дмитрий мертв, сын дьяка, один из его слуг, перерезал ему горло около шести часов; признался на пытке, что его послал Борис; Царица отравлена и при смерти, у неё вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя: помоги мне, дай какое-нибудь средство!» — «Увы! У меня нет ничего действенного ». Я не отважился открыть ворота, вбежав в дом, схватил банку с чистым прованским маслом (ту небольшую склянку с бальзамом, которую дала мне Королева^^^) и коробочку венецианского териака^^^ — «Это всё, что у меня есть. Дай Бог, чтобы ей это помогло ». Я отдал всё через забор, и он ускакал прочь. Сразу же город был разбужен караульными, рассказавшими, как был убит Царевич Дмитрий »^^^.