По поводу упреждения Патриаршества и роли в этом деле «первого боярина» весьма точно выразился историк С. Ф. Платонов. «Последний шаг к Патриаршеству был плодом дипломатического умения Бориса Годунова, который в то время руководил всею деятельностью московского правительства и прямо гордился этим успехом»^*.
Фигура Патриарха Иова всегда являлась чрезвычайно неудобной для всех измышлителей. Ведь он ясно и однозначно не признал какую-либо связь между Борисом Годуновым и убийством Царевича Димитрия в Угличе в мае 1591 года, а следовательно, все рассказы о мучимом совестью кровавом тиране, о пресловутых «кровавых мальчиках в глазах» — всего лишь плод воображения и далеко не всегда художественного.
Когда следственная комиссия Шуйского представила материалы, собранные на месте гибели Царевича в Угличе, на обозрение Царя и Патриарха, то Святитель заключил, что «смерть Димитрия Царевича учинилась Божиим судом». Как исторически обоснованно говорится в Житии, «Патриарх Иов не верил в причастность Бориса Годунова к убийству Царевича и сохранял свою уверенность в этом до конца дней Первопатриарх всегда был честен перед Богом и людьми.
Однако многие историки до сего дня почему-то не доверяют мудрости и искренности Святителя, но зато готовы принять на веру, без всяких «экспертиз », любую пошлость, любую сплетню, дискредитирующие Власть и Церковь в России.
Если поверить на слово «скептическим» авторам типа упоминавшегося Н. И. Костомарова, то образ Первопатриарха получается неказистый. Какой-то тихий, маленький, бесхарактерный человек, стремившийся ни во что не вмешиваться и сильным во власти не перечить. Его нередко изображают чуть ли не слепым орудием «коварного Бориса Годунова», который руководствовался не волей Провидения, то есть Волей Божей — подобные историки и категории таковой не знают, а исключительно желаниями всемогущего Бориса Годунова. Верить подобным лживым сказаниям, этим злобным карикатурам ни в коем случае нельзя.
Патриарх Иов был скалой, несокрушимым «адамантом», являлся монументом мужества и непреклонности в тех случаях, когда дело касалось и судьбы государства, и судьбы Церкви. Ему пришлось испытать огромные потрясения; много бессонных ночей провел Святитель в мольбах и слезах, видя нестроения, злоумышления, предательства и измены, приносившие ему раны душевные. В своем духом завещании — «духовной грамоте», написанной в 1604 году, Иов говорил следующее: «Бог знает, в какие рыдания и слезы я впал с тех пор, как возложен был на меня сан святительства, или из-за своей немощи, не имея сил духовных, или соболезнуя бедам паствы своей, погружаем был в лютые напасти, озлобления, клеветы и укоризны; всё это меня, смиренного, постигало»*^. В 1604 году он ещё не ведал, какие испытания, какие муки ему предстоит пережить в три последних года жизни...
Иова, этого русского многострадальца, многие трагические события настигли, и он многое постиг в характере людском, что противоречило всему кодексу поведения православного человека. Когда в 1598 году по воле «Собора Земли Русской», по мольбам Патриарха, других пастырей и мирян Борис Годунов принял Царский венец, то Первопатриарх чувствовал и прекрасно понимал, что среди родовитого боярства далеко не все довольны подобным выбором, что пошли сразу же слухи, что Борис — «недостойный».
Чтобы сказать своё защитительное слово, слово архипастыря, Иов составил особый документ, который можно рассматривать как Житие почившего Царя Фёдора Иоанновича. Называлось это сочинение: «Повесть о честном житии благоверного и христолюбивого государя Царя и Великого князя всея Руси Фёдора Иоанновича, о его царском благочестии и добродетельных правилах по святой его кончине».
Патриарх воссоздавал образ почившего Монарха в самых радужных тонах, что соответствовало традиции агиографической литературы. Не менее важно и то, что Патриарх даёт в «Повести» и восторженные характеристики Борису Годунову, который «превосходил всех саном и благоразумием и, благодаря достойнейшему его правлению, благочестивая Царская держава процветала в мире и тишине». Были перечислены и главные свершения Годунова, когда он при Царе Фёдоре фактически управлял делами государства.
«Искусный же этот правитель Борис Фёдорович по царскому изволению своим недреманным руководством и прилежным попечением возвёл много окружённых каменными стенами городов, воздвиг в них во славу Божию величественные храмы, устроил множество иноческих обителей. Самый царствующий Богоспасаемый город Москву, словно невесту перед венцом, украсил он дивными красотами: построил прекрасные каменные церкви, громадные палаты, так что одно их лицезрение повергает в трепет; всю Москву опоясал могучими каменными стенами, и этот город-крепость, величественный пространством и красотою, прозван Царьградом; внутри же создал гостиные дворы для жительства купцов и для хранения товаров; много и другого, достойного хвалы, было учреждено в Русском государстве ».*
Конечно, это панегирик. Однако если отбросить декоративные славословия и обратиться к сути сказанного, то нельзя не признать, что Иов говорил чистую правду. Всё перечисленное. как и многое другое, о чём Святитель не упомянул, было построено, воздвигнуто и учреждено по инициативе, стараниями и попечением Бориса Годунова.
Патриарх верил, что Годунов стремился принести благо государству. Ни в какие слухи, а потом и утверждения о причастности Третьего Царя к убиению Царевича Димитрия он не верил до самого конца. Но когда Собор Земли Русской в январе 1598 года призывал Бориса на Царство, то ведь из числа его членов — всего в нём участвовало несколько сот человек — тоже никто не верил. Если рассуждать логически, а никакие документальные свидетельства тут дело не проясняют, то, наверное, среди участников собора 1598 года имелись и недовольные и несогласные. Однако все безропотно приняли предложение Патриарха: «Кроме Бориса никакого иного Государя не искать».
После избрания участники дали клятву, скрепив своими подписями «Уложенную грамоту», где значились следующие определения: «Если же кто не захочет послушать сего соборного уложения и начнёт молву чинить в людях, таковой будет от священного сана, или из бояр, или иного какого-либо чина, по правилам святых отцов и по соборному уложению нашего смирения да будет низвержен с своего чина и отлучён от Церкви и от причастия Святых Христовых Тайн»*^.
Фактически отступники признавались еретиками, но прошло всего несколько лет, и к числу тех, кто не только «чинил молву», но и делом участвовал в сокрушении законной власти, значились и те, кто давал перед Лицом Божиим клятвенные заверения в 1598 году.
Естественно, что имелись такие чванливые деятели, как князь Василий Шуйский, которые могли исходя «из потребностей момента», что угодно подписать, любую клятву принести, а потом также легко от всего отречься. Они думали о земном благополучии, ими владели главным образом узкокорыстные, личные интересы. Однако собор 1598 года состоял в значительной степени из лиц духовного звания, которые единодушно «возопили»: «И наш совет и желание то же, и мы единомысленны с тобою, отцом нашим, великим господином Иовом Патриархом »*^.
Допустим, участники «не знали», «не ведали» о «тёмных делах» Бориса. В это трудно поверить, учитывая, что в собрании принимали участие архипастыри. Они не могли не знать о настроениях паствы, они обязаны были это знать. Выходило одно из двух: или знали и молчали, или попросту — не ведали.
В секулярной историографии давно повелось изображать русское архиерейство, а шире говоря — священство, в самых безрадостных красках. Оно и «необразованное», и «некультурное», и «забитое», и «запуганное» властью, перед которой пресмыкалось столетиями (!!!) беспрекословно. Конечно, доля правды в таких утверждениях имеется, но только именно доля. Отдельные случаи корысти, пресмыкательства, конформизма, богословского невежества, хотя их и немало, нельзя экстраполировать на всю священническую корпорацию, и в первую очередь — на монашествующих.