Пистолет этот в наши дни может представлять разве что музейную ценность, тем не менее благодаря длинному стволу и инкрустированной перламутром рукояти он производил внушительное впечатление на всех, кому я его ни показывал.

Долгие годы я хранил это оружие в футляре на шкафу, но в конце концов настал момент, когда пистолет должен был сослужить мне службу.

Близился день моей помолвки. Моя девушка до последней минуты не могла решиться: она то с плачем падала в мои объятия, то травила меня собаками. Её окончательное решение представляло собой полную загадку… Итак, в одно прекрасное утро, будучи на грани отчаяния, я сунул пистолет в карман и с букетом цветов направился к избраннице моего сердца. Уже с порога я увидел, что она в плохом настроении, но отступать было поздно. Одной рукой я протянул ей букет, а другой выхватил пистолет и приставил дуло к её груди.

— Ты хочешь стать моей женой?

— О боже, хочу! — воскликнула она, побледнев как полотно.

Через неделю состоялась свадьба.

С тех пор пистолет начал оказывать мне неоценимые услуги. Во-первых, я получил квартиру. Председатель жилотдела, правда, поначалу чинил препятствия, увиливал от прямого ответа и даже двусмысленно бросил:

— Если мы получим, то и вы получите.

Тогда я приставил ему к виску пистолет и коротко спросил:

— Стрелять?

— Сейчас всё будет сделано! — пролепетал струхнувший чиновник.

Вслед за этим я пробился на должность репортёра в редакцию иллюстрированного журнала. С получением интервью у меня никогда не возникало хлопот. Если только кто-нибудь пробовал отказывать мне в интервью, я подносил к самому его носу пистолет, и очередная жертва, как по нотам, отвечала на все мои вопросы. Этот метод давал великолепные результаты, и мои построчные гонорары росли.

Плохо приходилось и тому, кто пытался надуть меня! Неоднократно в магазинах или у мясника в лавке я вынужден был прибегать к помощи моего верного друга. И тотчас же продавец, меняясь в лице, извинялся:

— Действительно, произошла небольшая ошибка! Не принимайте этого близко к сердцу, пан начальник!..

Больше всего, однако, доставалось от меня разного рода мерзавцам и хулиганам. Бывало, возвращаюсь домой поздно вечером, вдруг из подворотни показывается бандит с кирпичом в руке и нагло предлагает:

— Купите кирпич!

Молниеносным движением я выхватываю старинное оружие и, в свою очередь, рекомендую:

— Приобретите пистолет! — А потом: — Руки вверх! Марш в милицию!..

Разрешения на право носить оружие никто у меня не спрашивал, да и что это было за оружие? Чтобы выстрелить из него, я должен был бы проделать целый ряд сложных операций: прочистить дуло шомполом, истолочь порох в ступке, насыпать его на полку, загнать свинцовую пулю в ствол и заткнуть его пробкой, подпалить фитиль и, конечно, побыстрее удрать из дому.

Со временем, однако, я сделался очень нервным. Стоило кому-нибудь подойти ко мне и спросить: «Что слышно?» или «Как дела, старик?» — и я тут же приставлял к его груди пистолет.

Слов ом, как говорится, и на старуху бывает проруха. Один историк, из которого я с помощью оружия пытался вышибить интервью, вовсе не пришёл от этого в ужас. Наоборот! Он выхватил пистолет у меня из рук, внимательно осмотрел его со всех сторон и радостно воскликнул:

— Ведь это же старинное оружие! Именно его-то нам и недостаёт. От имени дирекции Национального музея я прошу вас принести пистолет нам в дар.

Я не посмел отказать.

С тех пор в моей жизни всё решительно изменилось. Жена меня бросила, меня уволили с работы, в квартиру вселили жильцов, продавцы обвешивают меня, а всякие приставалы безнаказанно привязываются ко мне на улице.

Только одно меня утешает: мой любимый старинный пистолет хранится в музее под стеклом в позолоченной рамке, с надписью: «Пистолет Наполеона».

Перевод В.Головского

СТУЛ

Тот, кто хоть секунду побыл на государственной службе, знает, что всё на этом свете преходяще: социально-экономические формации, правительства, мода, обычаи, но одно остаётся незыблемым и в начале и конце каждого года овладевает умами всего чиновничества и инженерно-технического состава, учёных и работников торговой сети, короче: ежегодная полная инвентаризация!

В ноябре учреждения и организации пробуждаются от летаргии, референты протирают заспанные глаза, и тишину канцелярий нарушает нежный шелест инвентаризационных книг.

— Стул без спинки № II в 1001—есть, — шепчет канцелярист, отмечая галочкой соответствующий объект. Стол без ноги № VIIIа1899 — есть! Вешалка без крючка № I сЗЗЗ — есть!

— Ферродинамический трёхфазный вольтметр без электромагнитного фарадометра — есть! — бормочет инженер. — Фотоэлектрический спектрофотометр без окуляра № VIa77 — есть!

— Аспирин — есть! — приговаривает фармацевт, обшаривая закоулки аптеки. — Пенициллин — есть! Спирт… нет! Боже милостивый, куда девался спирт?..

Недавно я проводил инвентаризацию в качестве сотрудника одного весьма солидного учреждения в N. Наша инвентаризационная комиссия проверила всё — от подвалов до чердака. Нашли дохлую крысу — записали, наплевал кто-то на пол — записали, выгребли из корзины для мусора окурок — записали.

Казалось бы, даже такая безделица, как булавка, не могла бы ускользнуть от нашего внимания. Упустить что-либо было просто физически невозможно. И всё же… Когда начальник подотдела инвентаризации возник в дверях белый как мел и окинул нас трагическим взглядом, мы поняли всё без слов.

— Не хватает одного стула, — простонал, наконец, начальник, — № Ив1895! Буковый, светлый, на сиденье перочинным ножом вырезаны сердце и слова: «Люблю Франтишку». Я только что был у главного бухгалтера. Годовой баланс по основной сумме не сходится на 41 злотый и 50 грошей! Гневный бухгалтер в обмороке, его заменяет Пищак… Воды!

Я подал ему стакан воды.

— Через десять дней, — продолжал он, — приедут контролёры из министерства! Начнутся разбирательства, протоколы, увольнения… Валерьянки!

Я подал ему валерьянки.

На следующий день наш начальник был гораздо бледнее, чем накануне, и взгляд его, брошенный на нас, стал ещё отчаяннее.

— Нашёлся стул? — спросил он глухим голосом.

Мы молча склонили головы.

С тех пор начальник, бледный как призрак, приходил ежедневно в седьмом часу, дожидался нас, задавал нам один и тот же сакраментальный вопрос, а затем, обессиленный, падал в кресло. И замирал в нём до трёх минут третьего, бессмысленно уставившись на чахлый филодендрон.

Однажды я сказал ему шёпотом:

— Пан начальник, послезавтра приезжает комиссия…

Начальник очнулся и произнёс деревянным голосом:

— Мне каюк, дорогой мой. Я весь цепенею, деревенею!

— Что с вами, пан начальник? — Я потряс его за плечо.

— Не хватайте меня. Спинку сломаете! — предостерёг начальник.

Я остолбенел. Неужели он рехнулся?

Накануне прибытия комиссии из Варшавы наш начальник вообще не появился в учреждении! Директор бушевал в коридоре:

— Пропали! Утопил нас, угробил! О господи! Царство за стул!

Главный бухгалтер падал в обморок после каждой очередной резолюции. А мы метались в четырёх стенах подотдела, словно ночные мотыльки под абажуром…

В тот роковой день я пришёл на службу немного раньше, чем обычно. Ещё царил полумрак, но я всё-таки разглядел, что в комнате словно прибавилось мебели. Неужто стул! Я подошёл ближе и увидал нашего начальника, замершего на четвереньках на полу.

Голова его поникла, а на плоской, распрямившейся спине было выведено красным лаком: «Стул буковый светлый № 11в1895». Ниже было дорисовано сердечко и выведена фраза: «Люблю Франтишку».

Я молча сел на него и взял инвентаризационную книгу. Начальник не шелохнулся. Неторопливо, спокойно отметил я красным карандашом последний недостающий предмет.