— Нет, нет, — поправил ее Цицерон. — Имя Марина звучит очаровательно. Оно мне напоминает море и…

Марина вздохнула с облегчением. Цицерон хорошо воспринял ее слова. Поэтому она продолжала оправдываться:

— Я не такая, как выгляжу. В действительности я совсем другая.

Цицерон не отрывал от нее глаз, но ничего не сказал. Ей пришлось продолжить свой монолог:

— Во мне нет ничего особенного. Если бы ты знал меня, то есть Марину, то уверена, ты даже не обратил бы на меня внимания.

— Почему?

— Потому что я неприметна. Никто никогда не обращает внимания на то, что я существую, за исключением тех случаев, когда меня надо наказать, провалить на экзамене или сказать, что я кого-то подвела.

Цицерон сглотнул, Марина сморщила нос.

— Извини, я знаю, что сейчас я, наверное, сказала не то, и ты, должно быть, думаешь, как избавиться от меня и всего этого, однако мне надоело быть той, кем я не являюсь, и я не могу делать вид, будто я другая. Ты меня понимаешь?

— Нет, но мне это нравится. Продолжай.

Марина воспрянула духом. Хотя Марина бросала камни в собственный огород, она чувствовала себя великолепно.

— Мне пришлось выдать себя за собственную сестру ради ее спасения. А также ради того, чтобы узнать, каково это быть очаровательной, красивой, совершенной и все такое. Я всегда хотела быть на месте сестры, с самого рождения, — она вздохнула, ибо такие признания давались нелегко. — Тебе надо было видеть ее, Пурпурная фея наложила на нее заклятие.

Цицерон отрицательно покачал головой:

— Не Пурпурная фея наложила заклятие на твою сестру. Это сделала Лилиан.

Марина несколько раз открыла и закрыла рот:

— Что ты сказал?

— Лилиан наслала болезнь на твою сестру, чтобы избавить Анхелу от необходимости явиться сюда и быть рядом с Финваной во время конного выезда.

У Марины лицо залилось краской.

— Почему?

— Потому что она знала, что Оонаг всегда избавляется от спутниц Финваны.

Марина задрожала от негодования. Теперь она все поняла! Теперь ей все стало ясно!

— И Лилиан заставила меня приехать сюда, чтобы потом от меня избавиться?

Цицерону пришлось признать, что дело обстояло именно так: Марина понадобилась для отвода глаз.

— И Пурпурная фея ей помогала?

— Я слышал, что так оно и было.

— Ясно. Теперь понятно. Анхеле никогда не грозила опасность. Какая же я идиотка!

Цицерон покачал головой:

— Я так не думаю.

— Я во всем доверяла Лилиан, а она оказалась прожженной лгуньей.

Цицерон стал ее оправдывать:

— Ты должна верить Лилиан. Ведь именно она впутала тебя во все это.

— И почему же Лилиан так поступила? Что плохого я ей сделала? Почему она решила принести меня в жертву?

— Потому что она любит твою сестру.

— Это несправедливо!

— Думаю, что сейчас она думает так же. Как только мы выберемся отсюда, если это нам удастся, больше опасаться будет нечего.

Это было легче сказать, чем сделать. Предательство всегда ранит.

Оба шли молча, удаляясь от стен и углубляясь в засеянные капустой и другими овощами поля.

Вдруг крики Патрика и Луси нарушили тишину летней ночи. Марина и Цицерон стали зрителями спектакля, постыдного и недостойного изысканного двора.

Патрик и Луси, чудовищные, безоружные и окопавшиеся за телегой с сеном, оборонялись, бросая кочаны капусты и огурцы в их королевские величества.

Оонаг и Финвана хотели приблизиться к ним, но после каждой попытки их отбрасывали назад съедобные снаряды, от которых пачкались королевские одежды и лица.

Крестьяне радовались этой стычке, хлопали в ладоши, подбадривая то одних, то других, будто это постыдное зрелище являло собой героическое сражение или честный турнир.

Солдаты, забыв про неожиданно грянувший государственный переворот, заключали пари, побросав оружие на землю и держа в руках кувшины с вином. От порядка не осталось и следа, за ночь все приказы изгладились из памяти, и королевство могло превратиться в заманчивый хаос.

— Немедленно прекратите! — крикнула Марина, подняла меч и направилась к их величествам.

— Остановитесь! — Цицерон пригрозил сражающимся пикой.

Однако ни те, ни другие не вняли их мирным предложениям. Оба лишь удостоились пары метких попаданий огурцами.

Марина и Цицерон благоразумно отошли подальше от поля боя и стали наблюдать за воюющими сторонами.

— Какой ужас! Что делает Луси с головой лошади? — воскликнула Марина.

Цицерон показал на Патрика:

— А Патрик стал поросенком…

— А Оонаг облысела!

Они расхохотались, и Марина почувствовала дыхание Цицерона на своей щеке. Они стояли очень близко друг от друга, и Марина поняла, что ее миг настал. Либо сейчас, либо никогда. Миг, который может тут же улетучиться.

Марина его не упустила и, долго не думая, подняла голову, обняла Цицерона за шею и приблизила свои уста к его губам.

Она застигла его врасплох. Она почувствовала, что Цицерон отвечает ей без радости, но он не отстранился от нее.

— Ты мне нравишься, — призналась она.

Цицерон немного расстроил ее:

— Раньше ты мне больше нравилась!

Марина не поняла его:

— Так я красивее.

Цицерон не согласился с ней:

— Мне так не кажется. Тыгораздо красивее.

Марина была поражена. Впервые ее признали красивее Анхелы.

— Хрю-хрю, — захрюкал Патрик, вышел из-за телеги и побежал к ним.

— Иааааааа! — заржала Луси, скача к ним.

Марина и Цицерон одновременно подняли руки, собираясь защищаться, но в этом не было необходимости. В то же мгновение Финвана и Оонаг от изнеможения свалились на землю.

Марина потерла глаза:

— Что случилось?

— Они мертвы? — спросил Цицерон.

— Спят, они всего лишь спят, — произнес чей-то низкий приятный голос, прозвучавший среди росших у ручья ив. Сказавший эти слова, похлопав в ладоши, обратил зевак в бегство и велел им разойтись по домам.

— Дианкехт, это вы? — спросила Марина. — Вы вернули себе волшебные силы?

Марина оказалась права.

Гофмейстер подошел к Финване и Оонаг, открыл им веки, взял их окоченевшие руки в свои, проверил пульс и глубину сна.

— Оба целый день не пробудятся от глубокого сна, а мы тем временем подумаем, как сделать так, чтобы они образумились. Королевская чета устроила своим придворным жалкий спектакль. Если оба не исправятся, боюсь, что королевство Туата де Дананн превратится в еще одну республику.

— Это было бы демократичнее, — заметила Марина.

— Но я потерял бы свою должность гофмейстера, — возразил Дианкехт.

— Как сказать, вы могли бы выставить себя кандидатом на пост премьер-министра, — сказал Цицерон.

— Или президента, — добавила Марина.

Дианкехт какое-то время обдумывал соблазнительное предложение, затем захлопал в ладоши:

— Спасибо за ваши предложения. Лучше я и впредь буду заниматься решением придворных дел, а вы ступайте по лесной тропе, дойдете до вяза и вернетесь в свою республику. Однако до этого мне придется кое-что сделать.

Дианкехт ловко взмахнул рукой и легко коснулся волосатой головы Луси. На ее плечах тут же возникла прежняя голова, что, по мнению Марины, не означало, будто ее внешность улучшилась.

Дианкехт проделал то же с Патриком, после чего тот начал озабоченно щупать подбородок, губы, затем облегченно вздохнул.

— Теперь все в порядке, можете уходить.

Однако Марина думала иначе.

— Нам нельзя уходить, еще остались нерешенные вопросы.

— Какие?

— Во-первых, я здесь пировала. Короче, я объелась на банкете и поправилась…

— Ты избавлена от лишнего веса. Что еще?

— Лилиан. Я хочу видеть ее.

Дианкехт откашлялся:

— Ей очень стыдно, очень.

— Пусть она сама мне это скажет!

Дианкехт прошептал:

— Лилиан, иди…

Понурив голову, явилась Лилиан. Она стала красивой девушкой с благоухающей кожей и фиалковыми глазами.