Сутки ждали.

Двое.

Трое.

Давно отвьюжили зимние штормы. Море было уже спокойное, обманчиво теплое; хоть купайся. Херсонеситы и смотрели в даль морскую с зари до зари. Но насколько хватало глаз — ни одного паруса.

Первыми не выдержали дети. Заплакали.

Замычал, заревел, заблеял скот.

Матери столпились у дома стратига, умоляли:

— Воды! Воды! Хотя бы детям воды!

— Ждать смерти — хуже, чем умереть. Лучше смерть от секиры, чем от жажды.

Подозревали, у стратига есть колодец, а в колодце вода. Да и огромных амфор, в которых можно запасти воду, немало.

А стан варваров стал шумным, веселым, подвижным. Где только они, славяне, раздобыли емкие амфоры? Наполняли их водой, отмывались. То ходили черные от трудов землекопов. А тут у всех лица побелели. Коней отмыли. Принялись мыть все, что покрылось грязью, почернело от копоти. Подымали сосуды высоко и лили воду просто так на землю.

Херсонеситы с бедных западных окраин, где в жалких жилищах селились ремесленники, поняли: умрут; не дождаться им помощи царей. У них не было больших амфор. Во дворах не было старых колодцев. Толпы двинулись к дому стратига.

— Открывай, Игнатий, ворота города! Не все там, за стенами, варвары! На нас крест, на их князе крест!

Пересохшие глотки пылали:

— Воды! Воды!

Стратиг выходил, притворно хрипел:

— Херсонеситы! Ромеи мы или не ромеи? Вспомните, как умирали герои Рима!..

К исходу третьих суток руссы схватили перебежчика. Тот собрался податься в Готские Климаты, уйти подальше от войны. Но, схваченный, рассказал, почему его выпустили из города. Он должен был поднять на Владимира греков из соседних фем: из Киммерии, Лагира, Нифеи и других. Если соседи поддержат Херсонес, стратиг обещает им, что расплатится золотом, серебром. И — рабами. Вон сколько руссов под стенами Херсонеса. Все рабами будут. А что такое богатство? Золото, рабы.

От перебежчика Владимир узнал то, что в общем-то уже знал. Сам он обещан дочери Игнатия. Та потешится несколько дней. (Как потешится-то? Шелковой плеткой стегать будет?) Потом, когда малый флот Корсуни будет готов к отплытию, князя закуют в цепи и увезут в дар царям. Добрыню отдадут Благочестивой августе, Феодоре, императрице. Строптивого Беляя отдадут друнгарию, командующему флотом. Пусть воевода посидит на веслах, погребет, прикованный цепями. Присмиреет. Старого Голуба, знающего языки — логофету, высшему чину, ведающему иностранными делами. Ростиславу, и тому место нашли. Присмотрел мальца какой-то патрикий. Свободным херсонеситам, верным стратигу, обещали рабов раздавать, считая их не по штуке, а меряя весом. Мера веса — медими, 50 килограммов. Потянет раб на медиму — бери целого. Недовес — от другого добавят.

Эта мысль: раздавать рабов по весу — говорил перебежчик, — особенно веселила стратига. Так покупали баранов.

Князь слушал, злой и вдохновенный…

.

И двинулись толпы корсунян к городским воротам.

— Воды! Воды! Воды!

Корсунь молила князя о мире. Только, князь, пусти воду в трубы.

Но стратиг и не думал сдаваться.

На стене пылали дрова под котлами. Расплавленная смола почти кипела в них. Зычным голосом Харон предупредил:

— Кто подойдет к воротам — на того выльем смолу!

Толпа остановилась…

.

— Князь! Хватит терпеть! — сказал Добрыня Владимиру.

.

Руссы взялись за лестницы.

Стратиг, забыв, что ему, измученному как все жаждой, положено хрипеть, зычно командовал на стене:

— Масла не жалеть! Лей, лей масло на дрова.

Масло было из его личных кладовых. Не жалея, его лили на дрова. И они грозно и одушевляюще загорались под котлами. Над расплавленной смолой тянулись косые, отклоняемые ветром, полосы дыма. Чад, чернота, копоть.

Считалось, что Херсонес — свободный город. Что все собираемые налоги остаются тут. Но так считал только плебс, низы. Стратиг-то знал, сколько стоит Херсонесу свобода.

В свое время за свое восхождение в должность избранного народом стратига Игнатий возблагодарил василевса, внеся в Священную казну тысячу пятьсот статеров. Так было заведено в империи. Каждый год из собранных в Херсонесе налогов уплачивал еще по 500 статеров. Так было заведено в империи. С каждым кораблем, приходящим из Константинополя, отправлял Божественным достойный царей донатий — добровольное приношение. Так было заведено в империи. Очень, очень многое зависело от милости василевсов. Чем позволят торговать с Византией? Сколько разрешат привезти соли, рыбы, вина? Что, в какие города метрополии дадут возможность поставлять. Где иметь торговлю?..

И вот теперь, после того, как стратиг все оплатил, отдать Херсонес? Да это же не-воз-мож-но…

Измученная жаждой толпа, устрашаемая стражей с секирами, повернулась лицом к стратигу. Женщины, дети, свободные, но бедные ремесленники, рабы — все рядом.

Жажда всех уравняла. Глашатаи кричали:

— Люди Херсонеса! Терпите! Терпите!

Стратиг, воинственно-воодушевленный, деятельный, распоряжался и следил с высоты за воинами князя. Думал, глупые, тупые варвары! Да пока вы подниметесь по вашим лестницам, сваритесь в смоле! Все будете черные, как эфиопы! Ах, как кричит обожженная плоть!.. Послушаем, ромеи, как кричит плоть!.. Херсонеситы! На стены! Защищать наш Херсонес!

На стене, такой же широкой, как улицы Херсонеса, толчея. Богатых хозяев, купцов, зажиточных ремесленников — всех, у кого есть хорошие дома и колодцы во дворах — оказалось не так уж мало.

Владимир отдал приказ:

— К бою!

Стратиг совсем забыл про толпу за спиной. Смотрел — бегут, бегут варвары, неся лестницы. Как они легки в беге. Какие у них сильные ноги… А почему нет на стене пресвитера Анастаса? Все священники здесь, а пресвитера нет! Молодцы священники! Так же, как Игнатий не жалеет своего масла из своих запасов, так священники не жалеют святой воды для защитников. Машут кропилами. Молимся! Молимся! Молимся, братие!

Запах ладана смешивается с чадом от горящих дров, от горячей смолы.

Где князь Владимир? Вон он, среди первых. Сейчас на него смолу… Да где же он? Где?.. Где?..

Перестарались свободные граждане Херсонеса, раздувая мехи под котлами. Вблизи котлов разило смолой, дыхнуть нечем. Черный дым ел глаза не варварам, а защитникам. От углей шел такой жар, угореть можно. В одном из котлов загорелась смола. Толстые струи черно-багрового чада потянулись по ветру к морю. Схоларий отпрянул, толкнул стратига. Тот качнулся, чуть не упав на котел.

— Тушите! Тушите огонь! — завопил стратиг.

Брызги разгоряченной смолы летели на него.

Схоларии бросились разбрасывать горящие дрова из-под котла. Железные лапы тагана подогнулись. Стратиг увернулся, проявив удивившую его самого ловкость. Но огонь лизнул хитон. И не оборви подол стратига ближний схоларий, полыхать бы Игнатию.

Стратиг сбросил хитон. Тот полетел под стену. Стратиг остался в легких доспехах — латах, поручнях, поножах.

Между тем, руссы двумя веерами развернулись у рва с двух концов стены. Их стрелки пока целились только в тех, кто был по краям. Там были ополченцы: ремесленники и купцы. Уклоняясь от стрел, они поневоле отступали к середине, к котлам. Вокруг стратига становилось все теснее, все толкотнее.

Кто-то спиной наполз на Игнатия.

Кто?

Кто посмел?

Стратиг обернулся.

Какой-то облезлый ополченец.

Верно из охлоса. На голове шлем из ржавого железа. Ты что, дурень, очумел от жары? Не видишь, мешаешь схолариям? Мешаешь мне? Вон со стены! Нет более верного способа сделать дурака умным, как разбить его голову о каменное дно рва.

Кое-кто из варваров уже успел приложить лестницы к стенам. А стрелки из луков переменили выбор целей. Стрелы летели кучно, понемногу сужая расстояние между правым и левым флангом. В центре, где был Харон, стало опасно.

— Ложись, Харон! Ложись! — закричал солдат-схоларий, извиваясь и пригибаясь, едва уклонившись от метко посланной стрелы. Солдат первый понял, какие смертоносные минуты им предстоят.