Глянув на бледные, безжизненные руки отца, Чочой вспо­мнил, какими они были теплыми и ласковыми еще совсем не­давно. Неудержимая сила влекла Чочоя прикоснуться к мерт­вым рукам отца, и в то же время что-то останавливало его.

Одна из старух вырезала в боковой стене полога дыру, чтобы вынести тело покойника. По обычаю чукчей, не полага­лось выносить умершего через вход полога.

Покойника вынесли. За ним вывели под руки жену и сына. Тело Кэргына положили на узкую, длинную нарту, постав­ленную на две круглые жердины.

Приложив руку к магическим кругам на груди, Мэнгылю сказал чуть хрипловатым голосом:

— Сейчас узнаю, на каком месте желает быть похоронен­ным Кэргын.

Опустившись коленями прямо на снег, Мэнгылю взялся за копылья [9]нарты и принялся двигать ее взад и вперед. Круглые жерди слегка шевелились, вдавливаясь со скрипом в снег. Порой шаман замирал, опустив низко голову, а затем снова принимался двигать нарту, называя сначала шепотом, а потом вслух окрестные места вокруг поселка. Наконец, после того как Мэнгылю назвал один из самых дальних хол­мов у небольшой речки, на которой Чочой летом любил ловить рыбу, нарта, по мнению шамана, заскользила по жер­дям легко.

— Нарта скользит сейчас легко. Кэргын желает быть по­хороненным на этом холме, — сказал шаман, поднимаясь на ноги.

Одна из женщин подбежала к шаману, голой рукой отрях­нула с его колен снег.

В нарту впряглись несколько мужчин. Низко склонив го­лову, они медленно тронулись в путь. И как раз в тот момент, когда Чочой рванулся вперед, чтобы вцепиться в нарту и оста­новить ее, кто-то взял его за плечи и строго сказал:

— Путь у твоего отца далекий. Тебе еще рано с ним в до­рогу...

Чочой глянул вверх, увидел склоненное над собой одно­глазое лицо шамана. Мальчик беспомощно опустился на кор­точки и заплакал.

Когда похоронная процессия скрылась из виду, Чочой вошел в ярангу, забился в угол между пологом и сломанной нартой, заваленной домашней рухлядью, и, уткнувшись лицом в колени, замер.

Подавленный горем, долго сидел Чочой на одном месте. И вдруг он ощутил легкое прикосновение к своему лицу. Чо- чой вздрогнул, поднял голову и увидел свою любимую собаку Очера. В умных глазах Очера была тоска. Чочой мгновение смотрел в эти выразительные глаза, затем обнял собаку за шею, прижал к своему лицу. Очер поднял кверху морду и за­выл протяжно, заунывно.

— Не надо, не надо плакать, Очер, — приговаривал Чо­чой, глотая слезы. — Я знаю, как тебе жалко отца. Он очень любил тебя, Очер. Я не раз слыхал от него, как он тебя хва­лил, говоря, что ты вывозил его упряжку в самую сильную пургу, когда нельзя было найти дорогу.

А Очер, прижимаясь пушистой шеей к лицу Чочоя, все выл и выл, словно хотел поведать миру о том, как тоскливо ему сейчас, когда он потерял своего любимого хозяина.

Погруженный в горе, Чочой не заметил, как в ярангу во­шел маленький негр Том. Несмело кашлянув, Том подошел к Чочою и, опустившись на корточки, тихо сказал:

— Не плачь, Чочой. У тебя нет больше отца, но у тебя есть мать и друзья.

Чочой, отпустив Очера, вытер глаза грязными кулачками и слабо улыбнулся Тому.

Том тяжело вздохнул и сказал как можно тверже, как и полагается настоящему мужчине:

— Дай руку, мой друг! Клянусь тебе, что никогда и ни за что на свете не оставлю тебя одного в беде!

— Спасибо, Том, спасибо тебе... — тихо ответил Чочой, крепко пожимая худенькую черную руку товарища.

— Пойдем к нам в хижину, — ласково пригласил его Том. — Может, отец мой споет нам свои негритянские песни. Ты же очень любишь слушать, как поет мой отец...

Опираясь на плечо Тома, Чочой встал на ноги.

— Пойдем с нами, Очер, — сказал он, погладив собаку.

Когда Чочой и Том подходили к хижине негра, навстречу им из-за сугроба вышли сыновья Кэмби. Впереди Дэвида шел его старший, восемнадцатилетний брат Адольф.

В противоположность Дэвиду Адольф был тощий, кост­лявый, с худым благообразным лицом. Темные глаза его ка­зались задумчивыми и даже грустными.

— Вот тебе, пожалуйста, — повернулся в сторону брата Адольф, широким жестом указывая на Чочоя, — этот маль­чишка потерял отца. Лет в пятнадцать-двадцать он, быть может, и сам умрет...

Чочой был ошеломлен этой фразой. «Как — умру? Почему так скоро умру?» — хотелось ему спросить, но он молчал, не сводя немигающих глаз с Адольфа. А тот продолжал:

— Народы эти у нас вымирают, как вымирают зубры. Но для зубров устраивают заповедники, чтобы как-то спасти их от вымирания. А почему же здесь для этих народов ничего не делается?

— Вот колледж окончишь, потом в университет пойдешь, после университета заповедник для эскимосов и чукчей устро­ишь, бизнесменом станешь!

Еще долго разглагольствовали братья, загородив собой тропинку и словно не замечая, что мальчикам хочется пройти дальше.

— Вот посмотри хорошенько на него...—Адольф присел на корточки и сочувственно улыбнулся Чочою. — Какое худое у него лицо! На этом лице — явные признаки обреченности... А ну-ка, мальчик, сними малахай, покажи нам свою голову...

— Сейчас же зима, он простудится, — не выдержал Том. — У него же отец умер...

— Что? — удивленно поднял брови Адольф. — Просту­дится? А это кто там подал голос? Это ты, черномазый?

Сочувственной улыбки на лице Адольфа как не бывало.

— Оставь ты их сегодня в покое обоих, — лениво посове­товал Дэвид. — Меня не столько эти щенки привлекают, сколько вот эта настоящая собака. — Он указал глазами на Очера.

У Чочоя болезненно сжалось сердце. Он обхватил руками шею Очера и вполголоса сказал:

— Пойдем, Очер, пойдем скорее назад.

Дернув Тома за рукав, Чочой поспешил отойти со своим другом от сыновей Кэмби как можно подальше.

— Говорят, этот пес — прекрасный передовик в нарте, — донесся до мальчиков голос Адольфа. — Надо будет сказать отцу, чтобы он забрал его. Зачем он теперь в этой яранге? Ведь Кэргын умер...

— Ну да, да, конечно. Кэргын умер, и сын его тоже обре­чен на смерть, — насмешливо ответил брату Дэвид.

Том и Чочой подошли к хижине Джима с другой стороны. Старый негр впустил мальчиков вместе с собакой.

—Что они вам говорили? — спросил Джим, посмотрев в заплаканное лицо Чочоя. — Я в окно глядел, когда они с вами разговаривали.

— Собака им моя понравилась, — всхлипывая, промолвил Чочой. — Отнимут, наверное.

Джим почесал свою кудрявую голову, потер жесткими пальцами лоб и сказал:

— Ничего, ничего, Чочой... Успокойся, мальчик, успокойся, мой милый мальчик. Все будет хорошо, обязательно все бу­дет хорошо...

Старому негру очень хотелось утешить Чочоя, но было вид­но, что он нисколько не верит в хороший исход разговора с сыновьями Кэмби. И действительно, глядя на собаку, Джим думал о том, что раз она понравилась Дэвиду и Адольфу, значит, не сегодня-завтра ее заберут.

Заметив, что Чочой никак не может развязать озябшими руками тесемки малахая. Джим, громыхая своей деревянной ногой, бросился ему помогать. Затем, отряхнув с одежонки Тома снег, старый негр засуетился у печки.

— Сейчас, сейчас, мальчики, сейчас будет тепло, — приго­варивал он. — Сейчас горячего чаю напьемся. Где-то у меня даже припрятан кусочек сахару...

Том проглотил слюну и, подмигнув Чочою, улыбнулся.

Вскоре Чочой сидел за столом, а перед ним дымилась гли­няная кружка с горячим чаем.

Джим расколол ножом сахар, дал самый большой кусочек Чочою и ласково сказал:

— Пей, мальчик, пей. Постарайся забыть о своем горе. Пора уже тебе сердце одевать в железную кольчугу. Иначе трудно будет жить на свете.

Чочой посмотрел в темное, с огромными грустными глаза­ми лицо старого негра и, как ни крепился, вдруг разрыдался. Том, не зная, чем утешить друга, бросил свой кусочек сахару в его кружку. «Нет, наверное, не найдется такого сахара, кото­рый мог бы подсластить горе бедного мальчика»,—подумал ста­рый негр, присаживаясь рядом с Чочоем на грубую скамейку.