И то, что Том чувствовал при этом… Да, он был уверен — это и называется любовь. Он узнал сегодня, что ее можно ощутить, как порыв ветра, который поднимается из груди. Горячего, как ветер в пустыне, но не обжигающего. Он мог бы заплакать от счастья. Но он ведь мужчина, а мужчины не плачут. Остается лишь чувствовать это простое, пронзительное и… физическое счастье.

И Том понял, что нет преград, которые не могли бы устоять перед его волей и его чувством. Он потянулся к Эмили.

— Доверься мне. Все будет хорошо. Тебебудет хорошо.

Какие наивные слова… Эмили прикрыла глаза. У нее были мужчины, были даже те, с кем хотелось заниматься любовью — по крайней мере, до первого раза. Но никогда никому ей не хотелось отдаваться.

А теперь это желание пришло и затмило собой все: здравый смысл, прошлый опыт, принятые решения. Ей хотелось отдать ему всю себя, до последней клеточки покориться его воле.

— Том… — Имя его превратилось в полустон.

— Да? — Он, едва касаясь, провел губами линию от ее уха к ключице.

— Я тебе верю.

Не надо было этого говорить. Но слова сорвались в многозначительную, наполненнуютишину комнаты. Абсолютная капитуляция. Сладкая капитуляция.

Стон.

Тьма накрывает сознание, милосердная тьма.

Его губы — на ее губах. Руки — кольцом вокруг нее. Или на шее? Или на груди? Не важно!

Волнами бегущее по телу тепло. Тепло превращается в жар. Кажется, по венам течет уже не кровь, а расплавленный металл, лава… Разве может такая мука быть такой божественно-прекрасной… или адски-прекрасной?

Истома. Тягучее желание.

Безмыслие. Бессмысленное? Нет, ни в коем случае! Смысл — есть, и он превыше всего, что когда-либо происходило с ней!

Это сладость.

Это нежность.

Это утоленная жажда: поцелуев, объятий, ласк…

Как же сладка вода в пустыне! Как мед! Эмили казалось, что ей впервые в жизни дали вдоволь воды — а двадцать два года до этого она изнемогала от жажды…

Вот, значит, на что это похоже, когда по-настоящему! Том встал, легко, без усилий, подхватил ее на руки и, не прекращая целовать, отнес в спальню…

12

Эмили не помнила, как заснула, точнее помнила только, что заснула счастливой, до самых краев своего существа полной пережитого наслаждения.

И ей страшно не хотелось просыпаться. В общем-то она уже проснулась, но мысль о том, чтобы открыть глаза, казалась ей невыносимой.

За тоненькой завесой век ее ждал большой, холодный, жестокий мир. Воспоминания о вчерашнем таяли, и она едва не плакала от горечи: ну почему так? Почему все уже закончилось? А вдруг это больше не повторится? И сколько будет орать этот дрянной будильник?!

Со злым шипением она села на постели и потянулась к будильнику. Потом обернулась к Тому. Он лежал на боку, подперев голову кулаком. И по его глазам Эмили поняла, что, если она даст ему хотя бы маленький шанс, все повторится, и не раз.

Эмили покраснела:

— Привет.

Глупо говорить «привет» парню, с которым проснулась в одной постели, а что еще ему сказать?

— Доброе утро. Как спала?

— Не помню, наверное, хорошо. — Эмили смущенно улыбнулась. — А ты?

— А может, хватит светских бесед? — Он наклонился к ней, чтобы поцеловать.

Позволить ему сейчас это сделать — значит согласиться с тем, что… все повторится. Может, сейчас, может, этим вечером.

А хочет ли она этого?

Возникла заминка. Эмили пыталась найти ответ на этот вопрос в своем сердце, но невозможно предаваться самокопанию и поцелую одновременно. Том отстранился, на лице его промелькнуло болезненное выражение.

— Что-то не так? Ты жалеешь?

— Мне надо подумать, — честно ответила Эмили.

— Откровенно.

— Да.

— Меньше всего я хотел доставить тебе какие-то неприятности.

— Что ты! Мне было очень приятно. Но сейчас я…

— Растеряна?

— Да, пожалуй, растеряна. И мне надо на работу. Поговорим вечером?

— Поговорим.

Эмили выскользнула из постели. Одеяло было только одно, поэтому она не стала стаскивать его с Тома, а натянула на себя футболку, висевшую тут же, на стуле. Никогда в жизни она не одевалась так поспешно и неловко.

Наверное, если бы моменты сладчайшей гармонии не чередовались в жизни с моментами острой неловкости и прочих проявлений дисгармонии, жизнь была бы не жизнь, а малиновый джем.

Утро получилось на редкость скомканным. Как ни торопилась Эмили поскорее улизнуть из дому, с глаз Тома, все равно опоздала на работу и получила легкий нагоняй от Миранды.

— Ты странно выглядишь, — констатировал Скотт. — Личико румяное и цветущее, а глаза бегают, и морщины на лбу совершенно страдальческие.

Эмили задумалась, что бы такое ему сказать, чтобы не напороться на придирчивые расспросы, презрительное хмыканье, но и не соврать, у Скотта чутье на ложь.

— Вчера приходил Роберт.

Надо же, а она почти забыла об этом!

— О-го-го! И что? На коленях умолял вернуться и ты согласилась?

— Нет, ни то ни другое. То есть ему очень хотелось бы возобновить отношения, но до коленопреклонения не дошло, слава богу. Да и я была далека от того, чтобы ему что-то простить.

— Так и чем кончилось дело?

— Пришел мой сосед и спустил его с лестницы.

— Вот это да! — восхищенно воскликнула закройщица Бетси. Оказывается, весь разговор она слушала, навострив ушки.

И пускай! Эмили распушила несуществующий хвост от гордости. Да, черт подери, за нее есть кому вступиться!

— Еще интереснее! — Скотт восхищенно пощелкал языком. — И что? Он получил заслуженную награду?

— К-какую?

— Сердце прекрасной дамы.

Эмили остолбенела. Она даже и не думала об этом в таком ключе! Но ведь в словах Скотта, несомненно, есть логика. Том… Том имел право на награду. Желанный приз. И пусть она отдалась ему искренне, как это ни глупо звучит, от всей души, потому что ей этого хотелось… Как, интересно бы узнать, воспринял это он?

Ей стало так не по себе, что она поежилась и обхватила плечи руками.

— Эмили? — Скотт смотрел на нее встревоженно. Посторонний человек, мало с ним знакомый, принял бы этот взгляд за ироничный, но Эмили отлично знала, что Скотт под иронией может спрятать все, что угодно.

— Нет, Скотти. Не говори глупостей, — сказала она как можно убедительнее.

— Ладно, я вообще могу помолчать. Но ты потом не говори, что я не говорил…

Эмили скрыла смятение под напускной веселостью и, игриво чмокнув его в щеку, умчалась в туалет.

Ох, не надо было этого делать… В смысле — не надо было допускать близости с Томом. Но с другой стороны… Эмили вспомнила поговорку, которая некогда ей очень нравилась: лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, что чего-то не сделал.

Ей вчера впервые в жизни настолько сильно захотелось быть с мужчиной, и она сейчас кусала бы губы от неутоленного желания, если бы не сделала этого.

А так — итог один, она кусает губы, пусть от другого. Наверное, от страха перед будущим… Но Том подарил ей нечто драгоценное и прекрасное, и отрицать это было бы величайшей неблагодарностью.

А что будет дальше — покажет время.

Быть или не быть?

Опять этот дурацкий вопрос! То есть не дурацкий, конечно. Умнейшие люди всех времен задавались им, но все-таки при этом… подзатерли, что ли. Эмили маялась, маялась отчаянно, с самого утра и до конца рабочего дня. Она пыталась разобраться, как дальше быть с Томом.

Какая-то малодушная часть внутри нее хотела сбежать. Ей — подумать только! — было стыдно за вчерашнее. Она настойчиво повторяла, как старая бабушкина пластинка: «Он тебе чужой человек, а ты прыгнула с ним в постель, какой позор!»

Эмили пыталась возражать: какой же чужой, они несколько недель живут вместе, да, пусть в их отношениях не было романтики, так получилось, но…

«Бабушкина пластинка» была непреклонна.

Другая часть — маленькая и глупая, Эмили старательно отмахивалась от нее, — робко спрашивала: «А может быть, это все-таки он? Он самый?»