Меня всегда поражало мужество этого человека, его фанатичное сопротивление надвигавшейся трагедии – расставанию с любимой профессией! Слезы наворачивались на глаза при виде того, как незадолго до смерти его, беспомощного, высаживали из автомобиля, вели по лестнице в артистическую уборную, где он готовил себя к блистательному исполнению ролей – «Фирса» в «Вишневом саду», или Толстого в «Возвращении на круги своя», или Крутицкого в «На всякого мудреца…». Трудно было сдержать слезы и тогда, когда, встречаемый зрительным залом бурными аплодисментами, он буквально за эти несколько мгновений обретал уверенность и активно включался в происходившее на сцене! Столь же бурно, как и при его появлении, зрители аплодировали Мастеру, уходившему после сыгранной сцены за кулисы.

Я понял, что являлось движущей силой его упорного нежелания прекратить свою деятельность! Это был дух любви человеческой, дух благодарности за все сделанное им в искусстве, дух восхищения его нежеланием уходить с «поля боя», дух, помогавший ему жить, надеяться и творить, дух, исходивший из сердец сидевших в зрительном зале! Этот дух – народная любовь!

Ох, как трудно ее заслужить! Но заслужив ее – невозможно ей изменить или предать ее. Я понял, что любовь – выше всего! Даже зрения! Любовь требует свиданий! Понял, что если любовь не обоюдная, она – трагедия. Его любили, и он поэтому был счастлив! Он не мог не работать, так как аплодисменты зрителей и были его зрением. Дай Бог артистам с прекрасным зрением заслужить и выстрадать возможность быть таким же счастливым, каким был в конце жизни почти слепой Игорь Владимирович Ильинский. Великий зрячий слепой!

Есть чудеса, ей-ей!

По 15–20 раз с мальчишеским восторгом смотрел я киноленты с участием любимого артиста: «Процесс о трех миллионах», «Закройщик из Торжка», «Праздник святого Иоргена», а позже – «Волга-Волга». Потешая сверстников, старался я изображать походку Игоря Владимировича, выражение его лица, манеру говорить, смеяться. В школьном драмкружке многие находили во мне сходство с ним!

Начинающим профессиональным артистом мечтал я играть его роли! М-е-ч-т-а-л!! Но предположить, что свершится чудо (чудес же, говорят, не бывает!) – ну, никак не смел! Но!..

В концертах играл Хлестакова, Присыпкина в «Клопе» Маяковского – в Театре сатиры, Расплюева в «Свадьбе Кречинского» Сухово-Кобылина в очередь с Игорем Владимировичем(!) – в Малом театре! А Городничего в «Ревизоре» – тоже в Малом и тоже в очередь, да еще и в спектакле, поставленном им самим. Так как же? Бывают же чудеса? А?

А судьба Ильинского-артиста? Не есть ли она – тоже чудо? Настоящее!

От эксцентричного а ля «глупышкина» до глубокого трагика! Достаточно посмотреть любую раннюю киноленту с участием молодого артиста и сравнить ее с кадрами снятого на пленку спектакля «Возвращение на круги своя», в котором артист гениально играл монументального Льва Николаевича Толстого, – и ты убеждаешься в том, что чудеса свершаются не только на небесах!

Понять и изучить Ильинского трудно – как каждого талантливого человека. Мне это просто не под силу, так как знал его только по работе, да и то непродолжительной. Но тем не менее моя безоговорочная влюбленность в его кино- и сценические создания, в подсмотренные штрихи характера, в поступки, в особенности его творческого метода и манеру работать, влюбленность в его художническую честность и принципиальность – это достаточный запас впечатлений, позволяющий постоянно сохранять в себе преклонение перед его талантом, перед его фанатичной влюбленностью в свою профессию, перед его трудолюбием!

Спасибо судьбе за то, что она подарила мне общение с Игорем Владимировичем!

Спасибо Вам, Игорь Владимирович, за вашу принципиальность и смелость в отношении к опальному Мейерхольду, в оценке его значимости для русского театрального искусства! Эта ваша высоконравственная позиция в трудные «решетчатые» годы вывела на «чистую воду» многих, предавших Великого режиссера!

Спасибо Вам, Игорь Владимирович, за добрые статьи в дни моих 50-и и 60-летий! Спасибо за все добрые слова, сказанные в мой адрес! Они помогли мне сохранять чувство собственного достоинства – самого главного чувства, помогающего не опускать голову и улыбаться каждому утру, солнцу и людям! Я их помню, повторяю и горжусь ими! Они для сердца, для раздумий – они не для бумаги! Спасибо!

Надеюсь, Вы слышите меня! Спасибо!

Михаил Царев

В средневековом городе Шартре строился знаменитый собор. У трех строителей, возивших тяжелые тачки с камнями, спросили, что они делают. Один ответил, что возит тяжелые тачки, другой, что зарабатывает себе на хлеб, третий сказал, что строит самый красивый в мире собор.

Вот такое же разное мнение бывает при оценке того или иного человека, а уж артиста тем более.

Кто-то видел в Михаиле Ивановиче Цареве человека доброго, кто-то злого; кто-то считал его красавцем, а кто-то – нет; кто-то упивался его голосом, а кому-то он был неприятен; некоторые принимали его за отзывчивого, сердечного человека, а некоторые за замкнутого сухаря. Как общественного деятеля его то поносили последними словами, то возносили до небес. Были такие, кто считал, что он занимается саморекламой, а другие – что он был чрезвычайно скромен. Многие считали его блистательным артистом, но не меньшее количество театралов относились к его способностям иронично. Одним он делал добро, к другим же был равнодушен, но был способен и приглушить, не дать, запретить, осмеять, принизить. В разных ситуациях он проявлял совершенно противоположные качества: мог быть простым, мог быть барином, мог быть шумным в застолье, но и, если это было нужно, молчаливым дипломатом.

Одним словом, был он человеком, сложенным из противоречий, а люди выбирали те, которые нужны им были или для защиты его, или для нападения на него. Я не принадлежу ни к тем, ни к другим. Но не могу не согласиться с тем, что был Михаил Иванович человеком ярким, личностным. Когда же затрагивали проблему наличия или отсутствия юмора в этом редко и как-то отрывисто-скрипуче смеявшемся человеке, я, отбрасывая все нюансы наших прохладных взаимоотношений, становился и сейчас остаюсь его защитником, защитником человека, обладавшего своеобразным и большим чувством юмора. Я часто говорил о том, что напрасно Михаил Иванович Царев не попробовал себя в комедийных ролях, даже таких, как Фальстаф и Мальволио. Я убежден – это имело бы большой успех. А исполнение им в острохарактерном ключе роли Вожака в «Оптимистической трагедии» укрепило мое глубокое убеждение в том, что Царев – неиспользованный комедийный артист!

Есть примеры неожиданных, парадоксальных актерских проявлений. Академичный Яхонтов очень смешно читал Зощенко. Маленького роста, с постоянным румянчиком на лице, замечательный артист МХАТа Грибков убедительнейшим образом читал в концертах отрывки из гоголевского «Тараса Бульбы». А клоун Юрий Никулин – артист ведь трагикомический! Попадись ему соответствующий драматургический материал – наверняка стал бы первым трагическим, так как у нас нет ни первого, ни второго, ни десятого.

Итак, многоликий, парадоксальный, наделенный большим чувством юмора Михаил Царев.

«Штатная доносчица». Михаил Иванович, от артиста Н. пахнет водкой!

Царев. А может быть, коньяком?

«Штатная доносчица». Может быть.

Царев. У меня к вам просьба: в следующий раз, если обнаружите что-либо подобное, узнавайте точно, что ваш объект пил.

«Штатный блюститель порядка». Михаил Иванович, сейчас только десять утра, а наши сапожники уже под мухой!

Царев. Дорогой мой, а если бы вы были сапожником, под чем же еще находились вы к десяти утра?

После этих диалогов невольно вспоминаешь слова Алексея Денисовича Дикого: «Если театр начинает искать пьющих – это значит, что театру больше нечего искать».

Михаила Ивановича очень трудно было рассмешить. Почти пределом его оценки чего-либо смешного были слова «ничего», «смешно» или «забавно». Но если он все же начинал скрипеть своим особым, по-царевски эмоциональным смехом, значит, высоко оценил юмор и уж тут никаких слов не нужно было!