Во время обеда со священниками атмосфера гораздо легче — может, из‑за того, что я меньше робею и уже лучше схватываю бельгийский акцент.

Необычайно хмурый день. Солнце не возвестило о приходе утра, и многие опоздали на работу.

Я бреюсь, а мимо проходит рабочий в сандалиях, специально обрезанных для ног, на которых нет пальцев, и я уже на это обращаю внимание не более, чем на пение прокаженного, который сейчас красит наружную сторону моей двери. Этот калека с такой силой ступает на землю, что кажется, будто он утрамбовывает ее железным пестом.

До чего ж тягостно в первый день в совершенно чужом краю от одной мысли, что пройдут долгие недели, прежде чем вернешься к прежней привычной жизни; но вот прошло несколько дней (скрепись, потерпи, и они пройдут), и ты уже выстроил привычное в самой сердцевине чужого. Обыденное становится удовольствием: после завтрака бреешься, пишешь письмо, а то и прочтешь статью в журнале, потом спускаешься к реке и там на старой посудине читаешь книгу, возвращаешься, еще одно письмо, книга, иногда — как, например, вчера — заглянешь в амбулаторию: у врачей в это время ленч; потом послеобеденный отдых, снова прогулка к реке, вечерняя рюмка виски, обед со священниками и в постель — еще один день промелькнул. Я чуть ли не расстроен, что сегодня заведенный порядок будет нарушен: ленч со священниками, поездка в Кок на piqure [66]и чтобы похлопотать о путешествии в буш [67], а затем в гости к губернатору.

Смех африканцев; где в Европе услышишь, чтобы столько смеялись, сколько смеются эти больные проказой рабочие? Но верно и другое: видя, как они страдают от боли, испытываешь глубочайшее отчаяние. (Я вспоминаю моих носильщиков в Либерии, слуг в Сьерра — Леоне.) Жизнь — мгновение. Смехом они обращают ее в вечность.

Вчера сценка в амбулатории: дети громко плакали, стоял невыносимый шум, врач позвал своего помощника, и тот скомандовал: «Прижмите детей к груди» — команда, которая, по его словам, то и дело звучит во время мессы. Само собой, тут же воцарилась тишина.

Слишком пасмурно для прогулки. Ходил в главную амбулаторию и новую лабораторию, которая еще только строится. Л. показал мне сложный прибор для определения нервной чувствительности за 1/20 000 секунды. Но что особенно его радует, это сравнительно дешевый прибор для измерения температуры кожи одновременно в двадцати точках. Похоже, что температура в области пятен выше температуры тела, и Л. надеется, что можно будет предотвратить их появление у ребенка и начать лечение заблаговременно. И еще он надеется, что станет возможным предвидеть и предотвратить калечение пальцев.

В амбулаторию явился пациент со слоновой болезнью: его ступни и голени — шишковатые и узловатые — напоминают стволы древних деревьев, вырезанные у основания в виде огромных пальцев.

Пусть прежде X. был преуспевающим архитектором, неужто невозможно, чтобы склонность его угасла? Его любовь к искусству претерпела то же, что и его любовь к женщинам, — некое чувственное истощение.

После обеда вместе с семьей Л. отправились в Кок, и там в Национальной службе здоровья мне сделали вторую прививку от туберкулеза, довольно болезненную. Рассказали о человеке, который по ночам без конца звонит в Stirete и заявляет, что возле его дома снуют конголезцы, которые хотят убить его самого и его жену. В Коке теперь многие спят с оружием под подушкой — главная опасность сейчас таится в происшествиях, вызванных страхом.

Был у епископа. Изумительно красивый старец с манерами аристократов восемнадцатого века или щеголя времен короля Эдуарда. Он предложил мне воспользоваться его пароходиком для путешествия в буш.

В гостях у губернатора: и он, и жена простые, милые люди, им совершенно не свойственны пороки жителей колоний [68]. Сгустились сумерки, и по улицам прошла машина, так густо распылившая ДДТ, что мы, сидевшие в автомобилях, едва различали друг друга, словно в лондонском смоге: видимость всего несколько ярдов. Губернатор неотделим от своего двадцатилетнего опыта. Он восхищается африканскими женщинами. Взволнованно говорит о том, как славно жить в деревне, но ему кажется — я еще в этом не разобрался, — что племенная структура должна быть заменена связями, основанными на принципах материального стимулирования. Не приведет ли это к духовному обнищанию, как в Соединенных Штатах? Губернатор говорил о необходимости мистического начала, но разве оно есть в современной Америке, хотя бы даже в католической церкви?

Человек, которого Л. вылечил, прислал письмо своей сестре, все еще остававшейся в лепрозории, где настаивал на его смерти и похвалялся своими подвигами во время беспорядков в Леопольдвиле. Сестра испугалась и ничего не могла понять, а потом отнесла письмо в школу классному старосте. Снова пришло письмо, и Л. гадает, что бы там могло быть.

Другой пациент, которого он тоже вылечил и который поэтому должен был покинуть станцию, грозился поджечь его дом.

Меланхолия сегодня коснулась меня своим крылом — может быть, потому, что я не почерпнул здесь ничего нового, может, оттого, что я плохо спал, а может, это все из‑за моих снов.

Хорошо спал, хотя принял всего одну таблетку, и сон приснился один — единственный. Piqure уже не так беспокоит, и меланхолии как не бывало.

Брошюра, рассказывающая, как в Европе искоренили проказу, — но была ли это проказа и вправду ли ее искоренили?

Из‑за не вовремя почищенных туфель чуть не пропустил утренние полчаса на берегу Конго. Как легко в незнакомой обстановке привычка приобретает магическое очарование. И прогоняет что? Вероятно, меланхолию или апатию.

Читаю последний том «Дневников» Жюльена Грина «Le [69]Bel Aujourd’hui» — все с большим и большим раздражением. Мне кажется, что от них не столько веет величием духа, сколько духом тщеславия. Слишком много разговоров о Боге и святых. В одном месте он даже призывает уничтожить все, неугодное Богу. Но угоден ли Господу этот велеречивый поток благочестивых банальностей? Не променяет ли Он все их на одну богохульную строку Вийона? Так и вижу, как Господь, лишь мельком взглянув на книгу, тут же швыряет ее прочь, в точности как сделал бы писатель, увидев очередной занудный трактат о своем романе, сочиненный студентом на соискание степени бакалавра.

Пожалуй, первое, что неясно в отношении X., — это считать ли его лепрофилом или нет. Образ X. застыл у меня в мозгу и не продвигается ни на шаг. Разве что я узнал немного больше о его окружении. Возможно, следует дать моему герою имя, а вот давать определенную национальность пока не хочется. А может быть — якобы из предосторожности, — ограничиться только буквой? К сожалению — знаю уже по опыту, — стоит автору вместо имени главного героя поставить инициал, как тут же заговорят о Кафке.

Бактерии проказы очень похожи на туберкулезные. Однако бактерии Хансена не передаются животным. Внешние признаки:

а) пятна и потеря чувствительности, б) потеря чувствительности конечностей при отсутствии пятен, в) утолщение кожи на лице и ушах и появление узелковых уплотнений. Последнее — признак заразности.

Соблюдение чистоты важно только для окружающих. Для больных оно вряд ли уже имеет хоть какое‑то значение.

Когда отправляешься в дальние края, путешествуешь еще и во времени. В этот час неделю назад я еще был в Брюсселе, но кажется, будто от того времени меня отделяют не дни, а недели. В 1957 году я проехал более 44 тысяч миль. Может, поэтому — а мои долгие путешествия начались еще в 30–е годы — минувшая часть жизни кажется мне бесконечно длинной?

Как бы мне воспользоваться снами X.? По своему горькому опыту знаю: вчерашние сны могут задать настроение на целый день и возродить к жизни какое‑нибудь угасающее чувство.