— Вот там вы и сможете на них полюбоваться, — заключил он свой рассказ.

Ну что же — была не была. Я решил вернуться назад на побережье, тем более что он предложил мне проехать эти 700 километров на его грузовике и обещал довезти до самого дома. Сделка была выгодна нам обоим: я погрузил весь свой многочисленный скарб к нему в кузов, с тем чтобы безо всяких пересадок доехать до места, а он приобрёл себе «попутный груз» до самого дома. Итак, мы поехали.

В Сасандре мой спутник познакомил меня с владельцем злосчастной плантации, которую оспаривали у него слоны. Но поскольку у этого человека было несколько плантаций, то он не так уж и огорчался по поводу их нашествия. Плантация эта находилась в 60 километрах от городка Сасандры, и он любезно вызвался отвезти нас туда.

Фермы в этих местах не носят никакого названия. Их называют просто по километровым столбам, стоящим вдоль шоссе. Номер столба возле ответвления от основной дороги, ведущего к соответствующей ферме, и есть её «адрес». Здесь говорят: «Я живу на 91-м километре».

«Слоновая плантация» находилась на 68-м километре. Как я уже говорил, она была у владельца не единственной. На этой, размерами превышающей двести гектаров, он сам не жил. Здесь он держал лишь управляющего, африканца. Тем не менее тут имелся вполне комфортабельный дом с уютно устроенными спальнями, удобными кроватями, большим шкафом с медикаментами и ещё одним, в котором хранились всякого рода инструменты; была здесь и библиотека с французскими книгами, имелись ружья, консервы, словом, всё, что нужно. Отпирая нам двери дома, а затем и все шкафы, господин Шмоурло любезно просил нас быть его гостями столько, сколько нам захочется, и чувствовать себя как дома. Сам же он вынужден нас покинуть — дела. Ну что ж — чудесно.

Мы пошли осматривать его ферму. Тут было на что посмотреть! Вокруг основного дома и домиков для рабочих росли огромные — в два человеческих роста — бананы, сгибающиеся под тяжестью гроздей спелых плодов. Но стоило лишь отойти на пару сотен метров, как всё вокруг превращалось в безжизненную высохшую пустыню, тянущуюся до самой опушки девственного леса. По-видимому, слоны сообразили, что бананы вкуснее зелёных веток, которые растут в лесу, и поработали здесь на славу. Они сняли не только весь урожай бананов, но поживились и большими, двухметровыми, листьями. У такого листа крепкий, словно палка, стержень, от которого в обе стороны отходит зелёная мякоть листа. Слон хватает своим хоботом такой лист снизу и стягивает с него, словно перчатку, всю мягкую зелень, оставляя торчать из земли голый стебель, напоминающий хлыст. Такой обглоданный со всех сторон банан напоминал сухой растрёпанный веник…

Кое-где толстокожие и вовсе учинили настоящий погром: некоторые растения были буквально втоптаны в землю, почва вокруг взрыта, а мостки, проложенные через дренажные канавы, сброшены. Только за последние несколько недель владелец плантации потерял свыше шестидесяти тонн бананов, которые он собирался отправить в Марсель. Меня поразило, с какой выдержкой и спокойствием он относился к этому убытку.

— Семь раз подряд мы заново наводили вон тот мостик, — рассказывал он мне. — А слоны опять его разрушали. Они ведь частенько бредут вброд по этой речушке, и мостик им, по-видимому, мешает на дороге. Тогда они просто разбирают его на балки и отбрасывают хоботом в сторону. Теперь мы сдались — у этих громил терпения оказалось побольше, чем у нас!

Вот, значит, какие они, эти владения Тимоко! Я уже был наслышан о нём немало: по дороге и чёрные, и белые рассказывали мне об этом могучем вожаке слоновьего стада, с которым никто, ну совершенно никто, не в силах справиться. А на всём Береге Слоновой Кости было, собственно говоря, всего два настоящих «охотника на слонов», потому что мало находится любителей связываться с этими гигантами. Одним из охотников был «старый Кюнкель», его знали здесь повсюду. Каждый раз, когда мы заговаривали о слонах, мам рекомендовали обратиться именно к нему. Это он-то и должен был нас сопровождать в поисках слоновьего стада. Всё уже было договорено, как вдруг…

Кюнкель был из бывших солдат иностранного легиона и уже в течение сорока лет жил в этой колонии. Он достиг семидесятилетнего возраста и совершенно ассимилировался, перестав чем- либо отличаться от местных жителей. В нескольких деревнях у него были чёрные жёны и дети, ел и пил он обычно у своей чёрной родни и давно уже перестал принимать хинин. Жил он целиком и полностью за счёт охоты на слонов. Причём пробавляясь не столько продажей слоновой кости, сколько продажей мяса населению. Когда ему удавалось уложить такого великана, он распродавал окрест лежащим деревням всю эту гору слоновьего мяса, развешивая его на килограммы. Этого знаменитого Кюнкеля уже однажды снимали с двенадцатиметрового дерева, куда его не слишком-то вежливо забросил раненный им слон, сломав ему при этом полдюжины рёбер.

Так вот, именно старого Кюнкеля, как нарочно, через неделю после нашего приезда в колонию «пришил» страшный Тимоко: он именно «пришил» его к земле, пропоров бивнем насквозь, вернее сказать, приколол, словно жука на булавку. Потом он, видимо, ещё прогулялся по нему ногами, так что для захоронения там уже мало что оставалось…

Как это произошло? Да очень просто. Первый выстрел промазал, второй — осечка, ну а третьего уже не было. Такие просчёты ведь при охоте на слонов недопустимы.

Ничего не поделаешь. Пришлось нам обходиться без этого знаменитого специалиста. После обеда мы двинулись в путь: мы с Михаэлем и два африканских парня, которые взялись тащить нашу тяжёлую аппаратуру. С час, этак, мы пробирались по растоптанным и развороченным банановым полям, пока наконец не достигли конца этой огромной плантации. Нам говорили, что именно здесь слоны держались в самое последнее время. Сразу же за плантацией начиналась лесная полоса, миновав которую мы увидели перед собой берег реки. Кстати, когда мы в лесу перебирались по бревну через небольшой бочажок, раздался треск, бревно подо мной подломилось, и я очутился по пояс в вонючей заплесневелой воде. Но камера, слава тебе господи, осталась сухой. Оказывается, бревно было насквозь прогнившим.

Мы подошли к берегу реки, которая довольно стремительно несла свои желтовато-бурые воды. Нам показали место, где слоны обычно форсируют реку в дневные часы, чтобы на противоположном берегу в чащобе скрыться от палящего полуденного зноя. Но иногда они ленятся переходить на другую сторону и тогда проводят свою «сиесту» здесь, в этой лесополосе, отделяющей плантацию от реки. Поэтому мы, крадучись, стали пробираться по опушке леса вдоль берега.

Но это не так-то просто — красться по девственному лесу! Потому что в отдельных местах натыкаешься на самые настоящие «заграждения из колючей проволоки» — живые изгороди из переплетения лиан, веток, усеянных шипами, и колючих кустарников.

Вскоре мы действительно напали на след, но он был несвежий. Слоны здесь проходили, но не только что. Деревья и лианы толщиной в руку на высоте человеческого роста были гладко отполированы. Это могли сделать, пробираясь по чащобе, только слоны: других животных подобного роста здесь нет.

Примерно через час мы услышали впереди себя какой-то хруст и поспешно разделились на две группы: Михаэль с одним африканцем пошли направо вдоль берега, а мы с другим стали пробираться параллельно им лесом. Пробираться приходилось иногда на четвереньках, чтобы не создавать шума секачами, прорубаясь сквозь чащобу.

Слоны, безусловно, были где-то здесь, поблизости. Это можно было заметить по свежим «просекам», которые они проламывали в многометровых зарослях кустарника. По этим «просекам» и мы могли относительно удобно пробираться вслед за ними. После обеда прошёл дождь, а на ветках вдоль «слоновьей тропы» не висело уже ни одной капли. Следовательно, животные прошли здесь примерно с полчаса назад. По тому, в какую сторону были заломлены ветки, я легко мог определить, в каком направлении двигались слоны. Следы их ног были не слишком велики — могучих самцов среди них, видимо, не было.