Окончательно определив военные способности этой нации на примере двух сотен людей, выбранных наугад, подобно тому, как это проделал в начале этого письма мой японский друг, оценивая нас, я посвятил себя изучению Токио.

, Я устал от храмов. Их монотонное великолепие вызывает головную боль. Вы тоже устанете от храмов, если только не являетесь художником, но в таком случае станете противным самому себе. Одни говорят, что Токио не уступает по площади Лондону, другие — что город имеет не больше десяти миль в длину и восьми в ширину. Есть много способов разрешения этой задачи. Я отыскал чайный домик в саду на зеленом плато и забрался туда по пролетам лестниц, где на каждой ступеньке улыбалась хорошенькая девушка. С этой высоты я взглянул на город и увидел сплошные крыши — перспектива была отмечена бесчисленными фабричными трубами, затем прогулялся несколько миль и нашел парк на другой возвышенности, где было еще больше прелестных девушек. Я снова посмотрел на город — он тянулся уже в другом направлении и снова — насколько хватало глаз. Если считать, что при ясной погоде дальность видимого горизонта — восемнадцать миль, получается, что ширина Токио — тридцать шесть миль, хотя нескольких миль я мог и недосчитаться.

Жизнь била ключом во всех кварталах. Вдоль главных артерий города миля за милей бежали двойные трамвайные линии; у вокзалов рядами стояли омнибусы; на улицах «Компани женераль дё омнибюс дё Токьо» демонстрировала свои красные и позолоченные вагоны. Трамваи были переполнены, общественные и частные омнибусы тоже, кроме того, улицы кишели рикшами. От берега моря до тенистого зеленого парка и далее, до самого горизонта, терявшегося в дымке, земля словно кипела людьми.

Здесь без труда наблюдалось, насколько западная цивилизация растлила японцев. Каждый десятый с головы до ног был одет по-ев-ропейски. Странная раса! Она пародирует любой тип людей, характерный для крупного английского города. Вот толстый самодовольный купец с бакенбардами бараньей котлеткой, кроткий длинноволосый профессор естественных наук в мешковатой одежде, школьник в итонской куртке и черных суконных брюках, молодой клерк во фланелевой теннисной рубашке — член клэпемского атлетического клуба; мастеровой в сильно поношенной одежде, юрист с цилиндром на голове, выбритой верхней губой и черной кожаной сумкой в руках, безработный моряк, приказчик. За полчаса вы встретите в Токио всех их и многих других. Если желаете объясниться с такой «имитацией», учтите, что она говорит только по-японски. Прощупайте ее — она окажется вовсе не тем, чем казалась. Я фланировал по улицам, пытаясь завязать беседу с людьми, которые больше других смахивали на англичан. Их вежливость не соответствовала одеяниям, и все же они не знали ни слова на моем родном языке. Лишь мальчуган в форме военно-морского колледжа сказал неожиданно: «Я говорить английски» — и тут же осекся. Остальные изливали на мою голову потоки японских слов. Однако вывески магазинов и товары, трамвайная линия у меня под ногами, объявления на улицах были английскими. Я бродил словно во сне. Далеко от Токио, в стороне от железной дороги, я тоже встречался с подобными людьми, одетыми на английский манер и тоже «немыми». Наверное, таких очень много в этой стране.

«Боже правый! Вот Япония, жаждущая окунуться с головой в цивилизацию, даже не зная языка, на котором можно хотя бы сносно произнести «черт побери!» Это надо изучить». Случай привел меня к зданию газетного офиса, и я вбежал туда, требуя встречи с редактором. Он вышел ко мне, редактор «Токьо Паблик Опиньон», — молодой человек в темном сюртуке.

В других частях света отыщется не много редакторов, которые, прежде чем приступить к беседе, предложат вам чашку чая и сигарету. Мой друг немного говорил по-английски. Его газета, хотя название печаталось по-английски, была японской. Однако он знал свое дело. Не успел я рассказать ему о своем поручении, которое состояло в приобретении всевозможной информации, как он задал вопрос: «Вы англичанин? Что вы думаете о пересмотре Американского договора? [330]» Появилась записная книжка, и я облился холодным потом: мы вовсе не договаривались, что я буду давать интервью.

— Очень многое, — ответил я, вспомнив блаженной памяти сэра Роджера, — очень многое необходимо сказать той и другой стороне. Пересмотр Американского договора… хм… требует тщательного изучения и может быть без риска отнесен…

— Однако Япония уже стала цивилизованной…

Япония — вторая страна на Востоке, которая отказалась от власти одной «сильной личности». Она сделала это добровольно, а вот над Индией было совершено насилие министром и членами английского парламента.

Япония счастливее Индии.

Глава 20

Профессор нашел меня в самом сердце Токио, когда я в окружении девушек из чайного домика предавался раздумьям в дальнем углу парка Уэно. Мой рикша сидел подле меня, попивая чай из тончайшею фарфора с миндальными пирожными. Уставившись в голубое небо с бессмысленной улыбкой на устах, я размышлял об осле, который фигурирует у Стерна [331]. Девушки захихикали, когда одна из них завладела моими очками и, водрузив их на свой вздернуто-приплюснутый носик, принялась бегать вокруг подружек.

— Запусти пальцы в локоны стройной как кипарис прислужницы, разливающей вино, — продекламировал неожиданно появившийся из-за беседки профессор. — Почему вы не на приеме в саду микадо?

— Потому что меня не пригласили. К тому же император и императрица, а следовательно, и все придворные одеваются по-европейски… Давайте присядем и обсудим все хорошенько. Эти люди озадачили меня.

И я поведал об интервью у редактора «Токьо Паблик Опиньон». Кстати сказать, в то же самое время профессор занимался исследованиями в департаменте просвещения Японии.

— Более того, — сказал профессор, выслушав мой рассказ, — страстное желание образованного студента — получить место поближе к правительству. За этим он приезжает в Токио и согласен на все, что угодно, лишь бы остаться в столице и не упустить своего шанса.

— Чей же он сын, этот студент?

— Сын крестьянина, фермера-йомена, лавочника, акцизного. Пребывая в ожидании, он впитывает наклонности республиканца — видимо, на него влияет Америка, которая расположена по соседству. Он говорит, пишет, спорит, будучи убежденным, что сможет управлять страной лучше самого микадо.

— И он бросает учебу и начинает издавать газету, чтобы доказать это?

— Да, он способен на такой поступок. Но, кажется, это неблагодарный труд. Согласно действующему законодательству, газету могут прикрыть в любое время без объяснения причин. Мне только что рассказали, что на днях некий предприимчивый редактор получил три года самого обыкновенного тюремного заключения за то, что напечатал карикатуру на микадо.

— В таком случае не все так уж безнадежно в Японии. Однако я не совсем понимаю, как народ, наделенный бойцовскими качествами и острым художественным чутьем, может интересоваться вещами, которые доставляют такое удовольствие нашим друзьям в Бенгалии?

— Вы совершаете ошибку, если рассматриваете бенгальцев как явление уникальное. У них просто свой стиль. Я понимаю дело так: на Востоке опьянение политическими идеями Запада всюду одинаково. Эта одинаковость и сбивает вас с толку. Вы следите за моей мыслью? Вы сваливаете в одну кучу и японца, и нашего Чаттерджи только потому, что первый сражается с проблемами, которые ему не по плечу, пользуясь фразеологией студента Калькуттского университета, и делает ставку на администрирование.