Мальчики направлялись в школу с восходом солнца и просиживали за книгой целый день, отдыхая только во время обеда. Учились зимой, сидя в холодном классе, учились и летом, когда в школе трудно было дышать от жары. Как же проходил длинный учебный день в китайской школе прежних времен? Раннее утро. Наступает время занятий, школа начинает наполняться учениками, возраст которых различен — от семи до двадцати лет. В классной комнате — изображение Конфуция с изречением: «Человеколюбие, долг, соблюдение моральных норм, знание, верность — пять главных добродетелей. Их должен соблюдать каждый». Здесь же рядом можно прочитать и другое изречение: «Есть три главные силы: Небо, Земля, Человек».
Каждому школьнику полагался продолговатый столик с двумя выдвижными ящиками для книг и бумаги и высокий деревянный стул. В первый день занятий мальчики гурьбой бросались в класс и занимали места по своему выбору. В классе стоял шум детских голосов. Но вот появлялся учитель, и мгновенно все стихало. Он молча садился за стол, на котором были расставлены тушечница, небольшая чашка для воды, чтобы разводить тушь, чайник и две или три пиалы. Тут же на видном месте лежала толстая бамбуковая палка — символ его власти и средство воздействия на нерадивых.
Взоры учеников с любопытством и страхом были устремлены на учителя: что он за человек, злой или добрый, строгий или ласковый? Но он не произносил ни звука, и лицо его сохраняло неподвижное выражение. Сказать детям хотя бы одно дружеское слово и проявить при виде их радость считалось для учителя недопустимым. Это значило бы нарушить все школьные традиции. Поступив так, учитель показал бы свою слабость и подорвал бы свой авторитет в глазах учеников.
— Каждый раз, когда вы будете приходить в школу, — слышался его строгий голос, — поклонитесь изображению Конфуция и мне и только после этого можете занять свое место. Я теперь для вас отец и дед. Обязанности людей таковы: для старшего доброта, для младшего послушание…
Учитель по очереди вызывал к столу каждого ученика, задавал урок и отсылал на место. Все это время он сохранял суровый и строгий вид, способный навести страх даже на самых бойких мальчиков.
Ученики, получив задание, усаживались на свои скамейки и открывали книги. Урок начинался. Казалось бы, в классе должна воцариться тишина. Но ничего подобного! В одном углу раздавался тоненький пронзительный голосок, ему вторил глухой бас из другого угла класса. Постепенно один за другим голоса учеников сливались в общий гул, который наполнял всю комнату. И каждый старался перекричать соседа.
Незнакомому с методами заучивания текстов конфуцианских книг подобная обстановка в китайской школе показалась бы необычной. Однако на искушенных людей такая какофония производила иное впечатление: они считали ее мелодичной и разумной, находили в ней особую прелесть. Дело в том, что в фонетическом отношении китайский язык своеобразен: в нем много односоставных слогов (а, и, ю, у), а полный китайский слог содержит максимум четыре звука (цань, цзин, куан), причем общее количество слогов крайне ограниченно (в пекинском диалекте насчитывается всего лишь 420 слогов). Омонимичность китайского языка в известной мере восполняется присутствием в нем особых тонов. В пекинском диалекте таких тонов четыре: 1) ровный, 2) восходящий, 3) нисходящий, 4) отрывистый. Тот же самый слог, произнесенный с другой интонацией, имеет иное значение. Например, ма в первом тоне — мать; ма во втором тоне — пенька; ма в третьем тоне — лошадь; ма в четвертом тоне — браниться. Различать значение слов по тонам не так-то просто: для этого необходима длительная тренировка. От учеников требовалось также зубрить тексты древних конфуцианских книг. Понятно, что заучить наизусть текст без неоднократного повторения вслух невозможно. Вот почему в классных комнатах китайской школы стоял такой шум.
Школьник трудился с утра и до позднего вечера, здесь же, в школе, готовились задания на следующий день. Он не знал ни праздничных дней, ни школьных игр во время отдыха. Школа — для учебы, твердили китайские учителя, а всякое развлечение мешает занятиям. Поэтому отдыхать ученики могли только во время еды.
Сельская школа представляла собой один общий класс, в котором одновременно учились мальчики и юноши. Единой учебной программы не было — каждый ученик проходил индивидуальный курс обучения сообразно со своими способностями.
Занятия были организованы так: учитель давал задание, а затем вызывал всех по очереди для опроса и проверки. Пока он проверял знания одного ученика, остальные занимались самостоятельно. Ученик отвечал учителю, повернувшись к нему спиной (чтобы не смог заглянуть в тексты, лежавшие на учительском столе).
Общепринятый способ обучения, который предполагает использование простых и доступных методов, рассказов из жизни детей, веселых историй, считался в старой китайской школе аморальным и вредным. Детской литературы, как таковой, в Китае не было. У педагогов не возникало мысли составить такие учебные пособия, которые были бы доступны пониманию ребенка и могли бы его заинтересовать.
Если ученик не понимал содержания зазубренного, это никого не беспокоило. Важно было, чтобы он знал наизусть, без запинки конфуцианские книги. Они не давали знаний о природе и обществе, их предназначение было иное: привить людям определенные моральные качества — чувство сыновней любви, почтительность, верность долгу и прилежание, преданность императору. Система обучения не менялась из века в век.
В. В. Корсаков в книге «В старом Пекине» так описал китайскую школу:
«Ребенок сразу садится за книжный язык, все изучение которого состоит в заучивании наизусть десятков, сотен, тысяч фигурных знаков, ни смысла, ни значения которых большею частью он не понимает. Когда запас иероглифов достаточен, ребенку дают заучивать наизусть изречения китайских философов, и на первом месте Конфуция.
Таким образом, ученики способные, т. е. обладающие хорошей памятью, идут вперед, в глубину того мрака, в котором не проскользнет даже слабый луч современного знания, современной живой мысли».
Ученик должен был не задумываясь воспринять изречения древних китайских мудрецов как аксиому и глубоко запечатлеть их в своем сознании. Всякое критическое осмысление текста или переоценка событий китайской истории считались неслыханным богохульством, попыткой потрясти основы общества и внести смуту в сознание народа. Все это строго пресекалось в самом зародыше.
Для иллюстрации приведем эпизод из школьной жизни великого китайского революционера-демократа Сунь Ятсена.
Однажды после очередного монотонного зазубривания и утомительного записывания изречений древних китайских мудрецов маленький Сунь осмелился спросить учителя:
— Я не понимаю заученного. Что за смысл в этом монотонном чтении? Почему я должен зубрить все это?
За свою долгую жизнь учитель не слыхал таких вопросов. Он был поражен и разгневан неслыханной дерзостью ученика. Его рука машинально потянулась к бамбуковой палке, которой наказывали непослушных. Однако Сунь считался лучшим учеником в школе, поэтому подобная мера не была бы понята остальными учениками. К тому же отец Суня был старостой деревни. Эти соображения удержали учителя от применения физической силы. Все еще размахивая бамбуковой палкой, он закричал:
— Что это значит? Ты ругаешь китайских мудрецов?
— Нет, — ответил Сунь. — Я не ругаю китайских мудрецов. Но почему я должен день за днем зубрить их изречения, не понимая смысла?
— То, что ты говоришь, направлено против изучения мудрости древних, — не унимался учитель.
— Я не понимаю того, что прочитал, — настаивал на своем маленький Сунь. — Помогите мне понять смысл прочитанного.
И, как ни противился учитель, он вынужден был отступить перед убедительными доводами мальчика. Это был исключительный случай: учитель впервые встретил в своей школе такого любознательного и настойчивого ученика.