На то, чтобы проехать двести пятьдесят километров до «Хёнингклипа», у меня ушло почти три часа. В горах ездить нелегко; крутые повороты не видно в темноте.

Я проехал через Нелспрёйт, думая, как там Эмма. Очень хотелось заехать в больницу и подержать ее за руку. Поговорить с ней. Спросить, о чем она думала, когда стояла у моей постели. И даже хорошо, что она пока не отвечает, — можно помечтать.

Перед рекой Зюйдкап я свернул направо и выехал на шоссе R38. Я думал о Стефе Моллере, богатом хитреце. Мелани Постхумус отзывалась о нем как о «том самом миллиардере, который скупил все окрестные фермы и замечательно их обустроил, но никто не знает, откуда у него деньги».

Откуда же у него деньги? И что на них можно купить?

Я загнал себя в угол. Я устал думать, мне хотелось действовать, хотелось получить ответы на свои вопросы, чтобы всё наконец прояснилось, хотелось раздвинуть тяжелую завесу обмана и лжи и пролить свет на все происходящее, чтобы знать, кого схватить за грудки, в чью физиономию вмазать кулаком со всей силы и приказать: «А теперь рассказывай все!»

После Бадпласа пришлось снизить скорость, чтобы в темноте не проехать поворот на «Хёнингклип» — ведь никаких массивных, бросающихся в глаза ворот не было, только невидимый сейчас заповедник за высокой оградой. Я проехал с километр до маленькой таблички и оставил «ауди» как можно дальше от дороги в высокой траве. Вышел из машины, затолкал «глок» за пояс и посмотрел на часы. Без четверти три. Час гестапо.

Я перелез через трехметровый забор. Мне нужно было идти по тропинке. Я не мог себе позволить заплутать в зарослях. К тому же там могут водиться и львы. Мелани Постхумус передавала слова Коби: когда Моллер расширит территорию до семидесяти тысяч гектаров, он собирается ввезти в свой заповедник львов и гиеновидных собак. Это было пару лет назад.

Через три километра извилистая тропа подвела меня к скромному жилому дому и служебным постройкам. Я пошел медленнее. Мне казалось, что я весь на виду, но с обеих сторон дороги росла такая высокая и густая трава, что пройти по ней было невозможно. Я шел, сжимая в руке пистолет, и прислушивался к ночным шумам. Издали донесся собачий лай. Я не знал, лают ли гиеновидные собаки. Знал только, что они охотятся стаями, на протяжении многих километров преследуют добычу и отрывают от жертвы куски до тех пор, пока та не умрет от потери крови и истощения. Потом вся стая начинает оргию над трупом павшей жертвы. Я зашагал быстрее, держась в центре дороги, где ноги не так шуршали.

Прямо у меня перед носом вспорхнула вверх какая-то ночная птица — потом другая, третья, четвертая, пятая. Я невольно вздрогнул, остановился и выругался, сжимая в руке пистолет. Прошло несколько долгих минут, прежде чем их шум стих.

Я снова пустился в путь.

Наконец, на вершине холма в темноте завиднелись контуры жилого дома. Света не было ни в одном окошке. Интересно, дома ли Стеф Моллер? Или поехал в «Могале» вместе с Бранка?

Сначала надо обыскать дом.

Я крался в тени. Вот дом, вот сарай и еще одна длинная постройка. На той стороне склона расположены четыре домика для рабочих, невысокие строения с выбеленными кирпичными стенами и ржавыми железными крышами. Стеф Моллер кивал в том направлении, когда ссылался на косоглазого Септимуса как на единственного помощника.

Я медленно подошел по веранде к входной двери в дом и осторожно повернул ручку левой рукой, держа пистолет в правой.

Дверь была открыта.

Если дверь скрипит, ее надо распахнуть как можно быстрее. Я быстро открыл дверь, вошел и так же быстро закрыл ее за собой. Она не скрипнула.

Внутри было очень темно. Мне не хотелось во мраке налететь на стол или шкаф. Придется ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Справа расположена большая комната. Что там, гостиная? Передо мной был коридор. Я тихо вступил в него.

За первой дверью слева была кухня. Занавесок на окнах не было, в полумраке белела эмалевая крышка старой плиты. Слева и справа были еще две двери, обе были открыты. Ванная слева. Спальня справа.

Я постоял у двери спальни. Тихо.

Я пошел дальше. По обе стороны от меня были еще две двери. За обеими оказались спальни, та, что справа, была побольше. Наверное, здесь спит Стеф Моллер. Что-либо разглядеть было невозможно. Я шагнул в комнату, зажмурил глаза и задержал дыхание, но ничего не услышал, кроме биения собственного сердца.

Я вышел, тихо переставляя ноги с пятки на носок, — молча, неслышно. Добрался до третьей спальни.

Она была пуста. В доме никого не было. Моллер еще в пути, а может, ночует где-нибудь в гостях. Я вернулся к парадной двери — чуть быстрее, потому что в доме явно никого не было и меня никто не слышал. Потом я немного постоял на веранде. Двор был странно тихим. Домики рабочих находились слева от меня, с восточной стороны. Чтобы добраться до них, мне придется преодолеть метров сто пятьдесят открытого пространства и еще пройти по скрипучему гравию. Высокая трава на расстоянии двух метров от домиков была скошена. Главное — добраться туда, и я буду прикрыт.

Домики лепились на склоне холма неровным рядом, ясно видные при слабом свете заходящей луны и звезд на небосклоне. Других источников света не было. Начать можно с крайнего левого домика, ближайшего к центральной усадьбе. Но… нужно ли осматривать все домики подряд? В одном из домиков живет косоглазый Септимус, а будить его мне не хотелось. Но в котором домике он живет? Сказать заранее было невозможно. Наверное, не в самом первом — никому не хочется спать слишком близко к хозяину. Я поставил на второй домик.

В каком по счету доме живет человек, которого я ищу? В четвертом или пятом?

Теоретически — в любом. Я отправился в опасный путь по открытому пространству, держа пистолет наготове. Я поблагодарил богов за то, что Стеф Моллер не держит сторожевых собак. Приходилось ступать очень осторожно — шаг за шагом, чтобы не потревожить спящего. Я шел по направлению к высокой траве слева от первого дома, не спеша, гадая, в каком доме он спит — в третьем или четвертом — и что он скажет, когда я приставлю «глок» к его виску и осторожно разбужу его.

До травы пятнадцать метров… десять… Надо сосредоточиться, чтобы не пробежать оставшиеся пять метров. Я не должен шуметь. Когда я наконец благополучно добрался до дома, то сел на корточки и посмотрел на окна. Занавесок нет. Верхняя и нижняя половинки двери из дерева, краска облупилась.

Пригибаясь, я пошел по траве к следующему домику. Его окна закрывали грязные и рваные, когда-то белые, тюлевые занавески. Где Септимус? А вот он, Септимус, спит, ничего не ведает. Он мне не нужен. Я сел на корточки. В окне домика номер три я увидел выцветшие желтые занавески и вспомнил слова Мелани Постхумус о том, что она купила веселенькую и яркую желтую материю. Теперь все ясно.

Я нашел его, Эмма, я нашел неуловимого Якобуса Леру, также известного под именем Коби де Виллирс. Убийцу, которого разыскивает полиция, активиста, человека-загадку.

Внезапно позади меня из густой травы выросла чья-то тень, кто-то мягко приставил к моей щеке ружейный ствол и дрожащим голосом произнес:

— Брось пистолет, или я вышибу тебе мозги!

38

От внезапного гнева или страха мозговое вещество надпочечников выбрасывает в кровь гормон эпинефрин. Я вычитал про это в тюрьме в одной научно-популярной книжке. Эпинефрин ускоряет сердечный ритм, повышает уровень сахара в крови и давление, сокращает зрачки и капилляры кожи, поэтому, если вас ранят в таком состоянии, вы потеряете меньше крови. Эпинефрин помогает организму справляться с кризисными ситуациями. Его еще называют реакцией «борись или беги». Но в литературе не говорится, какое действие оказывает данный гормон на мозг: глаза застилает красная пелена, а головной мозг упорно игнорирует временное помешательство.

Если к твоему виску приставлен оружейный ствол и если рука, которая его держит, мелко дрожит, бесполезно бороться, бежать или сходить с ума. Все, что можно сделать, — постараться удержать себя в руках и нейтрализовать действие эпинефрина с помощью предельной концентрации. Для этого нужно медленно и глубоко дышать и не шевелиться.