Слабая дисциплина иногда способствовала массовому истреблению пленных, но, несмотря на образцы воинской анархии в средневековый период, есть примеры противоположного толка: команды строго исполнялись, даже после битвы, когда жажда крови была еще высока и победителям хотелось добыть побольше трофеев. После великой победы французов при Бувине в 1214 году звуки труб призвали французов прекратить преследование противника и мародерство. Так приказал король Филипп II Август, поскольку опасался, что останется слишком мало воинов для охраны огромного количества пленников, многие из которых имели большое политическое значение. Филипп Август боялся, что части побежденного противника перегруппируются и предпримут попытку их освободить. В другое время и в другом месте этим пленникам могло и не посчастливиться. На самом деле дисциплина зачастую являлась важным элементом в эпизодах резни: при Уотерфорде пленников казнили лишь после длительных размышлений и споров, несмотря на существенные различия в позициях английских командиров; при Азенкуре массовую резню осуществили лишь тогда, когда лучники и простые воины оказались более дисциплинированными, чем непокорные рыцари. Отказ от неотложных выгод войны требовал значительного самообладания, но был возможен благодаря неумолимому давлению обстоятельств. В «Книге рыцарства» Жоффруа де Шарни, написанной в середине XIV века, отражена опасность помещения на передний план личной выгоды, а на второй — коллективной победы над противником:

Генрих V был уверен, что при Азенкуре подобного не произойдет. Финансовая мотивация сама по себе не так уж вредна — фактически она дает значительное военное преимущество при наборе войска; но зачастую финансовые мотивы требовалось отбросить ради достижения военно-политических целей. В эпизодах, рассмотренных в данной главе, ценных пленников казнили, а выкупа за них тем самым лишались именно ради более значимой военной цели. И если цель являлась великим мотиватором для собственных войск, то страх зачастую демотивировал противника еще больше.

Эффективные и безжалостные полководцы считали страх одним из наиболее могучих инструментов. Средневековые летописи не скрывали ужаса, с которым солдаты, их соотечественники, сталкивались на войне. Ральф Кан вспоминает, как в 1104 году в Святой Земле архиепископ Бернар находился среди крестоносцев, обращенных в бегство мусульманами: « Сердце его было наполнено страхом. Он взывал к своим бегущим товарищам… Многие крестоносцы остались глухи к его мольбам и пришпоривали лошадей. Никто не проявлял ни малейшего сочувствия к товарищам, настолько велик был охвативший всех ужас».

Жиль де Мюиси описывает страх французов сразу после их разгрома при Куртре в 1302 году: « Их обуял такой ужас, что многим даже кусок в горло не лез». В 1327 году иностранные рыцари столкнулись со смертоносным огнем английских лучников под Йорком. Жан ле Бель вспоминает: « Никогда еще человек не пребывал в таком страхе и никогда его жизнь не подвергалась такой опасности, как у нас, когда пропала всякая надежда вернуться домой». Сугерий сообщает о панике, охватившей французов при осаде Шамбли в 1102 году: « Войско было так напугано, что некоторые едва надеялись выжить. В таком состоянии невыносимого страха некоторые готовы были уже бежать. Охваченные ужасом, все бросились куда глаза глядят, не обращая внимания на остальных».

Ужас перед страшной участью пленника описан Жаном Жуанвилем, когда тот попал в плен к мусульманам в 1250 году в Египте. Вместе с товарищами он стал свидетелем ежедневных казней. Тех, кто отказывался принять ислам, а также больных, как, например, один священник, друг Жуанвиля, мусульмане предавали смерти целыми толпами. Группа узников, среди которых находился и сам Жуанвиль, с ужасом ожидала момента, когда их вытолкают из темницы и поступят так же, как с остальными. Однажды около трех десятков сарацин вошло к ним с обнаженными мечами и топорами.

Приятель-рыцарь исповедался Жуанвилю, и тот отпустил ему грехи. Но из-за охватившего и его самого ужаса Жуанвиль потом не мог вспомнить ни одного произнесенного на исповеди слова. Крестоносцев не убили, а перевели в трюм другого корабля, где царила ужасная теснота; видимо, их собирались выводить и убивать поодиночке. Бедняги провели ужасную ночь, в страхе и грязи, ожидая неминуемой казни.

Страх мог привести к ослаблению войска, массовому дезертирству, причем даже со стороны вождей: Стефан Блуаский отказался от участия в первом крестовом походе, а Жаунвиль стал свидетелем бегства многих представителей знати в битве при Мансуре в 1250 году. Предчувствие страха и грозящей катастрофы стали важным компонентом в арсенале полководцев. В 1337 году рыцарь Жан Бомон рассказывал, что «сидя в таверне и попивая крепкое вино», рыцари достаточно храбры, чтобы принять вызов любого серьезного противника. Но «когда мы… несемся в атаку, когда опущены забрала и выставлены копья, когда мы скованы холодом и подавлены страхом, а враг уже близко… в этот момент нам хочется оказаться где-нибудь в глубоком погребе, где нас бы никто не увидел». Этот ужас еще более усиливался, когда проходил слух о том, что враг чрезвычайно свиреп и кровожаден. Некоторые французские вельможи пытались в 1304 году убедить Филиппа Справедливого прекратить войну с фламандцами, потому что те не брали пленных.

Месть была одним из факторов жестокого обращения Карла Великого с саксами, и именно месть руководила Ричардом Львиное Сердце при резне мусульман в Акре; но важным было и желание вызвать у противника страх. Это желание оказалось первостепенной (и весьма эффективной) целью в сражениях при Азенкуре, Хаттине и Уэксфорде. В локализованной атмосфере осадной войны оно было грозным и разрушительным оружием, в чем мы и сможем убедиться в следующей главе.

IV

Осады

Осады представляют собой яркие эпизоды средневековых войн и порой содержат примеры самых отъявленных зверств. Локализация по времени, пространственная ограниченность, большое количество вовлеченного мирного населения, увеличение и без того значительного количества войск, участвующих в операции; решающее значение осады для успеха или провала военной кампании; зачастую ошеломляющее количество денег, ресурсов и времени, потраченных на осаду; чрезвычайная жестокость, но искусно составленные законы осадной войны — все это вместе усугубляло тяжесть последствий для побежденной стороны, если осаждающим удавалось в результате штурма взять замок или целый город.

Средневековые войны в буквальном смысле были сосредоточены на осадах. Англичане выиграли все главные битвы Столетней войны: при Креси, Пуатье, Нажере и Азенкуре, но, в конце концов, потерпели поражение, потому что в результате многочисленных осад лишились своих ключевых крепостей. Войны велись ради контроля за территориями, а территории контролировались замками. Популярное изображение замка, гордо и одиноко доминирующего над окрестным сельским пейзажем, — это лишь часть истории. Замки, главным образом, строились в больших и малых городах, которые сами по себе обносились стенами, тем самым образуя дополнительные уровни обороны. Тот факт, что плотность населения отражала концентрацию богатства, экономического производства и центрального управления, делал места наибольшего его сосредоточения основными целями военной кампании. Если замки строились отдельно, вдали от густозаселенных мест — например, в пограничных областях и в Святой Земле, — то вокруг них зачастую довольно быстро возникали поселения и города. Очевидный эффект подобного военно-гражданского симбиоза способствовал неизбежному и непосредственному вовлечению мирного населения в военные процессы эпохи. Даже если замки находились на значительном удалении от поселений, как тот же Шато-Гайар, величественные руины которого до сих пор возвышаются в Лез-Андели на берегу Сены, они служили первоочередным убежищем для жителей окрестных общин, как только проносился слух о приближении неприятельского войска или кто-нибудь замечал дым или огонь от пожарищ, оставленных вражескими солдатами на месте разоренных сел. Каменные стены и вооруженный гарнизон служили намного лучшей защитой, нежели неукрепленная деревня, а самой главной обязанностью лорда являлась как раз защита его подданных. Но замки не были исключительно оборонительными сооружениями. Рост их числа в пограничных с другими государствами областях свидетельствовал и об их наступательном аспекте, когда эти твердыни служили плацдармами для предстоящих зарубежных походов.