— Для меня все это весьма загадочно и непонятно. Объясни, в чем тут дело!

Позднее он мог узнать обо всем, но сейчас я рассказал ровно столько, сколько ему нужно было, чтобы кое в чем разобраться. Он слушал со все возраставшим вниманием, а когда я окончил, казался не очень-то довольным услышанным. Я вынужден был подробнее посвятить его в это дело, и описал ему мое давнее путешествие в Мексику, а также другие события, словом, все, вплоть до нынешнего дня. Когда я закончил, то другой бы человек не сдержался в проявлении своих мыслей и чувств, но Эмери долго молчал, лишь задумчиво глядя перед собой. Потом, подняв голову, он сказал, прищурив глаза:

— Это будет крайне интересное путешествие в Тунис, потому что ты взял великолепный след. Мой мастер Хантер — это Джонатан Мелтон, его спутник, и никто другой.

— Как ты догадался об этом?

— И ты еще спрашиваешь! A-а, ты хочешь подвергнуть испытанию мою прозорливость!

— А знаешь ли ты, кто тот коларази — тунисский капитан?

— Томас Мелтон, которого девять лет назад ты преследовал от Форт-Юинты до Форт-Эдуарда. Вот уже восемь лет он здесь живет. Между этими двумя событиями, следовательно, прошел целый год, а для него этого времени было вполне достаточно, чтобы поднатореть в языке и поступить на военную службу в Тунисе. Что ты об этом думаешь?

— Полностью согласен с тобой.

— Тогда почему же тот Хантер, которого я знал, решил переадресовывать свои письма иудею, а не коларази, с которым он хорошо знаком?

— Именно потому, что он не Хантер, а Мелтон. Настоящий Хантер с коларази не знаком, следовательно, он должен был приказать переправлять письма к какому-нибудь деловому человеку, о котором только и знал, что сможет посетить его в Тунисе. Но это еще не все. Почему Хантер остановился в Александрии не в гостинице, а на частной квартире?

— Потому что он не хочет показываться на людях и старается забиться поглубже в свою нору.

— А почему же он целых три месяца не уезжает из Египта и скрывается здесь, в то время как все убеждены, что он давно живет в Тунисе?

— Потому что он выдает себя за подлинного Хантера, который и находится сейчас в Тунисе.

— Нет! Здесь, в Египте, он ни за кого себя не выдает — он просто прячется. Знакомство с тобой было с его стороны неосторожностью, за которую он, вероятно, еще будет себя упрекать.

— Но почему же он остался здесь? Почему он отправил в Тунис одного настоящего Хантера, в качестве спутника которого он поехал в путешествие?

— И это для тебя загадка? Ты этого не сможешь себе объяснить?

— По меньше мере — не полностью.

— Я предполагаю почти наверняка, что он узнал о смерти старого Хантера и ему пришла в голову мысль, которая, весьма вероятно, и раньше появлялась у него — стать наследником умершего. Это будет для него тем легче, что он удивительно похож на молодого Хантера, а во время длительного общения с ним он получил редкую возможность детально ознакомиться с жизнью юноши. Можно подумать, что он даже научился подделывать подпись своего попутчика. При известии о смерти старого богача он послал Малыша под первым удобным предлогом в Тунис, к коларази, а точнее говоря — к своему отцу Томасу Мелтону, а уж тот должен быстро найти верный способ убрать молодого человека с дороги. А сейчас он готовится ехать в Тунис, чтобы заменить пропавшего наследника, а потом собирается отправиться в Америку и получить наследство. Это — только мои соображения, но я думаю, что они верны.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд прав, — согласился с моим мнением Виннету.

А Эмери на это сказал:

— Ты так это точно изложил, что я могу только согласиться с тобой. Но можно ли считать выполнимыми такие дьявольские планы?

— Подумай о Гарри Мелтоне, которого я зову сатаной и о котором я тебе рассказывал. Разве он не задумывал и не осуществлял еще худшие планы? К сожалению, некоторых из подобных типов и людьми-то трудно назвать. Вот к ним-то и принадлежит троица Мелтонов — отец, сын и дядя.

— Как я уже сказал, целиком разделяю твои мысли. Если твои предположения верны, то наш долг — спасти молодого Хантера, если только это возможно. Но как?

— Нам нужно как можно быстрее его найти. Мы должны действовать сами, не дожидаясь ничьей помощи, не полагаясь на вмешательство властей.

— Значит, отправляемся в Тунис?

— Да. Молодого Лже-Хантера мы возьмем под свое покровительство еще в Александрии, а отца его, думаю, захватим столь же легко.

— Но мы должны действовать осмотрительно!

— Что касается этого, то я не думаю, чтобы понадобилась особенная хитрость. Надо только действовать чуть поэнергичнее.

— Но мы же не можем все делать в одиночку, без поддержки тунисских властей!

— Да они проявят заинтересованность к моим планам, стоит лишь попросить их об этом.

— А-а, — засмеялся Эмери, — ты, пожалуй, пил на брудершафт с пашой Мохаммедом эс-Садоком, повелителем Туниса?

— Этого мне делать не приходилось. Однако у меня есть козырь получше: я хорошо знаю его военачальника, «господина ратей».

— Господин ратей? Что это за титул?

— Так прозвали моего друга Крюгер-бея, потому что он стал полковником личной охраны бея.

— Крюгер? Но это же вовсе не тунисское, а чисто немецкое имя!

— Да, он действительно по рождению немец. За плечами у него такая жизнь, какую не выдумает ни один романист. Этот случай совпадает с часто повторяемым мною утверждением: «Жизнь — это самый плодовитый писатель романов, который только может появиться на свет». Правда, о самом Крюгере, о его прежней жизни, я мало что знаю, но я полагаю, что он родом из Бранденбурга и был, вероятно, учеником пивовара или чем-то в этом роде. Но потом он отправился странствовать, его занесло во Францию, где он вступил в Иностранный легион [19]. В Алжире он дезертировал, пересек тунисскую границу, а там стал рабом. За исполнительность его определили в военные. Он терпеливо вынес все тяготы военной службы, продвинулся и попал в гвардию, где и выбился в полковники. Мохаммед эс-Садок-паша ему полностью доверяет.

— Стало быть, он хороший солдат?

— Дельный солдат, верный чиновник и хороший человек. К сожалению, он перешел в мусульманство! Он все еще искренне привязан к своей родине, но о некоторых немцах и слышать ничего не хочет. Для меня он сделал исключение, и оба раза, когда я находился у него, чувствовалась его искренняя симпатия ко мне. Если бы ты с ним познакомился, то также научился бы уважать его, а при этом еще и запомнил о нем много смешного.

— Почему?

— Он отличается тем, что легко путает свою теперешнюю веру с прежней, смешивает Библию и Коран, причем то и дело возникают смешные ситуации. Но нет ничего более смешного, чем его немецкая речь. Поскольку в немецком ты достаточно силен, то очень бы позабавился его речевым оборотам. Он получил весьма скудное образование и с детства путал формы «меня» и «мне». Во Франции он немножко научился говорить по-французски, а в Алжире и Тунисе со временем выучился арабскому. Но его лингвистический талант не позволил ему отделить три языка один от другого, и с особым трудом он разбирается в построении фраз, что делает его синтаксические комбинации просто невероятными. Арабскую речь он слышит каждый день, и сам ежедневно говорит по-арабски, а поэтому здесь он не только делает меньше ляпсусов, но даже приспособился к исключительному образному восточному способу выражения. По-немецки он говорил только в юности, да и то на местном диалекте и с ошибками, а в зрелые же годы он почти не пользовался родным языком и потому владеет им хуже всего. Это необычайно забавно, но в редких обстоятельствах, когда нужно говорить коротко и ясно, например, перед лицом опасности, его незнание языка может принести вред.

— А этот Крюгер-бей или… как ты его назвал?

— Господин ратей. Так он называет себя сам или по-арабски, раис эль-джиюш [20]. Как только мы будем обращаться к властям, а это весьма вероятно, я буду просить у него помощи. Я даже намерен заранее разыскать его и убежден, что он мне обрадуется.