В результате явилось искание самосуда, самосуда нередко жестокого и глубоко преступного. Мы видим рост этого самосуда — учащение убийств — и наряду с этим продолжение прежней политики, не прекращающей убийства, но их питающей. В русском обществе широко сеются и всходят семена глубокой ненависти, стремления к мести, легкого отношения к человеческой жизни — эти предвестники Гражданской войны.

При таком настроении сохранение внешнего порядка — правда, очень плохого, так как не проходит и дня без убийств и покушений, — прежними средствами является опасным для будущности государства. Тысячи людей в ссылке и в тюрьмах являются могучим ферментом, возбуждающим общество. А огромные средства, направленные на произведение этой, едва ли раньше бывшей, полицейской работы, охватывая все большее количество людей, все глубже и глубже разъединяют русское общество на два враждебных лагеря. Друзья, знакомые и даже дети группируются… И грозно в будущем столкновение этих двух враждебных сил, которые скоро могут оказаться непримиримыми; опасно разъединение общества, которое вскоре может оказаться неисправимым.

Я не вижу никакого другого средства положить этому быстрый предел, кроме политической амнистии, полной и всеобщей, без оговорок. Она необходима как акт чисто политического характера.

Никакое другое средство для достижения общественного успокоения не указывается противниками амнистии. Наоборот, они предлагают нам вести государственную созидательную деятельность на фоне продолжения прежней административной политики. Они ставят творческую государственную работу в самое неблагоприятное положение и предлагают продолжать идти все по тому самому опасному и пагубному для блага России пути, по которому шли русские правительства в течение последних двух лет. Они предлагают упорно продолжать делать ту же политическую ошибку. Мы видим, куда этот путь ведет: он в конце концов делает потрясение государства все более глубоким и сильным. Но правильная государственная работа не может быть совершаема без достижения элементарного общественного успокоения, а это успокоение может наступить лишь тогда, когда в общество проникнет сознание, что изменились не только бумажные основы законодательной деятельности, но и формы административной практики, и когда оно реально почувствует наступление новых условий государственной жизни. Без амнистии это невозможно.

Амнистия представляет для этого старинное средство еще древней государственной мудрости, многократно испытанное и проверенное в разных странах, во все времена государственного строительства.

Конечно, одна амнистия недостаточна для установления более нормальных условий государственной жизни, но без нее достижение их совершенно невозможно.

1906

Смертная казнь [78]

Месяц тому назад — 16 мая 1906 г. — Государственная дума единогласно приняла законопроект об уничтожении смертной казни. Но дальнейшего движения этот законопроект получить не мог, так как министерство Горемыкина нашло вопрос неясным и захотело воспользоваться своим законным правом дать ответ на него через месяц. Втечение этого месяца министерство готовилось к ответу, а в стране продолжались на прежнем основании суды, произносились смертные приговоры, совершались казни. За этот месяц было казнено несколько человек, в том числе были несовершеннолетние, мальчики; приговоры совершались прежним архаическим порядком. Произносившие их суды таковы, что ни один беспристрастный и вдумывающийся человек не мог быть уверен, что наказываются действительно виновные, что смертная казнь совершается не над невинными людьми.

Лилась кровь, а министерство думало. И через месяц, в заседании Государственной думы 19 июня 1906 г., министр юстиции дал наконец обещанный ответ на законопроект Думы. Ответом этим была его легкомысленная речь в защиту смертной казни. Когда ее читаешь теперь в стенографическом отчете, не знаешь, что это — насмешка над русским обществом и Государственной думой или результат светски — легкого отношения к государственным обязанностям?..

Государственная дума в том же заседании, не теряя ни одного дня, приняла единогласно прежний законопроект об уничтожении смертной казни и направила его в Государственный совет. Прошло 8 дней, и наконец 27 июня этот законопроект поставлен на обсуждение Совета.

Какой ответ даст Государственный совет? Остановит ли он льющуюся по всей России кровь, поможет ли сбросить с нашей страны позор непрекращаюшихся легальных убийств? Или станет наперекор горячему стремлению страны, войдет в ряды вершителей кровавых дел?

То или иное отношение его к этому первому законопроекту Государственной думы имеет огромное политическое значение. И есть для него только два пути, только два ответа. Один — принять думский проект целиком и этим путем остановить кровавые казни и убийства. Другой — отклонить или изменить его, т. е. сохранить легальные убийства в большем или меньшем размере.

Время прошло, и постепенные, промежуточные решения стали невозможны. На деле в XX веке страна пережила ужасы прошлых, давно отошедших в историю времен. Она увидела и поняла, что значит дать в руки современной русской власти право жизни и смерти. В результате этого явились сотни трупов, законно убитых людей — взрослых и детей, не считая оставшихся безнаказанными массовых и единичных убийств, совершенных органами власти — генералами Мином, Риманом, Меллер — Закомельским, Ренненкампфом, Орловым и другими их сподвижниками, — убийств, поражающих своей жестокостью и бессмысленностью…. Эти убийства могли быть совершены только потому, что в стране признавалась смертная казнь, — их бы не было, если бы смертная казнь у нас была отменена, они явились упрощенной формой смертной казни в руках распущенных служителей дезорганизованной государственной власти.

Сотни казней, сотни легально и безнаказанно убитых людей в течение немногих месяцев, в XX веке, в цивилизованной стране, в образованном обществе! Если бы нам сказали об этом, как о возможном и вероятном, несколько лет тому назад — мы сочли бы это дикой фантазией. Когда в некоторых кругах русского общества, перед наступлением революции, носился страх ее кровавых дел — этот страх обращался в сторону революционеров. Революция пришла, и оказалось, что правительственная власть стоит далеко впереди их, что на ее совести несравненно больше крови и больше убийств, чем на совести революционных фанатиков или боевых организаций тайных партий… И занесенная кровавая рука власти не останавливается. Правительственный террор становится все более кровавым.

Это орудие должно быть отнято у власти. Смертная казнь должна быть бесповоротно и окончательно отменена. В защиту ее не слышно никаких разумных доводов, ее сторонники молчат — в них говорит лишь чувство отмщения и возмездия, лишь рутина и умственная беспомощность.

Прошло почти 150 лет, когда во второй половине XVIII века началась борьба науки и научного мышления с смертной казнью, этим пережитком варварства. Прошло почти полтораста лет, когда свет знания и научный анализ начали изменять бессознательно сложившиеся формы государственной жизни. Смертная казнь в самых жестоких и суровых формах была выработана историческим ходом жизни, в своей непосредственности не знавшей ни добра, ни зла — этих созданий человеческого сознания. И когда научная мысль — сперва в лице Беккарии [79]— открыла перед всеми ужас того, что все видели и с чем все мирились как с чем‑то неизбежным и потому естественным, когда она показала, что во власти человека изменить все это, — царство смертной казни кончилось. То, что не удалось сделать религиозному сознанию в течение многих столетий, не удалось произвести христианству, того достигла научная мысль в течение нескольких десятков лет, при самом начале своего расцвета. Ограничение смертной казни, изгнание в область далекого предания пыток и легальных истязаний — это великая заслуга науки и научного мышления. Безумно думать, что эти исчадия варварства — хотя бы только в форме смертной казни — в каком бы то ни было виде — могут быть сохранены и оправданы в наше время, в XX веке, когда наука и научная мысль охватывают все стороны жизни, проникают в народные массы, вносят свет в самые темные закоулки государственного механизма. Наука не имеет материальной, физической силы, она действует только разумом, она только подвигает человеческую мысль и человеческое сознание — но горе тем, кто становится на дороге ее победоносного шествия.