Он читал так темпераментно, так проникновенно, забыв о приступе, будто ничего не случилось. А я думаю: «Господи, ну зачем он тратит силы, ведь надо снять один крупный план. Только один».
Довженко подозвал художника по костюмам и гримера. Он отнесся к моему внешнему виду так, словно я играла главную роль.
Когда из гримерной я вошла в павильон, там было по- прежнему тихо. Люди переговаривались вполголоса. Александр Петрович долго выбирал место, где я должна стоять, советовался с оператором, какой нужно поставить свет. И опять начал читать новогоднюю речь. Это было похоже на колдовство.
Я почувствовала, что со мной что‑то начинает происходить, и казалось, что я все могу сделать — скажут: «Клара, лети!», и я — раз, и полечу.
Этот крупный план я запомнила на всю жизнь. Как будто я прошла школу великого Довженко… А ведь был снят всего один только кадр, правда, снимали его всю смену.
Вскоре началась работа у Пырьева в группе «Веселая ярмарка». Перед тем как отправиться в экспедицию, мы записывали песни на студии звукозаписи. К концу смены осталось только записать куплеты, которые должны петь Катя Савинова, Андрей Петров, Борис Андреев и я.
Но почему‑то Борис Андреев на запись не пришел. Ассистент режиссера испугалась, что ей попадет. Она не узнала заранее, будет ли Борис Андреев. Ассистент побежала по студии, стала искать, нет ли какого‑нибудь певца, чтобы пришел к нам.
В это время рядом писали оперу, там бас был. Она подошла к нему:
— Вы не можете прийти к нам и записать всего несколько фраз?
Он говорит:
— Конечно, пожалуйста. Но к кому это «к вам»?
— К Пырьеву…
— A — а, к Пырьеву… Я с удовольствием.
И пришел. Большой, солидный, спокойный человек. Ассистент побежала к Пырьеву:
— Иван Александрович, вы меня извините, Борис Андреев не явился, его нигде нет. Мы всюду звонили. Но мы привели оперного певца, и он может вместо Бориса Андреева спеть, у него бас.
Пырьев сверкнул глазами, но промолчал.
— Хорошо. Начнем. Значит, так, вот тут надо петь: «И чего- нибудь съедим…» Сможете?
Певец говорит:
— Конечно, смогу.
Заиграл оркестр, он послушал, про себя что‑то помычал и сказал:
— Я готов. Будем писать.
И мы поем:
Погодите, не спешите, мы боимся опоздать…
И оперный певец вступает:
И чего‑нибудь съеди — им — м…
— Так, — говорит Пырьев. — Все хорошо. Но вот этого «м — м» — не надо. Понимаешь?
Певец кивает. Он привык, что в опере надо выпевать каждое слово, делая его округлым. Буква «м» должна присутствовать.
Начали. Опять: «Погодите, не спешите…» Пишем до конца, и опять оперный певец: «И чего‑нибудь съедим — м–м…»
Пырьев, чувствую, теряет терпение.
— Слушай, я сказал, что «м — м» — не надо. Ну не надо «м — м».
Глаза у Пырьева злые. И когда певец в третий раз спел точно так же, Пырьев пошел на певца:
— Сколько раз я тебе должен повторять: «м — м» — не надо, не надо — о «м — м»…
Смотрю, певец попятился, отступил и вдруг повернулся и выбежал из павильона. Я думаю: Боже мой, как сниматься у такого режиссера… Это невозможно! Если он на меня закричит, я ничего не смогу сделать.
Но Пырьев был очень тонким, умным, талантливым режиссером, чувствующим и понимающим природу актера. На меня и на Катю Савинову он никогда не кричал. Даже если мы что- то делали не так, Иван Александрович только глазами поведет… Потом найдет какой‑нибудь другой объект, выкричится, а затем поворачивается к нам и спокойно говорит:
— Понимаешь, деточка, играть надо вот так…
Перед началом съемок и отъездом в экспедицию на Кубань несколько актеров сидели в гримерной. Мы ждали Ивана Александровича Пырьева — он должен был утвердить наш грим. Я сидела на стуле и ждала своей очереди. Открылась дверь, и на пороге появился Сергей Владимирович Лукьянов. Он исполнял в фильме главную роль — Гордея Ворона. Увидев меня, он сказал: «Я пропал!» — и, повернувшись, ушел. После выхода картины на экран мы поженились. А его фраза, сказанная тогда в гримерной, облетела всю Москву. Вскоре у нас родилась дочь Оксана. К сожалению, у Сергея Владимировича было больное сердце и в самом расцвете своего таланта он ушел из жизни. Было ему всего 55 лет. Это был великий русский актер. Хоронила его вся Москва.
Картину снимали в совхозе — миллионере «Кубань». В ту пору это было известное на всю страну хозяйство. Были здесь и двухэтажный клуб, и ресторан, и гостиница, и школа.
Перед тем как начать снимать, Пырьев заставил нас всех поработать. Как раз была страдная пора. Мы и на комбайне работали, и ночью зерно сгребали на току — старались войти в жизнь совхоза.
Пырьев приходил в гостиницу, смотрел, как мы устроены. Он заглядывал в ресторан, снимал пробу с борща, смотрел, как жарили мясо. Какая норма — украли или не украли. Даже повара грозился уволить…
Надо сказать, что Иван Александрович Пырьев был неоднозначный человек. Он был, бесспорно, талантливым художником, прекрасным организатором, но как человек он был сложный и противоречивый, причем в творчестве и в жизни.
Кинематограф ему многим обязан. Он сделал из «Мосфильма» крупнейшую в стране «кинофабрику грез», организовал Союз кинематографистов, открыл Высшие режиссерские курсы.
И в то же время однажды он отказался принять (будучи директором студии) Александра Петровича Довженко, сказав походя, что ему некогда. Сняв меня в «Кубанских казаках», он не поленился прийти на заседание художественного совета Госкино и выступить против того, чтобы я снималась у Хейфица в «Большой семье».
Пырьев был очень суеверен и на съемку всегда брал кого- либо из близких ему актеров в уверенности, что тот принесет удачу.
Он был страстный картежник. В свободное от съемок время или в перерывах он играл в карты с Юрием Любимовым и Владленом Давыдовым. Играл на деньги, не любил проигрывать, страшно горячился, и, зная это, Любимов и Давыдов иной раз ему снисходительно проигрывали.
Но зато, когда он выигрывал, был счастлив:
— Вот теперь можно объявить перерыв на обед. Будет чем заплатить.
В Москве мы жили с ним в одном доме. Однажды, после встречи с французской делегацией, он любезно предложил подвезти на машине меня и Лидию Смирнову, тоже нашу соседку.
Машина подошла к дому. Смирнова вышла первой, а я по- чему‑то замешкалась. Он повернулся ко мне, хитро подмигнул и тихо, заговорщицки произнес:
— А пальто у тебя лучше, чем у Лидки! — И, довольный, захохотал.
Но все, что касалось съемок, было для него свято, здесь он был неистов, готов на все, лишь бы получилось так, как он замыслил.
В «Кубанских казаках» есть сцена на ипподроме, где решается судьба Даши Шелест, моей героини. Соревновались Вася Тузов из моего колхоза и Коля Ковылев, мой жених, из другого колхоза. Актеры Андрей Петров и Владлен Давыдов, которые специально учились верховой езде, были постоянно объектами критики Пырьева. Им доставалось после каждого дубля. И когда, по мнению Пырьева, не получился очередной дубль, он пришел в ярость. В бешенстве он стащил с лошади актера, вскочил в седло, как был в пижаме и тапочках, помчался по кругу ипподрома и скакал до тех пор, пока лошадь не взмокла и у нее на губах не появилась пена…
Соскочил с лошади и крикнул:
— Вот так надо!
На следующий день кто‑то спросил у него, где это он учился верховой езде. Иван Александрович мрачно ответил:
— В детстве. Когда пастухом был…
Помню, снимали сцену на ярмарке. Актеры шли с воздушными шарами, и надо было держать шары так, чтобы они попадали в кадр. Одному из участников съемки это никак не удавалось. Тогда Пырьев опустился на колени и пополз к актеру, умоляя его пронести воздушные шары как надо. На глазах у Пырьева были слезы…
Уже по сценарию и по первым съемкам стало ясно, что картина состоится…
Великолепный ансамбль актеров. Замечательный композитор Дунаевский. Прекрасная природа Кубани: тополя, степь, воздух, пахнущий полынью, быстрая, с водоворотами река Кубань — это все казалось мне ну просто сказкой… Я играла прекрасную роль, у такого режиссера! Я была счастлива.