Дядя Прайди показал в улыбке желтые зубы.

— Отлично. Превосходно. Мужество, как я уже сказал, и чувство юмора. Редкие качества в женщине. Кажется, я начинаю вас любить. Больше, чем Маргарет. На этот раз Брук лучше позаботился о своем благе, какова бы ни была подоплека… Надо бы принять закон против таких вещей. Сколько вам лет — шестнадцать?

Корделия покраснела.

— Двадцать. А почему вы не любили Маргарет?

— Ах, вы хотите знать? Но это вполне естественно. Женское любопытство. Однако кто сказал, что я ее не любил? Разве мы так сказали, а, мистер Гладстон? Отнюдь. Хотите еще конфету?

— Вы напоминаете моего отца, — Корделия улыбнулась. — У него тоже есть хобби, только это часы. Завтра вечером он с нами ужинает. У вас не было возможности как следует познакомиться на свадьбе.

При этом она думала: "Разница в том, что все папины заскоки — на виду, тогда как дядя Прайди — как бы человек с двойным дном; его чувства, мысли и побуждения — глубже, тоньше, острее и, может быть, даже злее. Но злость направлена не против меня…"

— На этот раз мне подсунули не те конфеты, — жуя, сообщил дядя Прайди. — Я буду жаловаться. А что, ваш отец — идеалист, поборник прогресса, радикал или реформатор — как каждый третий в этом городе невежд?

— Папа не интересуется политикой. Понимаете, часы… и дети…

— Я бы посоветовал ему и дальше держаться часов. Это чище и безопаснее. Никакой демагогии. Будь ваш свекор помоложе, вы как пить дать увидели бы его в парламенте. Взгляните на мои скелеты.

Не успела Корделия удивиться, как дядя Прайди открыл комод и продемонстрировал ей несколько маленьких, искусно выполненных из медной проволоки скелетов: один принадлежал мыши, и еще четыре — землеройкам. Он также показал ей заспиртованный желудок крысы и законсервированный в рассоле мозг землеройки. Живые землеройки содержались в отдельных клетках — иначе они сразу же начинали драться.

— Что значит инстинкт, дорогая леди. Нам бы тоже всем следовало проживать в отдельных домах — тогда мы были бы человечнее. — Он вытащил из клетки одного зверька. — Чувствуете запах? Верный признак, что вы ему не понравились — Дядя Прайди с минуту сверлил Корделию пытливыми маленькими глазками. — Он прогрессивнее любого прогрессиста. Человек в минуты опасности прибегает к агрессии, а этот малыш всего-навсего пускает струю дурно пахнущей жидкости. Лучше бы и человек вонял — вместо того, чтобы нападать на себе подобных.

Он вернул самца в клетку, и Корделия поняла: осмотр окончен и она может удалиться. Что она и сделала — с удовольствием.

К своему удивлению, она застала в спальне Брука, сидевшего за столом с карандашом в руке. Перед ним белел лист бумаги, но он так и не написал ни строчки.

— Я им не нужен, — мрачно проговорил он. — В самом деле — какой из меня политик?

— Зачем ты всегда умаляешь свои достоинства? У тебя столько же мыслей и идей, сколько у любого из них.

— Ты так думаешь? Ну… я не знаю. Когда меня вдруг осеняет какая-нибудь мысль, я ее не очень-то складно формулирую. А если даю себе время подумать, момент проходит, и они разговаривают уже о чем-то другом.

— Потому что ты не привык. Все дело в практике.

— Не надо меня утешать, — огрызнулся Брук. — Я сам знаю, что ни на что не гожусь.

В комнате воцарилось молчание. Взгляд Корделии упал на старинные часы в углу, и она сказала:

— Я ходила смотреть мышей дяди Прайди. Они очень милы: совсем ручные и хорошо воспитаны. И все-таки я еле удержалась, чтобы не закричать… Скажи, Брук, почему мы боимся мышей? Раньше это казалось мне естественным, а послушаешь дядю Прайди, так выходит, что это просто предрассудок.

— Он пишет книгу, — сварливо отозвался муж. — Просто помешался на крысах.

— Уже половина десятого. Будешь сидеть здесь, пока они не разъедутся?

— Наверное, папа именно этого от меня и ждет.

— Брук, почему сегодня много говорили о хлопке? Я считала, что мы… то есть, твой отец занимается набивкой и крашением тканей.

— Наши собственные фабрики — да. Но пару лет назад папа вложил деньги в текстильные фабрики в Олдхэме. Так что теперь его крайне интересуют оптовая торговля и производство хлопчатобумажных тканей. Он хочет объединить торговцев и промышленников и создать компанию. Вот почему он пригласил всех этих людей.

Корделия зябко повела плечами.

— Пойду распоряжусь, чтобы миссис Мередит не жалела угля. Ужасно холодно.

Он перехватил ее у двери.

— Прости, я… ты же знаешь, я не хотел тебя обидеть.

Она улыбнулась.

— Все в порядке, Брук. Я и не думала обижаться.

И это было правдой. Как всегда, уравновешенная и готовая прощать, Корделия легко сбежала по лестнице, не задумываясь о том, почему она большей частью не сердится на Брука с его капризами и раздражительностью, а также, почему он нередко нападает на нее. Ей не пришло в голову, что она бы гораздо острее переживала эти размолвки, будь затронуты ее чувства.

Глава VII

На другой день нагрянуло семейство Блейков — со старшими детьми и малышами, способными самостоятельно передвигаться. Это был их первый визит после свадьбы.

Корделии показалось, что повеяло свежим воздухом — в царстве роскошной мебели красного дерева и дорогой утвари, тяжелых, узорчатых бархатных портьер и отлично вышколенных слуг. В затхлую атмосферу Гроув-Холла ворвалась нормальная жизнь. Конечно, от Блейков было больше шума, чем от вчерашних гостей мистера Фергюсона, но это ее нисколько не огорчило. Она с радостью и облегчением бросилась в родные объятия.

День обещал быть тем более удачным, что за час до их прибытия приехал Брук и сказал, что отец задерживается на фабрике и вернется довольно поздно. Корделия тотчас обратилась с просьбой:

— Брук, ты не возражаешь? Я хочу попросить Холлоуза снести в холл папины часы — только на сегодняшний вечер?

Брук явился с букетом цветов, но за внешним добродушием крылось раздражение.

— Папе это не понравится. Я знаю его лучше, чем ты, Корделия. В конце концов, это его дом.

— Но они не такие уж большие, — подлизывалась она, — и совсем не повредят старинной мебели, любовь моя.

— Ты не знаешь отца.

— Не могу поверить, что он рассердится. Ага, знаю, что мы сделаем! Они наверняка уедут до одиннадцати часов, и как только за ними закроется дверь, мы отнесем часы назад. Холлоуз не выдаст — я подлижусь к нему, поспрашиваю, как там его ревматизм.

— Он все равно узнает: от тети Тиш или кого-нибудь из слуг.

— Нет — я с ними договорюсь. Ну, пожалуйста, Брук. Эти часы были гордостью папиной коллекции. Я не могу так его обидеть.

— Хорошо, только я умываю руки. На твою ответственность. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы с ним грызлись.

Он высморкался и пошел в гостиную играть на фортепьяно. Корделия проводила мужа взглядом. Она чувствовала себя не очень-то уютно, но в конце концов тряхнула головой, словно прогоняя горькие мысли. Когда явились семеро представителей семьи Блейков, пресловутые часы вовсю тикали и отбивали время в углу прихожей. Вообще-то они были чувствительны к перевозке и переноске, но Корделия не хуже отца изучила тонкости их характера.

Брук справился с дурным настроением и в промежутках между сморканием и прокашливанием разыгрывал гостеприимного хозяина. Откровенно говоря, он даже наслаждался такой ролью. Эти люди сильно отличались от его отца и благодарно отзывались на каждый знак внимания! Бруку выложили семейные новости. Эстер без пяти минут помолвлена с долговязым молодым шотландцем по фамилии Скотт, с которым она познакомилась на свадьбе.

Хью Скотт учился вместе с Бруком в школе и до сих пор числился среди его лучших друзей. Он работал журналистом в редакции "Манчестерского курьера". Все пришли к единодушному мнению, что было бы замечательно, если бы сестры оказались замужем за двумя приятелями.

По предложению Корделии дядя Прайди показал мистеру Блейку и Эстер свои сокровища, а после ужина сели играть в карты. Это был самый веселый вечер, какой когда-либо знала эта гостиная. К концу ужина аккуратная прическа миссис Блейк совершенно растрепалась, а к тому времени, как на столе перед ней собралась горка фишек, означавшая пятикратный выигрыш, весь пол был усыпан шпильками.