Затем с вокзала мы все прямо поехали в штаб Петербургского военного округа, где происходили на бивуаках заседания правительства. Повсюду по пути толпы народа радостно встречали наши автомобили. Площадь перед Зимним дворцом, куда выходило здание штаба округа, была тоже залита народом.

Приехали в штаб. Приказа об аресте главарей восстания до этого времени, т. е. до 6 часов вечера 6 июля, правительством еще не было сделано.

Не подымаясь наверх, в зал, где находился князь Львов и некоторые другие члены Временного правительства, я тут же приказал соответствующим чинам штаба составить список подлежащих аресту большевиков, немедленно представить его мне на утверждение и сейчас же после этого приступить к обыску и аресту всех руководителей предательского мятежа.

Затем мы с М. И. Терещенко поднялись в верхний этаж штаба к князю Львову. Слишком мягкий в обращении, слишком деликатный для того бурного времени, князь находился в чрезвычайно подавленном состоянии. Оглашение в частном порядке в печати части данных о большевистской измене произвело в Совете, в руководящих там социалистических кругах, совсем другое впечатление, чем на войска в критическую ночь на 5 июля.

Отсутствие в оглашенных материалах документальных обоснований измены Ленина; появление этого сообщения в органах печати заведомо враждебных не только большевикам, но и всем Советам в целом; неожиданность этого опубликования для прочих министров — социалистов, кроме самого Переверзева; чрезвычайное возбуждение, которое это сообщение вызвало в толще населения; физические эксцессы, допущенные со стороны солдат и офицеров по отношению к первым арестованным большевикам — предателям (вроде агента Козловского); разъезды по городу самочинно образовавшихся отрядов офицеров и юнкеров — добровольцев, производивших розыски большевиков, — все это чрезвычайно насторожило многих из виднейших деятелей Совета. Им в этих естественных эксцессах оскорбленного патриотизма почудился отдаленный марш какой‑то наступающей «контрреволюции». В советских сферах начался острый припадок боязни реакции. Началась почти паника.

Сами большевики в Таврическом дворце, конечно, примолкли. Но близкие им по настроениям люди в левых крыльях социал‑демократической и социал — революционной партий подняли сразу чрезвычайный вопль о «клевете», которую «контрреволюционеры», гнездящиеся вокруг правительства и в штабе военного округа, стараются возвести на заблудившихся, но честных борцов. В итоге получилось настроение, при котором ВЦИК съезда Советов постановил: до объективного расследования опубликованных в печати фактов арест главарей большевистской партии считать преждевременным. Другими словами, в Совете решили препятствовать аресту Ленина и Ко. Для этого в штаб к правительству была послана особая делегация, и действительно, когда я вошел в помещение правительства, я заметил небольшую группу видных представителей из ВЦИКа Советов и Исполнительного комитета крестьянских депутатов, которые держали «контакт» с правительством на предмет предотвращения арестов Ленина и компании.

В этой обстановке я ничего не сказал о сделанном мной внизу распоряжении. Я знал, что при настроении чинов штаба нужные аресты будут произведены в самом срочном порядке. Остальное меня тогда не интересовало, и ко всем последствиям этого шага я был совершенно готов. В случае открытого столкновения между правительством и представителями Советов на вопрос об аресте — не только фронт и армия, но и сам «революционный» гарнизон столицы был бы на нашей стороне. В этом никакого сомнения быть не могло.

Под окнами штаба стояли части из отряда, вызванного с фронта. Радостно шумевшая кругом толпа неоднократно заставляла меня появляться в огромном раскрытом окне штаба.

Среди деловых разговоров я незаметно успел сообщить князю Львову о готовящихся арестах. И, конечно, получил от него самое полное одобрение. Вскорости я спустился опять в нижнее помещение штаба. Проверил составленный список. Составители его перестарались: среди подлежащих аресту преступников фигурировали лица весьма отвратительные, но в большевистском восстании, по данным, тогда бывшим в распоряжении правительства, не участвовавшие. Их я вычеркнул. Остальной список утвердил.

Подлежали немедленному аресту, как государственные преступники, Ленин, Зиновьев, Козловский, Суменсон, Фюрстенберг (Ганецкий [31]), германский подданный Гельфанд (Парвус [32]), Александра Коллонтай [33]и военные руководители восстания — лейтенант Ильин (Раскольников) [34], Рошаль [35]и прапорщик Семашко [36]. Все эти лица — за исключением, как я уже писал, скрывшихся после опубликования Переверзевым изобличающих материалов Ленина и Зиновьева и находящихся за границей Парвуса и Ганецкого — были арестованы. Через несколько дней были также арестованы Троцкий и Луначарский [37].

Когда чины штаба поехали уже производить обыски, около 12 часов ночи мной была получена с Юго — Западного фронта первая телеграмма о прорыве германскими войсками нашего фронта у Злочева на Тарнопольском направлении. С телеграммой в руках я вошел в зал заседания Временного правительства. Здесь были и представители Советов. Еле сдерживая себя, я прочел вслух всю телеграмму и затем, повернувшись в сторону советских делегатов, я спросил их: «Надеюсь, теперь вы не возражаете больше против арестов?!»

Ответа не последовало.

Но это молчание было красноречивее всякого ответа. Для каждого из них теперь стала ясной неразрывная связь между ударом на фронте и попыткой взрыва внутри страны.

Через несколько дней при моем обходе боевых позиций на Западном фронте у Молодечна, накануне наступления армий генерала Деникина, произошла следующая пикантная сцена. Проходя по линии окопов, мы заметили сбоку от себя приютившуюся в укромном месте небольшую группу солдат, прилежно что‑то читавших. Заметив наше приближение, солдатик, державший в руках какой- то листок, испуганно пытался его спрятать. Один из моих адъютантов успел подскочить и вырвать таинственный листок. В номере газетки «Товарищ» [38], оказавшемся в наших руках и напечатанном недели за две до петербургских событий, об них сообщалось как уже о совершающемся факте. Конечно, в этой статейке не было деталей событий, но говорилось о том, как петербургский пролетариат и гарнизон, в негодовании на учиняемые Керенским и Брусиловым на фронте никому не нужные «кровопускания», восстали против Временного правительства и как это восстание вызывает энтузиазм и сочувствие в Москве и прочих городах России.

Забегая несколько вперед, тут же скажу, что в конце октября повторилась та же самая история. Из Стокгольма нам были присланы прокламации о начавшемся уже в Петербурге большевистском восстании дней за десять до его действительного начала.

Победа государства

Оборачиваясь назад к июльским событиям семнадцатого года, я должен сказать: большевистское восстание вместе с начавшимся стремительным отступлением наших войск в Галиции содействовало укреплению чувства патриотизма и сознания ответственности перед государством в самых широких народных слоях России и в руководящих кругах левых, социалистических антибольшевистских партий.

Обычно ход событий в России между февралем и ноябрем 1917 года описывается как однотонный процесс постепенного, но неуклонного и все усиливающегося распада государства.

На самом деле Россия в эти месяцы проделала зигзагообразную кривую: до конца августа (времени восстания Корнилова) Россия с некоторыми срывами и падениями шла неуклонно кверху, преодолевая революционный хаос и вынашивая в себе новую государственность. После разгрома большевиков в июле этот процесс пошел вперед с исключительной быстротой. Он был сорван внезапно безумием честных, но слишком в политике неграмотных и нетерпеливых генералов. Но об этом потом. С начала сентября Россия так же с исключительной стремительностью помчалась вспять к хаосу.