Едва он показался вдали, как Мышки и Лешеки вышли ему навстречу, однако не приступили сразу к разговорам о деле, а велели прежде поставить блюда с мясом, хлеб и напитки, приглашая всех покушать.

Расположились на земле, возле возов. Визуна усадили на почётное место и, приободрившись, стали угощаться. День выдался погожий, на редкость прекрасный, напитков всяких стояло великое множество, а начав пировать, и не заметили, как за трапезой прошла большая часть дня. Визун молчал. Мышкам казалось, что он был на их стороне, а Лешеки почти не сомневались, что он не выступит против них. А потому ещё до начала веча просили посоветовать им, как поскорее довести дело до конца.

Старик поглядел по сторонам и, подумав, начал:

— Для того и прибрел я сюда, чтобы принести вам истину — не от себя, а из того истока, откуда она идёт. Вновь совершил я странствие в святые места, дабы спросить, как нам спастись от беды. И вот я возвращаюсь оттуда. Был я далеко, был в храмах Святовида, Радегаста[57] и Поревита[58], был в Колобжеге, Щецине, Ретре[59] и на священном острове ранов на Чёрном озере[60].

Владычествуют там боги, которым покоряется все наше племя, бодричи[61] и вильки так же, как лютичи[62] и поляне…

Нет у нас ни таких храмов, ни тех богов, что у редаров и ранов… однако и мы почитаем Ругевида[63] с семью обличьями и семью мечами, Триглава о трех головах, четырехликого Поревита с пятым лицом на груди и Святовида с четырьмя головами, которые смотрят на четыре стороны света…

Туда я ходил, чтоб услышать вещее слово волхвов, и несу вам оттуда их прорицания.

Он обернулся, все молчали, только Мышко спросил:

— Но как вы добрались до Ретры?

— Кто же обидит беззащитного старика? — ответил Визун. — Вильки не раз останавливали меня по дороге, но отпускали с миром… К Радегасту тоже нелегко добраться…

Капище стоит на острове, окружённом со всех сторон водой, как наша Ледница; к нему ведут мосты и длинная плотина, но и ступив, наконец, на землю, надобно пройти ещё девять ворот и в каждые стучаться и проситься, ибо и, ночью и днём их охраняет бдительная стража и всякого кто идёт, расспрашивает и осматривает. В храм не пускают разом более трех человек. Стоит он на возвышении за оградой с тремя воротами, но открываются только двое, а третьи — потайные — ведут к воде… Бог, увенчанный короной, весь золотой, стоит на рогах оленей и козлов, высоко под пурпурным сводом, покоящимся на расписных колоннах, подле него стоит его царственное ложе, покрытое порфирой… Вокруг него — другие боги, вооружённые мечами… Туда я прежде всего направил свои стопы, дабы услышать прорицание.

— Что же оно гласило? — посыпались вопросы.

Визун опустил глаза.

— Долго пришлось мне ждать, пока не пришёл ответ: «Выбирайте смиренного». Этого мне показалось недостаточно, и я отправился на священный остров на Чёрном озере, на Ясмунд и в Рекону[64]… вопрошал Триглава и Святовида. И изрёк Святовид: «Выбирайте малого», Триглав повелел мне сказать: «Выбирайте бедного». Вопрошал я Святовида через рог, мёдом налитый, и изрёк он, что смута и войны нас ждут, пока малый не будет вознесён и не станет великим.

Слушая Визуна, все переглядывались с озабоченным видом, а старик продолжал:

— Ныне вещают нам боги то же, что сердце давно мне вещало… Согласие нам нужно и единение… Я обошёл все народы наши и племена, населяющие земли от Днестра до Лабы, одно за другим, от синего до белого моря и, мысленно сочтя их, изумился тому, как нас много и как мало мы можем… Одни предались немцам и держат их сторону; другие воюют с братьями-соседями; третьи скрываются в лесах и своих же, но обитающих за межой, знать не хотят… Каждый живёт, как вздумает, а собраться воедино и воедино действовать — для нас труднее всего… Многие поляне, как и я, не раз ходили в храм к ранам, встречали там сербов и лютичей, дулебов, вильков и иные племена одной с нами речи, ломали с ними хлеб, пили из одной чары, а назавтра снова враждовали…

У немцев один вождь, и, когда они ссорятся, он мирит их, как мать своих детей, подравшихся за миской, — наказывая обоих; у нас царит своеволье, и всяк, кто хочет, нас грабит… И ради этого своеволья мы не признаем над собой государя и становимся добычей диких зверей…

Если уж нельзя по-иному, пусть хоть наши края и общины придут, наконец, к согласию и выберут, как гласит прорицание, смиренного, малого и бедного…

Когда Визун кончил, наступило долгое молчание, а те, что раньше старались себя возвеличить, готовы были стать или казаться всех меньше. Иным, наиболее влиятельным, не по вкусу пришлось пророчество, и они роптали против старца.

Вдруг сзади послышались нетерпеливые возгласы:

— На вече! Садитесь в круг!

Все стали сбиваться в кучи — каждый род отдельно, восхваляя и превознося своих. О пророчестве сразу позабыли. Мышки кичились своими трудами и пролитой кровью, Лешеки отстаивали какие-то права, иные бахвалились богатством.

Сторонников Кровавой Шеи было больше всех, и они уже смелей стали провозглашать его князем, но едва это имя услышали на другом конце, поднялась буря и добрая половина отпрянула, не желая признавать Мышка вождём.

Тогда попытались выставить самого смиренного из Лешеков, но крики противной стороны заглушали жидкие голоса.

Старейшины, сидевшие в кругу, один за другим вставали и расходились.

Согласия не достигли и на этом вече… Многие ушли прочь, многие расположились на траве за валом и, попивая мёд, корили своих противников. Визун стоял в стороне, опираясь на копьё, и молча улыбался. Садилось солнце.

Вдруг на взмыленном, запыхавшемся коне примчался человек в одной рубахе; уже издали он что-то выкрикивал, показывая рукой назад.

Все вскочили ему навстречу. Спрыгнув с коня, человек громко закричал:

— Сыновья князя ведут против нас немцев, поморян и кашубов… уже перешли лес на границе…

Едва услышав грозную весть, все бросились к своим лошадям. Ужас и смятение охватили всех.

— Вот и дождались за ссорами и спорами! — гневно вскричал Добек. — А теперь все погибнем, если, потеряв головы, разбежимся: так и перебьют нас по одному, как воробьёв на крыше…

Лешеки молчали, отойдя в сторону: им легче было договориться с сыновьями Хвостека. Мышки рисковали головой… Они сбились в кучу и стояли особняком.

— По коням, кто жив, собирайте своих людей! — послышались крики. — Тут некогда долго раздумывать… Идти всем и лавой загородить им путь… Не остановим их сейчас, потом будет поздно…

— Все по домам, за людьми! — повелительно прервал Добек. — Поезжайте собирать челядь… завтра ведите сюда к Гоплу всех своих… и отсюда двинемся на врага… Вечера и ночи хватит! По коням! По коням!

Разослав гонцов по усадьбам, все сели на коней, мигом переловленных на пастбище или выпряженных из возов, и, едва успело стемнеть, как городище опустело и затихло.

Когда настала ночь, в той стороне, откуда ждали нападения, небо обагрилось заревом.

Наутро никто не приехал на место сбора: должно быть, все готовились, а у многих не было копий и пик… Лишь на третий день люди стали понемногу стекаться к озеру. Весть о вторжении врага всех подняла на ноги, потянулись кучки людей даже из самых отдалённых поселений.

Не дожидаясь, чтоб его выбрали, Добек явился первым на площадь, сам взял на себя начальствование, и никто не отказывал ему в повиновении. Он был достаточно силён, чтобы подчинить себе всякого, кто бы вздумал противиться.