– Завтра он превратится в груду пепла, а мы, быть может, будем лежать здесь, как вот эти трупы!

На верхней половине ни одна из женщин не хотела ложиться спать, боясь ночного нападения. Все сидели на земле или на лавках вокруг огня, ни у кого не хватило духу взяться за пряжу. Пальцы не повиновались, ладони дрожали, и расставленные по углам печально стояли бездеятельные прялки. Девушки, сложив праздно руки на коленях, сидели в глубокой задумчивости. О пении забыли и думать, и только изредка шепотом переговаривались между собою. Только неугомонная Марта Спыткова своими жалобами и ропотом еще увеличивала печаль своих товарок.

– О, если бы я только это предчувствовала! – вздыхала бедняга. – Если бы я только знала, что меня ожидает в этой несчастной стране, никогда бы я не согласилась увезти себя с Руси. За меня сватались князья и бояре, жила бы я в каменных палатах, в полной безопасности, в Киеве златоверхом, либо в Полоцке, либо в Новгороде, хотя этих самых новгородцев называют повсюду плотниками! А здесь! Здесь!

Она вздернула плечами.

– За грехи мои пришлось мне здесь жить!

– Да разве на Руси не бывает войны? – несмело спросила Здана.

– Да уж не так, как у вас, – возразила Спыткова. – Иной раз побьются варяги с нашими, порубятся друг с другом в поле, а нам, женщинам, какое до этого дело. Мужчины выходят из замков, выезжают в долины, а в замках все спокойно!

Никто не прерывал повествования Спыковой, но вдруг Здана, которая проскользнула на темный чердак и выглянула в окошечко, громко вскрикнула. Все с криком вскочили с мест.

В замке поднялась какая-то странная суматоха и беготня. Сквозь щели чердачных стен виднелось где-то близко огромное зарево, видно было, как в воздухе летали искры.

– Пожар, пожар! – кричала Здана.

Все с криком бросились к дверям.

– Огонь! Пожар!

Шум во дворе замка все увеличивался.

Действительно, – пожар был внутри городища. Подожженные руками злодеев горели сараи. А так как все хозяйственные постройки соприкасались между собой крышами, и ветер раздувал пламя, то пожар угрожал и главному строению, мостам и рогаткам, составляющим всю защиту замка.

Чернь, притаившаяся под валами в ожидании этой минуты общей растерянности, теперь выскочила и с громким криком бросилась на окопы. Стены сараев, сложенные из сухого хвороста, солома и сено под ними горели, как огромный сноп яркого пламени. Одни бросились тушить огонь, другие должны были защищать заграждения на валах, на которые напирали осаждающие.

Казалось, что настал уже последний час. Оставалось только: или погибнуть в огне, или отдаться в руки дикой черни. Белина с горстью защитников, не теряя мужества, тушил огонь, а Томко с Доливами побежали на валы.

И снова бой закипел, как в аду. Треск обрушивавшихся балок сопровождался дикими воплями черни.

Но, как будто бы Бог, сжалившись над отчаянными стонами несчастных, захотел придти им на помощь, – вдруг полил обильный дождь, затушивший пожар гораздо скорее, чем это сделали бы люди. На валах продолжали сбрасывать последние бревна и камни, а под конец выхватывали с пожарища горящие головни и бросали их в толпу осаждающих.

Убедившись в том, что огонь, на который они так рассчитывали, уже угасал, обманутые в своих надеждах нападающие, – начали понемногу отступать и прятаться от ливня.

А с неба продолжал литься этот дождь милости и чуда Божьего, как будто вызванный молитвами отца Гедеона.

Бедные женщины не скоро оправились после этого перепуга. Некоторые из них упали без сознания и долго пролежали, не приходя в себя. Спыткову пришлось положить на ее постель и приводить в чувство водой. Крики женщин были так ужасны, что Белина два раза посылал к ним с угрозами и приказаниями не отнимать мужества у защитников и быть повоздержаннее.

Уже светало, когда пожар стих, и в это же время начал затихать и дождь, и что очень редко случается в позднюю осень, к утру поднялся ветер, разогнал густые тучи и очистил небо. День обещал быть ясным и солнечным. Что это было? Предзнаменование или злая насмешка судьбы? Над долиной стлались клубы дыма; переполненная дождевой водой речка и болота казались одним огромным озером. Видны были подхваченные водой и рассыпавшиеся стога сена заготовленного для лошадей. Стада уходили в лес, люди бродили в воде и грязи. Блеск восходящего солнца отражался в лужах на лугу. День все разгорался.

– На валы! К рогаткам! – кричал старый Белина.

Все спешили на свои места, а старик хозяин снова пошел на мост взглянуть, что делается…

А делалось что такое, чего нельзя было даже понять!

Хоть и день уже настал, и солнце всходило и во всем лагере чувствовалось особенное оживление и движение, но оно было, по-видимому, направлено к иной цели. На замок не обращали уже внимания. Палатка Маслава была видна, как на ладони. Здесь седлали коней, поспешно собирались люди и что-то делали около палатки, как будто собираясь сложить ее. Одни выбегали оттуда, другие галопом подъезжали к ней… Трубили в рога и сзывали войско.

Группы людей, еще вчера бродившие в беспорядке, теперь устанавливались и образовывали правильные отряды. Не слышно было больше ни криков, ни угроз, – вся чернь была поглощена какими-то спешными приготовлениями. И даже те, которые провели всю ночь под валами городища, побросали потухшие костры и присоединились к остальному войску в долине. Вечером и ночью перед ливнем Собек подсмотрел и подслушал, что на речке и через трясину собирались проложить новые гати и мосты. Теперь же Белину известили, что работу эту бросили, а всех людей взяли оттуда. Что могли означать эти неожиданные сборы в долине, беспокойные передвижения и, особенно, это равнодушие к осажденному замку – об этом никто не мог догадаться. Одним хотелось видеть в этом обещанное чудо, другие боялись нового приступа, более подготовленного и лучше обдуманного. Эти необъяснимые передвижения и группировки внушали защитникам тем большую тревогу.

Когда взошло солнце, палатка Маслава была уже увязана и положена на воз. А сам он – в том самом наряде, в котором он появился перед замком в первый день, – выехал с дружинником в долину, Объезжая отряды своего войска, он как будто делал им смотр и отдавал приказанья.

Вчера еще шумливая и дерзкая чернь теперь казалась молчаливою и чем-то подавленною. Около городища никого не оставили, так что измученные защитники могли спокойно отдыхать до того момента, когда их призовут к бою.

Этим временным затишьем воспользовался старый вождь, приказывая сносить наверх доски и бревна, уцелевшие от пожарища, чтобы заранее подготовиться к новой осаде.

Все вздохнули свободнее. Особенно женщины, у которых вообще легко сменяются тревога и веселье, печаль и улыбки, – подбодрились и оживились надеждой.

Томко нашел время навестить мать и Здану, а, так как Спыткова еще не оправилась после вчерашнего перепуга и лежала, то Кася очутилась в соседней горнице наедине с Томкой и его сестрой. Его бледное лицо со следами крови от свежих ран, пробудило в девушке чувство, которое выразилось в открытом и смелом взгляде.

– Ой! – со смехом говорила Здана, – кто бы мог поверить, что это слабая Кася вчера несколько раз хваталась за секиру, и ее пришлось силой удерживать.

Стыдливая Кася, смутившись тем, что тайна ее была обнаружена, зарумянилась, отвернулась и даже глаза рукой прикрыла, собираясь отпираться от приписываемого ей поступка, но стоявшие тут же девушки подтвердили слова Зданы, а Томко взглянул на нее с радостью и гордостью.

– Если Бог чудом спасет нам жизнь, – обратился Томко к сестре, – нам будет, о чем вспоминать. Что тут говорилось, что мы пережили, – трудно будет потом поверить!

– О это правда, – говорила Здана, приходя на выручку Касе, которая отвечала ему только взглядом. – Мне и теперь все кажется каким-то сном! Я и сама не знаю, сплю я или грежу на Яву.

Кася качала головкой и то бросала на Томка смелый взгляд, то опускала ресницы, то снова вызывающе смотрела на него, но, встретив его взгляд, – тотчас же теряла самообладание.