— Она из семейства Синклеров, которых называют Семью Смертными Грехами — здесь, в Лондоне, ты не мог не слышать рассказов об их проделках и похождениях. На этих семерых братьев и сестер нет никакой управы; они настолько необузданны и непредсказуемы, что собственный отец отлучил их от родового гнезда, пока каждый в отдельности не исправится и не приумножит фамильной чести Синклеров. Твоя Сьюзен этого не добилась.

— Я и гроша ломаного не дам за все те басни, которые распространяют светские сплетники. Мне казалось, бабушка, что вы тоже стоите выше слухов и сплетен. — При этих словах бабушка невольно вздрогнула. — Я знаю Сьюзен куда лучше, чем вы или кто бы то ни было другой в лондонском высшем свете. И уверяю вас, бабушка, что она — женщина добрая, отважная и благородная...

Он замолчал, вдруг ясно увидев, к какому будущему стремится, и поняв, с какой единственной женщиной хочет это будущее разделить. Только со Сьюзен.

— Если леди Сьюзен Синклер примет мое предложение, то я твердо намерен взять ее в супруги!

Бабушка широко открыла глаза. Какой парадокс: всего несколько дней назад она побуждала Себастьяна жениться на девушке, которая во всем походила бы на Сьюзен, а теперь и слышать об этом не желает. Он вернулся к своему бокалу, наполнил его и осушил одним глотком.

Бабушка просто кипела негодованием. Она схватила свой бокал, поднесла к губам и недовольно поморщилась, увидев, что он абсолютно пуст.

— Твой отец сбился с пути истинного и запятнал родовое имя гораздо сильнее, чем ты думаешь. А тебе предназначено восстановить фамильную честь.

— Бабушка, я не в состоянии изменить прошлое. Теперь это мне совершенно понятно. Все, что в моих силах, — это прожить жизнь в соответствии с моими понятиями о добре и благородстве. Не могу сказать, заставят ли мои поступки других людей позабыть об ошибках, совершенных моим отцом. А я лишь могу постараться стать более достойным человеком. И я становлюсь таким рядом со Сьюзен.

— Ты величайший глупец, коль полагаешь, будто бы сумеешь восстановить фамильную честь, когда рядом с тобой будет эта женщина.Послушайся меня, мой мальчик, пока еще не поздно. Ты должен держаться как можно дальше от этого грешного создания! Для тебя она — сущая отрава! Поверь мне: она тебя погубит, она лишит тебя всяких надежд на карьеру в палате лордов.

— Уже поздно, бабушка, — проговорил Себастьян, медленно повернувшись и вглядываясь в старушку сквозь полутьму. — Мое сердце принадлежит ей. Я люблю ее.

Глава 18

Отбрось же ты леность,

Эту сирену свою...

Гораций [55]

Особняк Синклеров Площадь Гровенор-сквер

Пронизывающий холодный ветер, зажатый меж высоких каменных стен, лихорадочно метался по всему саду, словно оказавшаяся в загоне дикая лошадь. Опавшие листья кружились в хороводе у ног Сьюзен, пытаясь увлечь за собой шнурки ее ботинок и задувая сквозь кружевные чулки.

— Что это тебе вздумалось, Сью, выйти на прогулку в такой неласковый день? В гостиной уютно пылает камин. Может, зайдешь в дом, согреешься, мне компанию составишь? — Грант присел рядом с ней на мраморную скамью и сразу задрожал от холода. — Ты же себе отморозишь так все седалище. Скамья холодная, как лед.

Сьюзен только плечами пожала и продолжила разглядывать розы: их лепестки пока что еще не увяли, тогда как все остальные растения в саду уже покрылись темным золотом и начали засыхать.

— Мне нужно принять очень нелегкое решение, Грант, я не могу допустить, чтобы на него хоть немного повлияли то веселье и те простые радости, которые царят в кругу семьи.

— Ох, Сью, мы же связаны друг с другом крепко — не хуже тех шелковых нитей, которыми ты штопала раны Стерлинга после очередного поединка на ринге. — На его губах мелькнула усмешка, и даже Сьюзен, несмотря на всю серьезность своих размышлений, мысленно усмехнулась при этом воспоминании. — Даже сидя на глыбе льда, ты не в силах забыть двадцать лет, прожитых нами бок о бок.

— Да уж, конечно, не в силах, — вздохнула Сьюзен, еще, минутку подумала и повернулась к Гранту. — И как мне только принять решение?

— А в чем тебе самойвидится решение? — Он сжал в своей теплой руке затянутую в перчатку руку сестры. — Отбрось все то, что тебе говорил об этом кто бы то ни было, все, что кто-то может об этом подумать, и решай сама.

— Не могу, — отвечала ему Сьюзен, сидя как статуя. — Это решение скажется на мне, но оно повлияет и на других — на тех, кого я люблю всей душой.

— Расскажи-ка, что ты надумала. — Грант повернулся так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. Она же забрала у него свою руку и сложила пальцы, словно на молитве, а потом прижала их к губам. При этом Сьюзен стала немного раскачиваться взад-вперед, будто это мама укачивала ее, как, в детстве. Мелочь, однако это помогало ей успокоиться, когда жизнь становилась чересчур уж трудной.

Еще немного подумав над мудрыми словами Гранта, она наконец убрала пальцы с губ и повернулась к брату.

— Вероятно, это самое трудное в моей жизни решение, потому что принять его ты мне не поможешь. И никто не поможет. — Она опустила глаза, потом снова посмотрела Гранту в лицо. — Мне предстоит решить, должна ли я позволить папе и всему большому свету смотреть на меня как на респектабельную даму, а не как на один из Семи Смертных Грехов.

— Ну, это не представляется таким уж трудным решением. Ты же к этому всегда стремилась. Да и все мы стремимся с тех самых пор, как оказались в Лондоне.

— Да, к этому я стремлюсь. Па впервые в жизни говорит, что гордится мною. Люди, о которых я и слыхом не слыхивала, жадно выслушивают мои советы. Люди из высшего общества — те самые, которые нас только что на части не рвали, которые скалились, едва завидев нас в бальном зале, — теперь присылают мне приглашения, упрашивают, чтобы я посетила их приемы. — Она снова взглянула брату в глаза и пожала плечами. — О такой жизни я всегда и мечтала, но мне кажется, что согласиться на нее, к сожалению, я не имею морального права.

— Что же в этом такого плохого? Ты сильно изменилась, Сьюзен. Сейчас ты уже не та, какой была до своей поездки в Бат. Совсем не та. Ты повзрослела. Ты сбросила маску, которая мешала разглядеть твое подлинное лицо. Хотела ты того или нет, но ты всем доказала, что ты — та Сьюзен, какой тебя всегда знали братья и сестры: добрая, заботливая, талантливая и достойная всяческого уважения.

— Ты прав, больше я не могу этого скрывать, — кивнула Сьюзен и опустила голову, чтобы брат не увидел сверкнувших на ее глазах слез. — Я должна жить настоящей жизнью... но и переносить те горести, что неизбежно ей сопутствуют. — Она снова подняла голову и взглянула ему в глаза, несмотря на то, что по щекам ее катились слезы. — Я не могу допустить, чтобы герцог Эксетер нес на своих плечах груз бесчестья, которого совершенно не заслуживает. Не могу допустить, чтобы его принудили к браку со лживой девчонкой и вынудили сносить презрение палаты лордов и всего высшего света только потому, что я смолчала и скрыла свое собственное легкомыслие, которое проявила тогда в библиотеке.

— Сьюзен, — Грант притянул ее к себе и крепко обнял.

— Позволь мне, пожалуйста, договорить до конца. — Голос ее дрогнул, но в душе она чувствовала справедливость того, что говорила. — Если я и вправду изменилась, ее у меня есть нравственное чувство, то я не могу не признаться в том, что была в объятиях герцога Эксетера тогда, в библиотеке, и признаться в этом я должна открыто.

— Если ты поступишь так, — сказал Грант, не сводя с не серьезного, внимательного взгляда, — то наверняка утратишь папино уважение. А он ведь усмотрит в твоей близости с герцогом бесчестье для всей семьи и вполне может изгнать тебя — начинай тогда новую жизнь, совсем одна!

—Это я понимаю. — Еще одна слезинка скатилась по щеке к подбородку.

— Люди светские станут, скорее всего, сторониться тебя — вполне возможно, что и герцог тоже. Он, вероятно! и любит тебя, но будь готова к тому, что даже он может отвернуться от тебя, чтобы сохранить свою собственную фамильную честь.