И вот идет по делу или в праздности молодой человек — артист ли, космонавт ли… И лежит книжка о Золотухине… Купит ли он ее?! Будет ли в моей жизни какая-то польза, чтобы память обо мне заинтересовала кого-нибудь?! И осталась. Каждое явление переживает свой срок хранения памяти. Одного помнят год-два, другого 10–15, третьего — 50 и больше. 50 — это много. По нашим временам. Так будем же заботиться о хохме, о легенде в жизни своей. Примерно такие мысли родились у меня, когда я несколько раз глянул на книжку об Астангове. Кажется, теперь я ее куплю.

30 сентября. Киев

«Гамлет» в буфете [147]. У Веньки не получается. Вовка сказал точно: «Ты понял, что ты сказал сейчас, как бритва, а ты, Веня, не принял…» Алла в парике черном, она Лесю играет [148]. Девочка-стервочка С. в зубах ковыряет, чьи кости она выплевывает? Тремя ступеньками ниже стоит Филатов, смотрит за принцем, шевелит губами, покуривает нервно. Я не принимаю участия. Счастливый соперник — Иванов, писатель, инженер человеческих душ… он хорошо играет Лаэрта…

Володю, такого затянутого в черный французский вельвет, облегающий блузон, сухопарого и поджатого, такого Высоцкого я никак не могу всерьез воспринять, отнестись серьезно, привыкнуть. В этом виноват я. Я не хочу полюбить человека, поменявшего программу жизни. Я хочу видеть его по первому впечатлению. А так в жизни не бывает.

9 октября

«Бумбараш» [149].

Я понял, как играть его, когда познакомился с Юлием Кимом. Вот кто должен играть Бумбараша. Маленький, широколицый, узкоглазый человечек — не то вьетнамец, не то китаец-кореец-японец?! А скорее всего, Моцарт. Как он пел свои песни, как он бряцал на гитаре… какие песни придумал он для Бумбараша. Я увидел живого Бумбараша. Я увидел всего, целиком — с мимикой, с пластикой… С той веселостью и трагикомичностью. Мне не надо было придумывать Бумбараша, мне надо было играть Кима. И я стал играть его. Я стал подслеживать его, подстреливать глазом… Жаль, что было его в экспозиции мало…

Он играл в карты — я смотрел и запоминал, как он держит карты, какую мимику строит. Мимика пишет в это время его затейливый, смешной внутренний мир… он знает, что игра в карты сама по себе — юмор, но очень серьезный, высокий, принципиальный — смешно. Он показывает цыганскую борьбу… Мы боремся с ним, кругом хохочут. Мне хочется победить Кима, зацепить его ногу ногой и перевалить на живот… Мы ползаем по песку, и я ловлю Кима-Бумбараша… Юлик ужасно прост и элегантен в одно время. Он тот интеллигент, который все может позволить — и оставаться в высшей лиге. Он добрый, но говорит всегда правду — такое впечатление… Он щедрый. Черт его знает, я не могу выразить, чем он мне нарисовал Бумбараша… Из его песен, вернее, из того, как он их разделывал сам, сложился образ, я понял, как играть, когда Юлик несколько раз и по-разному проиграл свои песни.

Разговаривал сегодня с Володей. Понравился он мне в репетиции. Быть может, первый раз за все время гамлетианы. Трогательный, беззащитный, мало его стало… И голос тихий, незаметный… Не нарочито тихий, чтоб значительней, а тихий, когда скромный.

28 октября

Минск зовет сыграть Яшку в «Певцах» [150]и записать фонограмму. С лета они меня ждут… Высоцкий убедил Турова [151], что это может сделать только Золотухин. Быть может, он и прав.

2 ноября

Вчера Высоцкий сообщил распоряжение шефа, чтобы мы подготовили приветствие к 50-летию Вахтанговского театра из пролога «Доброго». Все это по телевидению будет транслироваться, и на всю страну. Ответственность какая. На это надо потратить дни и здоровье.

14 ноября

Нам запретили приветствовать вахтанговцев. Наше приветствие не состоялось. Говорят, запретил Кузнецов, министр культуры РСФСР. А Е.Симонов согласился. Не укладывается. Единственно, чем может гордиться Вахтанговский театр, что он фактически родил «Таганку», ведь оттуда «Добрый», оттуда Любимов. 90 % «Таганки» — щукинцы. Позор на всю Европу. Наша опала продолжается. А мы готовились, сочиняли, репетировали. Даже были 9-го в Вахтанговском на репетиции. Слышали этот великий полив. Хором в двести человек под оркестр они пели что-то про партию, а Лановой давал под Маяковского, и Миша Ульянов стоял шибко веселый в общем ряду. Будто бы сказал министр, что «там (на Таганке) есть артисты и не вахтанговцы, так что не обязательно им»… Неужели это так пройдет для нашего министра? Ну, то, что Симонов и компания покрыли себя позором и бесславием, так это ясно, и потомки наши им воздадут за это. От них и ждать нужно было этого. Удивительно, как они вообще нас пригласили. Петрович говорит: «Изнутри вахтанговцы надавили на Женьку…»

16 ноября

Выпуск «Гамлета», правда, складывается трагически. Несметные опоздания артистов, неявки на репетиции… Артисты стонут: надо выпускать спектакль, иначе свихнутся все… В довершение — начались болезни. Демидова легла в больницу. Отек горла, потеря голоса на почве аллергии… Шеф не замедлил выдать: «Спектакли играть — у нее аллергия, а сниматься на холоде — у нее нет аллергии. Репетировать — у нее отек, а мотаться в Вену, в Киев, к Жоржу Сименону — у нее отека нет. Снимается, пишет, дает интервью… выступает по радио, телевидению, а в театре нет сил работать. Как это понять?» Может быть, Бог карает за то, что в день погребения Зои [152], в день, когда мы проводили гроб с ее останками и плакали, мы поднялись в верхний буфет и, не дожидаясь, пока разберут траурное оформление в фойе, начали репетировать. Увезли в больницу Офелию — Сайко [153].

Высоцкий (жалуется):

— Я не могу с ним работать. Он предлагает мне помесь Моцарта с Пушкиным. Ну это же не мое. Я не могу разговаривать в верхнем регистре, вот так… Правильно говорят актеры (ребята мои некоторые посмотрели): «Лев должен рычать, а не блеять». «Нет концепции», — говорит Аникст [154]. Я с ним согласен. Ни одна сцена, ни одна линия не рещёна. Более-менее угадывается линия матери, которая сначала счастлива, а потом боится это счастье потерять… Он абсолютно нас не ценит. Мы ему, мы — не нужны. Этого не было раньше — или было не в такой степени… У него нет влюбленности в своих артистов, а без этого ничего не получится.

10 декабря

Высоцкий:

— Ты еще лучше стал репетировать Кузькина. Ты повзрослел. Только покраситься нужно обязательно, а то мальчишкой выглядишь.

И я вечером же вчера, идя на репетицию, завернул в парикмахерскую и вышел оттуда черный, как жук навозный.

Шеф:

— Ты чего сделал с собой? Опять кино?

— Что вы, для Кузькина исключительно.

— Ну да?! Солома была лучше.

Вот так, не угодишь. Конечно, я очень черен, это не мой цвет, но, может, высветлюсь еще…

1972

1 января

После спектакля за нами заехали Володя с Мариной, застали врасплох нас. Ну ничего, обошлось. По-студенчески наставили закусок, икры банку… Славно посидели, потрепались. Марина была в своем знаменитом красном костюме, заглазно описанном мной в «Таньке, любовниках и менестрелях». Она видела «Живого» — восторги полные, комплименты. «Сидела, — говорит Володя, — и плакала. Когда у тебя из мешка капало — обратный эффект. Валерий, ты делаешь вещи невероятные… Ты сам не знаешь, как ты в следующую минуту будешь играть… Раньше была работа артиста, хорошая, но работа артиста… Сейчас артиста нет. Есть русский мужик, тип, Кузькин…»