Я не знал за собой такого, что мне будет вдруг жаль «Галилея», потому что это вымученное, кровное… Я метался в тот день… Думаю, ну кому позвонить, некому позвонить, Валера, а тебя не подзывают… Кто это подходил к телефону, неужели ты не заметил?! На сцене, говорит, и всё, я-то знаю, что ты не на сцене, до тебя еще целый акт…

[На полях.] — А ты сказал, что это Высоцкий? — В том-то и дело, что сказал. «А мне какое дело, кто это. Я сказал, он на сцене».

И вот некому позвонить… Ну почему, думаю… ведь я всегда был окружен друзьями, казалось… а позвонить даже некому, с кем можно было бы поговорить просто, по-человечески, безо всяких…

Я когда стал один, я полюбил дом. Мне стало приятно приходить, брать бумагу, садиться к столу — и… получается. Мне стало приятно быть дома. Это ведь ужасно, оказывается, хорошо. Никто тебе не мешает, даже к телефону подходить не хочется. До меня стал доходить смысл застольной работы, хочется сидеть и писать… писать…

— Поедем с 10 по 30 июля, заработаем много денег в Иркутске, перед фильмом минут 15 будем выступать, и на год нам хватит.

9 мая

Вчера на «Галилее» была Терехова.

— Почему ты так хорошо играешь? Ты раньше хуже играл. Марецкая до сих пор жалеет, что ты ушел: «Не надо было отпускать такого артиста».

Нет целеустремленности во мне. Не могу я, как Пастернак, быть максималистом. Думаю, чему бы себя посвятить: писать ли про Чайникова — «Как Иван Чайников воду возил» — или концерт готовить — достать аккордеон, выучить на нем «Ой, мороз, мороз»… и по какой-нибудь Перми ездить и выхваляться. Но ничего не сделаю — ни номер с аккордеоном, ни Чайникова не напишу — в окно посмотрю. Нет во мне той энергии, которая бы дотянула меня до гения. Задатки есть, безусловно, но с одними только задатками далеко не уедешь, так и останешься с ними на том месте, где остановился. Живу по инерции, «как пуля на излете». Иногда вспоминаю «Живого», и слезы накатываются. Так и не узнает мир — какой артист во мне скрыт. И уже бояться начинаю — а вдруг лет через пяток скажут: «Давай играй, ребята, кто чего хочет», — смогу ли я подняться до нынешней формы… Ох, черт, какая печаль! Ну ничего, главное — душу береги. Друга вчера окончательно решили ВЗЯТЬ.

10 мая

Сегодня шеф поманил пальцем (уж сколь раз я ему попадаюсь на улице минут за 10 до репетиции, он даже не входит, рано, греется на солнышке, встречает артистов).

— Ругать будете?

— Почему ругать?

— Вы как маните пальцем, значит, влип.

— Валера, «деревня» в твоих руках, задавай тревожный тон. И вообще, по своей роли возьми.

— Постараюсь — не выйдет, не обессудьте.

— Ты роль не забывай. Мы с Можаичем не сдались. Мы еще кино снимем, коль живы будем, доживем.

Люблю я в шефе такие минуты — просветленные, высокие, несколько даже сентиментальные. За родного сходит. И так его не охота огорчать плохой игрой, из кожи лезешь, но стараешься, и это-то и плохо, если только для него — обязательно огорчит, а если всегдашняя привычка, чтобы в самой что ни на есть зана-родной сцене глаза талантливо блестели, — к обоюдной выгоде.

Шеф дал какоето сумбурное объяснение возврату Высоцкого:

— В театр вернулся Высоцкий. Почему мы вернули его — потому что мне показалось, что он что-то понял. Я знаю — в театре много шутят по этому поводу. Но должен сказать, что нам нелегко было принять такое рещёние. Некоторые не склонны были доверять Высоцкому, но вы меня знаете, я все делаю, чтобы человек осознал, понял и исправился, я всегда склонен доверять человеку, за что часто расплачиваюсь. Мне показалось, что Высоцкий понял, что наступила та черта, которую… Пьяница проспится — дурак никогда. Я не хочу сказать про Высоцкого, что он дурак, но он должен понимать, что театр идет ему навстречу, и ответственно подойти… Человек должен пройти огонь, воду и медные трубы… Мне кажется, медные трубы, фанфары славы Высоцкий не выдержал и потерял контроль над собой. И тут же артист обескровливается, он растрачивает душу, и это самое страшное, артист гибнет, и ему самому невдомек. Он думает, что он своим появлением уже озаряет публику, а публика не прощает холостого выстрела, она быстро забывает артиста, когда он заштамповывается.

13 мая

Володя вчера играл «Галилея», первый раз после перерыва, хорошо.

Шеф на репетиции взвинчен, как будто штопор у него в заднице, орет, как сумасшедший, на всех, бросается, рукава засучены — весь облик его и поведение говорят о том, что скоро… скоро премьера.

15 мая

Для «Цветов запоздалых» вчера молниеносно сняли один кадр на кухне. Оператор держит мою сторону — снимать моментально, а я, кажется, научился халтуре у Высоцкого, лишь бы быстро, заранее уверен в успехе — нехорошо. Надо остановить этот процесс в себе, накипь.

Вчера шеф во всеуслышанье, при всех на сцене и при мне меня хвалил:

— Некоторые работают блестяще… Золотухин… играет роли и в массовке вкалывает как леший.

Ох, нехорошо это. Я люблю, я привык, когда меня ругают, я себя чувствую тогда бойцом, а когда хвалят, я размокаю, даю себя гладить, ласкать мое тщеславие и теряю бдительность, так режут свиней: почешут их, погладят… они, дуры, глаза зажмурят от удовольствия, растопырятся, доверятся — в этот миг р-раз!.. и нож в сердце. Нет, надо быть начеку всегда и не позволять халтуру, подобно вчерашней, в кино, не считать это дело — междудельем, потомки будут смотреть, им не объяснишь, не докажешь.

26 мая

Про Высоцкого. В Ленинграде меня замучили… «Правда, он женился на Влади, а в посольстве была свадьба, они получили визы и уехали в Париж?» Примак [115]сунулся к нему, к Володьке: «У меня спрашивают…» Тот рассвирепел: «Ну и что, ну и что, что спрашивают, ну зачем мне-то говорить об этом, мне по 500 раз в день это говорят, да еще вы…»

Марина носила написанную заявку, либретто сценария на манер «Шербурских зонтиков» с той же приблизительно фабулой — Романову [116]. Он в восторге. Его не смутила даже фамилия Высоцкого: «Надо договариваться с банком» и т. д.

31 мая

Была премьера «Хозяина» в Доме кино, прошла она прекрасно, мы с Высоцким застали вторую половину фильма. Наградили — меня именными часами от МВД СССР, Высоцкого — почетной грамотой за пропаганду (активную) работы милиции.

После фильма подходили люди, брали автографы, поздравляли, говорили хорошие слова. Подбежали Мордюкова с Марковой и Сазоновой: «Гениальный фильм, ну замечательно… ой… ой, какой фильм». Много, много восторгов выразили в самых высочайших выражениях, не хочется перечислять.

Мы пришли в ресторан. Сели. Назаров заказывал. Стали петь. Просили Высоцкого все, без гитары он не поет, жаль, что она не растет сбоку. Перешли ко мне, пою «Мороз», алаверды к Мордюковой. Нонна поет казачьи припевки — чудо как хорошо. Потом изображает экзамен по вокалу во ВГИКе. Смешно. Все довольны. Поет Сазонова, ее очередь по кругу, очередь возвращается ко мне. Пою по просьбе Назарова «Любезную хозяюшку». Нас не торопят из ресторана. Директриса оказалась моей соседкой, живет на нашей улице, д. 10. Как при таком настроении — и весело, и грустно — не выпить было и не закурить. Приехал домой почти в три. А в 6 принесли телеграмму: «Ждите машину в 9 часов».

6 июня

ГОСПОДЬ НАМ ДАЛ СЫНА!!

Вес 4,5 кг, рост 53 см. Зайчик чувствует себя нормально, всем довольна.

Благодарю тебя, Господи, благодарю тебя!

9 июня

Вознесенский читал «поэмиму», упражнение очередное Любимову на фантазию. А в чем дело, я так и не понял, монтаж стихов, хороших стихов с пантомимическими прокладками, с тональным рядом и т. д. Высоцкий будет петь свои песни… а я?! От «Макенпотта» меня спас Боря, чтоб он не мешал мне в работе над Находкой, от «Часа пик» меня спас Веня; я гляжу, меня в театре что-то от ролей спасать стали, особенно после Кузькина, неужели, думаю, Кузькиным я удовлетворился, тем более что он не идет.