Мы поженились. Прохожу мимо памятника Гоголю работы Томского, установленного в начале Гоголевского бульвара, читаю на нем дату "2 марта 1952 года" и вспоминаю свою свадьбу и Горбачева... (Это день его рождения.) Впрочем, слово "свадьба" не совсем подходит к данному случаю. Мы вернулись из загса в "Якорь", распили в компании с Ираклием и Валей, ставшей уже его женой, бутылку вина, после чего собрали свои манатки и отправились на заранее арендованную комнатушку в районе Заставы Ильича. Весь наш скарб состоял тогда из одного чемоданчика в основном с Аниными вещами. Зато у нее была котиковая шуба, которую мы продали за три с лишним тысячи рублей. На эти деньги, плюс моя аспирантская стипендия, сняли временное пристанище и кормились до того момента, когда мне удалось устроиться на работу.
Слово "кормились" самое точное, поскольку "питание" предполагает нечто более разнообразное. Нашим же постоянным блюдом были макаронные рожки с зеленым сыром. Впрочем, этого было вполне достаточно. Любовь и ласка с лихвой возмещали отсутствие деликатесов на нашем столе. А пожилая хозяйка квартиры одолжила во временное пользование кастрюлю, пару тарелок и столовых принадлежностей. Чего еще надо! С утра до позднего вечера я лихорадочно писал свою кандидатскую, читал фрагменты, которые, как мне казалось, особенно удались, молодой жене, а она тогда еще безоговорочно восхищалась всем, что выходило из-под моего пера.
Аня родила сына в Краснодаре, куда переехали из Баку мои родители и сестра с мужем. Моя политиздатовская зарплата не позволила и дальше арендовать жилье в городе, пришлось переместиться в деревню. Мы сняли комнату в уже знакомом поселке Удельное в двух километрах от станции. Зима была суровая, дача не отапливалась, отогревались у небольшой печурки, как на фронте. Электрички до Москвы ходили исправно, удавалось найти и местечко, чтобы почитать в дороге. А вот от станции к даче тропку заносило снегом, пробираться по ней в кромешной тьме было не слишком приятно. Больше доставалось, конечно, жене с ребенком в этом неустроенном быте.
На следующий год чуть полегчало - Политиздату дали несколько домиков в Кратово, недалеко от поселка старых большевиков. Здесь нам, по крайней мере, не пришлось выкраивать из бюджета плату за аренду. Рядом были сослуживцы, в случае чего можно было позвать на помощь соседей. Начали появляться и друзья. Неподалеку поселились Олег и Алина Писаржевские. Они познакомили нас со сценаристом Владимиром Крепсом, владельцем шикарного загородного дома, в котором собиралась время от времени компания живших в округе приятелей хозяина. Он любил блеснуть какой-нибудь байкой, обсуждали киноновинки, умеренно выпивали, танцевали.
Все же зимы переносились трудно, и в конце концов мы перебрались на Черногрязскую. К этому времени Анины сестры повыходили замуж и стало возможным в пятнадцатиметровой комнате отделить закуток. Тесно - не то слово. Свои первые брошюрки я писал, стоя на коленях, разложив бумаги на кровати. В туалет надо было бегать на улицу. Это был своеобразный общинный быт, отличавшийся крайней скудостью жизненных условий и в то же время подобием семейного товарищества. В конце концов, слова "коммуна" и "коммуналка" происходят от одного корня. Теперь, когда я вспоминаю о "барачном" отрезке своей жизни, невольно приходит на память прочитанный много позже "Чевенгур" Андрея Платонова.
Ко всему люди привыкают, привыкли и мы, поставив в убогой комнатенке только что появившийся тогда широкоэкранный телевизор "Темп". Раз в неделю мы с Кареном ходили в баню. Теперь уже регулярно посещали театры, случались и "светские рауты". Как-то Борис Назаров пригласил нас в новогоднюю ночь поехать с ним в гости. Приехали в красивый новый дом где-то на Садовом кольце. Шикарно обставленная квартира, с иголочки одетые молодые люди, лениво развалившиеся в креслах и тянущие изысканные напитки. Так же лениво с нами поздоровались и тут же забыли о нашем присутствии, продолжая изнывать от скуки. Одна пара танцевала, для остальных даже это казалось непосильным. Мы потолкались полчаса и по-английски улизнули. Могли бы, впрочем, и хлопнуть дверью, все равно никто бы не заметил. Потом Борис назвал участников этой компании, принадлежащих все как один к золотой молодежи. В основном сыновья или внуки Ворошилова, Буденного, еще кого-то из маршалов и политических "небожителей". Кажется, единственным исключением была актриса Бескова, жена знаменитого форварда.
Жилищная комиссия Политиздата, побывав у нас в бараке, решила поставить меня во главу очереди - хуже никто не жил. Как только издательству предоставили несколько квартир в очень приличном новом доме на 3-м проезде Алексеевского студгородка, мы въехали в две светлые просторные комнаты, третья в квартире была отдана сослуживцу с матерью. Старуха оказалась вредная, портила нервы, но даже это не могло притупить нашей радости. Обставившись, получили возможность не только ходить в гости, но и устраивать у себя дружеские вечеринки. Гуляли на расположенной рядом ВДНХ, ездили с сыном на велосипедах в парк "Сокольники". Первую отдельную квартиру я получил только к своим сорока годам, а следующую и последнюю (три комнаты) - к пятидесяти. Это к вопросу о привилегиях партноменклатуры.
У Ани была профессия экономиста, она поработала несколько лет в таком качестве, но после рождения сына решила всецело посвятить себя его воспитанию. Это не помешало ей окончить заочно ГИТИС, получить диплом театрального критика и начать печататься. Обладая талантом рассказчика, она написала повесть о своей юности, в которой живо изображены народные характеры, быт и нравы "Черногрязской слободки" перед войной и в начале 40-х годов*. Жена была взыскательным судьей моих первых опытов на литературном поприще.
Дом - это, конечно, не жилое пространство, а дух, который в нем витает. Не случайно англичане отличают слово home от слова haus, т. е. здание. У нас было то, что принято называть открытым домом. Гостей здесь принимали хлебосольно, и они охотно шли провести время в доме, хозяин которого, скажем так, не чурался передовых идей, а хозяйка, красивая и радушная, умела к тому же прекрасно готовить. Костяк нашего общества помимо упоминавшихся Писаржевских составляли Анатолий и Галина Аграновские. Он тогда только начинал свое восхождение в журналистике. Человек, уютно чувствовавший себя в компании, исполнявший под гитару популярные песенки на слова Окуджавы и Пастернака, а иной раз - из полублатного репертуара. Толя был немногословен, избегал участия в шумных спорах, особенно на политические темы. Предпочитал слушать. Он был журналистом до мозга костей. Мне казалось, что каждое, даже случайно оброненное слово, любую информацию он перебирает в уме на предмет - можно ли как-то использовать в одной из своих публицистических статей. Работал над ними долго, тщательно, выписывая каждую фразу, вновь и вновь пробуя ее на слух. Это не наблюдение со стороны - он делился со мной своим творческим методом, сетуя, что не умеет писать быстро, как другие. Да и длинно, поскольку "душа" не переносит лишнего, пустого.
Это сказывалось на семейном бюджете, нужно было обустраивать сыновей, помочь им на старте самостоятельной жизни, и он ухватился за предложение Цуканова писать знаменитую брежневскую трилогию вместе с Аркадием Сахниным и кем-то еще. Косвенно повинен в этом и я - порекомендовал Георгию Эммануиловичу привлечь Аграновского к редактуре публичных выступлений. А уж потом он сам, познакомившись с Анатолием и оценив его перо, привлек к созданию биографической эпопеи генерального, пообещав помочь с жильем. С авторов взяли слово, что они будут немы как рыбы, и они его держали. Даже со мной Анатолий не поделился этим секретом. Впрочем, стоило прочитать несколько страниц, чтобы по стилю и манере изложения угадать одного из авторов. К смеху, я обнаружил в тексте целую страницу, слово в слово списанную из моей брошюры - той самой, за которую меня винили в ревизионизме.