Впрочем, находились смельчаки, которые наудачу спускались в эти меандры ада. Влюбленные, искавшие укромные уголки, еретики в поисках убежища, жадные искатели золота. И среди тех, кто выбирался на поверхность, всегда находились неисправимые болтуны. Одни утверждали, что нашли античные карьеры времен римского господства, другие рассказывали о неисчерпаемых подземных озерах, но все они испытывали страх во время своих похождений.

Дама Пернель перекрестилась. Шум на улице стих. Она словно зачарованная продолжала смотреть на дверь подвала, которую впопыхах забыл закрыть ее муж. Распахнутая дверь искушения.

Она снова перекрестилась. Ей было страшно. Страшно уступить своему желанию. Подняться, а затем спуститься в царство мертвых, поскольку — и она в этом не сомневалась — проклятые души устраивали там шабаш.

После эпидемии чумы и набегов англичан смерть превратилась в обыденное явление. Она была невидимой, но с ней сталкивались каждый день. Она могла быть воздухом, которым дышали, прохожим, которого встречали. В любой момент она могла прийти за вами и увести в траурный дозор, откуда никто не возвращался.

Даже священники говорили о смерти словно о живом существе. Читая проповеди, они описывали ее сидящей на черном коне, с лишенным плоти телом, держащей в руке острую косу, которой она без передышки сметала грешников и праведников, богатых и бедных. В эти времена, когда о праве забывали или глумились над ним, смерть играла роль высшего судии. И никто не мог уклониться от ее приговора.

Супруга Фламеля едва слышно прочла молитву. В ее снах часто появлялась смерть. Словно предчувствие. И всегда в виде молодой женщины, которая протягивала руку, чтобы ее пригласили танцевать. Но едва появлялся кавалер, как она превращалась в труп. Однако было слишком поздно. Под жуткий лязг костей она увлекала любовника в безостановочный похоронный танец.

И даже на стене кладбища Невинных младенцев художник изобразил эту пляску смерти. Там были скелеты с пустыми глазницами и выступающими костями, которые увлекали живых в противоестественную вакханалию, ведшую прямо в ад.

В камине зафыркал огонь. Дама Пернель взяла полено и бросила его на угли. Дождь из искорок осветил плиты, а голубоватые языки пламени слились, наполнив всю комнату светом. Дама Пернель снова взглянула на дверь подвала.

Она двинулась вперед, словно загипнотизированная.

Но оказавшись на лестнице, ведущей в ночь, она остановилась, охваченная ужасом.

Она не знала, что искал ее муж, но как только она откроет его тайну, она не сможет больше сомневаться. И даже надеяться.

Переступить порог значило войти в неизвестный мир, который вполне мог перевернуть всю ее жизнь.

Она спустилась на одну ступеньку. Мрак был наполнен тишиной. Густые чернила.

Она заколебалась. Но другой возможности узнать тайну ей не представится.

И дама Пернель начала спускаться.

59

Париж, Пале-Рояль, наши дни

— Только не говорите мне, что верите в этот вздор, — недоверчиво сказал Марка. — Алхимия была иллюзорным поиском, мечтой, уничтоженной химией и прогрессом. Мир не знает ни одного алхимика, добившегося успеха.

Эдмон Канселье смерил комиссара презрительным взглядом.

— Не стоит быть таким уверенным. Я удивлен, что такой масон, как вы, столь легкомысленно относится к этому серьезному вопросу. Многие ложи трудились над символикой алхимиков. Даже если не брать в расчет получение золота как самоцель, это ведь аллегория поисков собственного совершенства. Вы должны знать, что философский камень, который служит для получения алхимического золота, является также искусством, позволяющим преобразовать себя самого. В изучении человеческой природы средневековые философы продвинулись гораздо дальше, чем мы привыкли думать.

Марка с трудом сдержал улыбку.

— Сожалею, но я принадлежу скорее к братьям — наследникам духа века Просвещения. Для меня средневековье — это эпоха обскурантизма. Если братья проводят время в ложах, занимаясь серой, ртутью, несуразной символикой, это их проблема! Я уважаю их как братьев, но не более. Давайте лучше поговорим о том, как вы истолковываете результаты анализов.

Не говоря ни слова, Эдмон Канселье встал и направился вглубь комнаты, туда, где стоял черный лакированный шкаф в стиле китайской эпохи Мин. Он открыл дверцу и аккуратно вытащил тоненькую книгу в старинном переплете, украшенном множеством золотых завитков. В центре был выгравирован огромный солнечный диск в средневековом стиле. Он подошел к столу и бережно опустил книгу на него.

— Это фрагмент из Книги Адама, бесценный раритет. Полный вариант принадлежал Никола Фламелю, но он утрачен. Существовало всего лишь два экземпляра этого отрывка, но второй исчез во время Второй мировой войны. Я унаследовал эту книгу от деда, имя которого ношу. Он был последним алхимиком современного мира, мира торжествующего разума. Современники деда считали его сумасшедшим, но он продолжал искать золото высочайшей пробы.

— Я слышал о его работах в ложе, во время ритуального собрания, посвященного символике металлов, — заметил Брат Толстяк, пристально глядя на раритет.

— В этой книге посредством сложных аллегорий рассказывается о получении божественного золота бесподобной чистоты, золота, которого нет в природе. Совершенный алхимический манускрипт, который никто, кроме моего деда, не сумел расшифровать.

— Полагаю, он передал вам вкус к золоту и попутно колоссальное состояние, — съязвил Марка.

Мужчина вновь улыбнулся, не обращая внимания на нападки комиссара.

— Он умер в нищете, забытый всеми. Что касается меня, только торговля этим драгоценным металлом на мировых рынках позволяет мне жить, я бы сказал, комфортно. Однако вполне вероятно, что я унаследовал его страсть….

— Значит, он так и не нашел золота… Далеко же мы продвинулись, — добавил Брат Толстяк.

— Я этого не говорил, — резко оборвал его Эдмон Канселье. — В нищете, да. Но перед смертью он признался своему сыну, что какой-то незнакомец приходил к нему и представил доказательство, что усилия алхимиков не были напрасными. Он подарил деду небольшой самородок. Дед передал этот самородок, свое единственное достояние, сыну, а потом он перешел ко мне. Он перед вами.

Марка и Брат Толстяк вытаращили глаза. Канселье забавляло их изумление. Он показал пальцем на завитки переплета колдовской книги, расположенные в левом углу от солнечного диска. Легонько поддев ногтем, он сковырнул крупицу золота и помахал ею перед лицами полицейских.

— Лет десять назад, чувствуя близкий конец, мой отец передал мне колдовскую книгу и самородок, доставшиеся ему от деда-алхимика. Из любопытства я сделал анализ на самом совершенном оборудовании. Чистота золота была удивительной. Когда я рассказывал вам об измерениях в каратах, я подразумевал разделение на тысячные доли. Двадцать четыре карата, самое дорогое золото, соответствует по крайней мере девятистам тысячным золота, учитывая, что самое чистое природное золото — это 99,998 процентов.

— А знаменитый самородок?

— Тысяча тысячных золота, чего никогда не бывало. «Золото тысячного утра», согласно поэтической аллегории философов металла. Говоря более научно, речь идет об изотопе золота, обычно нестабильном. Впоследствии во время моих многочисленных поездок по миру я никогда больше не встречал золота подобного состава. Теперь вам понятно, как я был удивлен результатами анализов, которые вы мне передали.

— Это невероятно, — подвел черту Брат Толстяк, не отрывая взора от крупицы желтого металла.

— Не будет ли нескромным с моей стороны спросить, где вы нашли золото, которое затем послали на анализ? — мечтательно проговорил Канселье.

Марка и Брат Толстяк быстро переглянулись. Хозяин дома улыбался с безмятежным видом.

— Я буду молчать как мертвый, но понимаете ли вы сами, что значат для человечества результаты этого анализа и их последствия?

Антуан нахмурил брови.