— Подвинься немного влево.
— Что ты задумал?
— Ничего особенного, — спокойно ответил Дрейдель, по-прежнему держа руки под столом. — И я совершенно точно не причиняю вред собственности правительства тем, что собираюсь вырвать страничку из этого календаря, представляющего собой историческую ценность.
На губах у Дрейделя заиграла слабая улыбка, и Рого услышал слабые звуки шиик, шиик, шиик— так лопаются шарики пузырчатой упаковки или страница вырывается из тисков полудюжины кольцевых зажимов.
Дрейдель осторожно вырвал страницу, датированную двадцать седьмым мая, сложил ее вчетверо и сунул ее в карман пиджака.
— Говорю тебе, ее здесь нет! — повысив голос, сказал он, выкладывая ежедневник обратно на стол. — Эй, Фредди, не могли бы вы подойти сюда? По-моему, здесь в документах не хватает одной страницы.
Вскочив с кресла, Дрейдель протянул ежедневник Фредди и показал на страницу с описью изъятий.
— Смотрите, здесь написано, что запись, сделанная двадцать седьмого мая, была отредактирована, но если перелистать календарь, — пояснил он, переворачивая страницы к концу мая, — то получается, что на этом месте уже начинается июнь.
Фредди бросил взгляд на опись изъятия, потом перелистал календарь до начала июня.
— Да… нет… одной страницы точно не хватает. А это не может подождать до завтра? Нам уже пора закрываться, и…
— Поверьте мне, нас тоже поджимает время, — заявил Дрейдель и посмотрел на часы. — Послушайте, вы не могли бы сделать нам одолжение и найти оригинал? Если сегодня вечером мы не принесем все документы Мэннингу, он нам яйца отрежет. Запросто. Я не шучу. От него всего можно ожидать.
— Послушайте и вы меня, парни. Я бы с радостью помог вам, но если эта страница была отредактирована…
— Фредди, когда сегодня утром я уезжал из Палм-Бич, президент сказал, что ему нужна полная копия этого ежедневника для работы над мемуарами, которые он пишет для семьи Бойла, — взмолился Дрейдель. — А мы сейчас говорим о файле десятилетней давности, принадлежавшем человеку, который давным-давно мертв. Если в записи вы обнаружите что-либо недозволенное — например, там написано: «Я ненавижу президента»или «Я террорист и шпион», или что-нибудь еще, относящееся к вопросам национальной безопасности, — то просто не показывайте ее нам. Но если там написаны какие-нибудь маленькие глупости, типа дня рождения его сестры, то вы спасете наши задницы.
Задумчиво поглаживая пальцем ямочку на подбородке, Фредди опустил глаза на ежедневник, потом поочередно посмотрел на Дрейделя и Фредди.
— Просто посмотрите хотя бы одним глазком, — внес свою лепту и Рого. — Если там есть что-нибудь запрещенное, то она вернется обратно на полку.
Наконец-то! Фредди ткнул пальцем в их заваленный бумагами стол и сказал:
— Ладно, назовите номера папок в этом ящике. Посмотрим, что я смогу для вас сделать…
— Фредди, — дрожащим от волнения голосом подхватил Рого, — когда я решу жениться, брат, ты будешь моим свидетелем!
— Папка номер ОА16209, — прочел Дрейдель надпись на лицевой стороне коробки.
Пятнадцать минут спустя в дальнем углу комнаты металлическая дверь в клетку отворилась, и оттуда вышел Фредди, держа в руках один-единственный лист бумаги.
— Вот, — сказал он, передавая его Дрейделю. — Хотя, мне кажется, вам было бы легче, если бы здесь был указан день рождения его сестры.
Глава восемьдесят вторая
— Я-я только хотел…
— Ты рылся в моем столе! — взрывается первая леди. — Я видела это собственными глазами! Ты… ты… после стольких лет, проведенных вместе, ты обманул наше доверие!
— Мадам, пожалуйста…
— Замолчи, Уэс! Я знаю, что видела. Я вижу это прямо сейчас! Но это тебя не касается! — и она со злостью вырывает у меня из рук письмо Бойла.
Я отступаю на шаг, меня трясет мелкой дрожью. Сейчас не время страшиться увольнения, я боюсь, что она ударит меня. Однако она бросает мне в лицо слова «Но это тебя не касается!», и я чувствую, как в груди вспыхивает и начинает разрастаться пламя всепоглощающей ярости. К лицу приливает кровь, и я не могу более сдерживаться. Качая головой, я шепчу:
— Это неправда.
С преувеличенной любезностью первая леди ядовито интересуется:
— Прошупрощения?
Я молчу, про себя удивляясь тому, что эти слова сорвались у меня с губ.
— Чтоты только что сказал? — настаивает она.
— Я сказал, что это неправда, — повторяю я, вглядываясь в ее лицо. — Я был в тот день на гоночном треке — так что это и мое дело тоже.
Первая леди, прищурившись, смотрит на меня в упор. А я разглядываю окно у нее за спиной. Подобно всем остальным окнам в доме, оно пуленепробиваемое и не открывается. Но сейчас она выглядит так, словно готова разбить его моей головой. Взмахнув рукой, в которой зажато письмо Бойла, она спрашивает:
— Кто подбил тебя на такой поступок?
— Что?
— Какой-нибудь репортер? Тебе заплатили, чтобы ты написал вот это?
— Мадам, неужели вы думаете, что я…
— Или это всего лишь дурацкая шутка, чтобы посмотреть, как я отреагирую? Впрочем, мне в голову пришла замечательная мысль, — издевательски начинает она, передразнивая невидимого собеседника. — Давайте-ка заставим доктора Мэннинг заново пережить худший день в ее жизни, а потом посмотрим, как она сломается.
— Мадам, прошу вас не шутить так…
— Или еще лучше, давайте попросим личного помощника ее мужа забраться к ней в спальню…
— Мадам…
— …выкрасть из ее письменного стола письмо…
— Доктор Мэннинг, я видел его.
— …и тогда она запаникует и начнет ломать голову, раздумывая над тем, настоящее ли оно.
— Я видел Бойла. В Малайзии. Он жив.
Она умолкает на полуслове и испуганно подносит руку ко рту. Потом начинает медленно качать головой. Нет… нет. О нет, нет.
— Это был он, мадам. Я видел его.
Она по-прежнему качает головой, но убирает руку от лица, проводит пальцами по подбородку, потом по шее. Она обхватывает себя за плечи, наклоняется вперед и сгибается пополам, словно от невыносимой боли.
— Как он мог… Как они оба могли… О боже…
Она поднимает голову, и глаза ее так быстро наполняются слезами, что она не успевает смаргивать их. Раньше я думал, что это слезы раскаяния или вины… что она может что-то скрывать. Но теперь, глядя на нее и видя, как от невыносимой муки искажается ее лицо, как она по-прежнему качает головой, явно пребывая в шоке, я понимаю, что эти слезы вызваны душевной болью.
— Доктор Мэннинг, я уверен, что это… Я знаю, это кажется вам невозможным…
— Дело не в этом… Господи! Я не так наивна, — шепчет первая леди. — Я вовсе не наивнаядевочка, — упорствует она. — Я знаю, что он скрывал от меня некоторые вещи… чтобы не обманывать, но у него не было другого выхода. В этом заключается работа президента.
Слушая, как она, запинаясь и часто останавливаясь, разговаривает сама с собой, я вдруг понимаю, что она говорит не о Бойле. Она говорит о муже.
— Есть тайны, которые он не можетдоверить никому, Уэс. Дислокация войск… возможности электронного наблюдения… эти секреты нужнынам, Уэс, — шепчет она. — Но такое… Святой боже, я же была на похоронах Рона. Я читала молитву!
— Мадам, о чем вы?..
— Я пришла к нему в дом и плакала вместе с его женой и дочерью! Я стояла на коленях, молясь за упокоение его души! — выкрикивает она, когда печаль и растерянность сменяются яростью. — А теперь я узнаю, что это было лишь притворство… жалкая попытка оправдать собственную трусость… — По лицу ее текут слезы, и она неуверенно, как слепая, делает шаг вперед. — О боже, если то, что говорит Рон… если это правда…
Споткнувшись, первая леди опирается рукой о комод в стиле королевы Виктории, стоящий слева от меня, и чуть не падает.
— Мадам!
Выставив перед собой руку, она заставляет меня остаться на месте. Взгляд ее в растерянности блуждает по комнате. Поначалу мне кажется, что она лишилась рассудка от страха. Но то, как она смотрит по сторонам, словно не веря своим глазам… Вот она переводит взгляд с приставного столика с левой стороны кровати на приставной столик Мэннинга с правой стороны, смотрит на письменный стол, возвращается к комоду… И повсюду стоят семейные фотографии в рамочках… всех видов и размеров — и на всех снят Мэннинг.