— Вероятно, что-то из этого, одно или другое, взбесило кого-то до такой степени, что Карузо решили убить, столкнуть с купола.

— Так я и думаю.

— Думаешь, это были «Ключи», Пол?

Я уловил в его голосе тревожную нотку.

— Возможно.

Он хотел, чтобы я сказал «да».

— Пол, я должен кое-что тебе рассказать. Не вешай трубку…

Потом Треди сказал:

— Спокойной ночи, Диего, спасибо за компанию.

Несколько секунд спустя я услышал, как папа глотнул и сказал:

— Хорошо, Пол, начнем с самого начала. Мы с Лукой Карузо были вместе почти с самого начала, еще с тех старых, добрых и беспокойных кокаиновых времен. Став священником, он занялся миссионерской деятельностью именно в этом направлении. Ты знал об этом?

— Нет, не знал.

Черт, мне следовало проверить.

— Пол, Карузо был одним из местных помогавших мне священников. И глазом не моргнув, он подвергал себя невероятному риску. Словно в его жилах был лед.

— Наркодилеры его тоже ненавидели?

— Думаю, да.

По спине у меня пробежал холодок. Я вспомнил языки пламени и снова ощутил запах горящих тел моей семьи.

Папа надеялся, что Лука стал жертвой религиозных фанатиков. Гораздо хуже, если он пал жертвой жестокого, связанного с наркомафией прошлого, объединявшего всех нас.

— …я помог Карузо, привез его сюда в Ватикан, действительно более безопасное место. Ему прекрасно удавалось то, чем он занимался, Пол, но под конец Луке стало скучно. Я видел это. И тогда я дал ему дополнительное задание, попросил оказать мне любезность и помочь с одной небольшой проблемой. Знакомая история?

— Ты попросил его проникнуть в «Ключи»…

— Да простит меня Господь. Он начал писать всякий бред правого толка, и им это нравилось; практически сразу после того, как я обронил фразу, что он мой друг, они опрометчиво приняли его к себе в компанию. Кое-что из тех материалов, что ты нашел в компьютере Карузо и передал мне, представляет собой его истинные убеждения, но все, что относится к этим католическим коммандос, — чушь. Он писал это для меня — все до последней буквы. «Ключи» думали, что он пишет то, во что верю я, но не могу высказать это публично. Они печатали это и прочую чепуху, о публикации которой не могло быть и речи, будь она из другого источника.

— Карузо был твоим агентом и, возможно, поставлял тебе много внутренней информации о «Ключах».

Может, я и тугодум, но не идиот.

Папа сделал еще глоток.

— А также и тот факт, что в «Ключи» стекается много денег — слишком много — и что большая их часть поступает из наркокартелей Южной Америки.

Черт! Я вспомнил о напичканной современными компьютерами комнате в штаб-квартире «Ключей».

— А Видаль?

Но я уже знал ответ.

— Видаль — другой мой старый друг. Я заслал его туда следом за Карузо. Он создал себе «респектабельный», должным образом консервативный религиозный фасад, чтобы подобраться поближе, но, в основном, отслеживал денежные потоки. Он латиноамериканец; у него прекрасные связи по всей Южной Америке. Это облегчало задачу.

— Так что пока ты абсолютно уверен в Видале.

Последовала долгая пауза, и когда папа снова заговорил, его голос и интонация были такими, какие я слышал всего раза два.

— Послушай, Пол. Я твой друг и твой папа. Видаль, как и ты, простой брат.

Что, брат Пол, съел?

— По моей просьбе отец Видаль поехал в Южную Америку, — продолжал папа. — Он возвращается через несколько дней; я хочу, чтобы ты поработал с ним, хорошо? И, пожалуйста, не приближайся к «Ключам», пока он не вернется.

Я и не приближался. Последующие дни прошли без пользы. Я не припоминаю, чтобы бедолаге Галли, мне и всем ватиканским полицейским удалось совершить что-нибудь выдающееся. В расследовании убийства такое иногда случается. Это всегда очень раздражает. Единственным полезным делом было то, что Лютера удалось внедрить в окружение папы, и ему там явно нравилось, поскольку, когда мы однажды вечером встретились за ужином, Лютер был в приподнятом настроении.

— Как тебе у папы?

Лютер всплеснул руками, как это делают итальянцы, когда хотят описать что-то сложное и труднообъяснимое.

Он сказал:

— Этот папа не зря ест свой хлеб. Он все время трудится — и днем, и ночью. Любит свою работу, живет ею. Думаю, он святой.

— Правда?

Мне никогда не приходило в голову считать Треди святым.

— Не потому, что он старается им быть, а потому, что это так и есть.

— Он произвел на тебя сильное впечатление, да? На такого старого циника, как ты.

— Ты разговариваешь с ним, и тебе хорошо — что еще я могу сказать, Пол? Однажды, когда у него закончилась его последняя на тот день встреча, он сказал: «Лютер, пошли ко мне». Он скинул туфли, взял два стакана, и вот я уже пью пиво с епископом Рима. Мы разговорились, и я вдруг понял, что рассказываю ему об Африке, о жизни, о себе, о чем я почти никому не рассказывал. Ну, тебе и еще кое-кому. Страшно, Пол, папа — страшный человек.

Как и я, Лютер долгими путями шел к тому, чтобы стать служителем церкви. Меня привела эмоциональная травма, но по обрывочным рассказам, услышанным от Лютера за годы нашего знакомства, и по обломкам, из которых я мысленно сложил картину его жизни, можно было понять, что причиной, по которой он здесь, вполне могло быть опустошение. Я знал, что когда-то он успел побывать и фермером, и солдатом, и правительственным чиновником, учителем и рыбаком-браконьером, но в какой последовательности, я не помнил. Наверное, Лютер тоже этого не помнил. Надо отдать должное Треди: он заставил открыться такого человека, как Лютер; но не за тем Лютера отправили в Апостольский дворец.

— Что с безопасностью? Треди ничего не угрожает?

Ответ Лютера последовал довольно быстро, но я видел, что мысленно он где-то в другом месте.

— Конечно, он не в безопасности, Пол. Ты знаешь, я знаю, он знает, Кеннеди тоже знал. И Кеннеди мертв, кому-то очень хотелось его завалить. Диего Альтамирано ходит за ним как привязанный, и у него добрые намерения, но… думаю, что если появится кто-нибудь с табличкой на груди, на которой будет написано «наемный убийца», ватиканские полицейские, возможно, проведут собрание, проголосуют, пошлют дымовые сигналы. Но против кого-то, кто настроен серьезно…

— Но там будешь ты. Этого хочет Треди. Ты ему нужен.

— Я буду, Пол. Но мне нужно еще раз поговорить с папой.

— Ради Бога, ты разговариваешь с ним каждый день.

— Я имею в виду серьезный разговор. Ему нужно знать…

Я спросил:

— Что? Что ему нужно знать?

Но Лютер уже бродил в других закоулках разума.

В молчании мы прогуливались по запруженным людьми улицам, наслаждаясь прохладой вечера. По крайней мере, я наслаждался. Где были мысли Лютера в тот момент, я не знаю. К реальности он вернулся, когда мы почти дошли до дома. Мы обогнули старый Циркус Максимус, и Лютер вдруг направился к гигантскому овалу амфитеатра, а я молча последовал за ним. Когда я его нагнал, он сидел на корточках у основания древней статуи в центре античного стадиона для бега. С него тек пот, глаза блестели. Я подумал, что он, возможно, заболел, но это было не просто недомогание.

— Пол, послушай. Слушай меня. Я хочу рассказать тебе кое-что об Африке… Это нелегко. Просто послушай, ладно?

Лютер закрыл глаза и начал свой рассказ.

— Никто не знает об этом, Пол. Это такая тайна, о которой не рассказывают; слишком стыдно. Я никому это никогда не говорил, но теперь вынужден рассказать эту историю. Это как исповедь, Пол. Понимаешь?

— Да.

Но я не понимал.

— Ты выслушаешь мой рассказ, Пол?

— Конечно.

Лютер улыбнулся.

— Ты мой брат, Пол.

Затем он снова погрузился в свои мысли и застыл. Налетел ветер, и у подножия статуи стало прохладно, но я терпеливо сидел и ждал, когда Лютер отвлечется от размышлений и начнет рассказывать о суровом месте, которое он называл Эдемом.

— Когда в тот день я появился там, место было таким прекрасным, что я сразу подумал: оно совершенно. Там было так хорошо! Пол, ты бы не поверил, что существует такая красота. Цветы, фрукты, аккуратные ряды посевов, вдали ручеек и гора, деревня с аккуратными домами и белоснежная церковь. За ней на холме располагался старый каменный монастырь, построенный во времена начала колонизации. В таком месте человек в абсолютном покое мог размышлять о жизни или о Боге. До ближайшей гравиевой дороги было четыре дня ходу, но каким-то образом я ощутил, что людей, которые живут здесь, это не особенно тревожило, потому что они понимали: все находится рядом.