— Знаешь, когда я был маленьким, — сказал он, разговаривая сам с собой и со мной одновременно, — то любил спускаться к проливу Бернал и смотреть на проплывавшие мимо большие танкеры. Ты был там? Это узкий пролив, и там довольно мелко, но, бывает, штормит так, что пройти через него — задача не из легких, зато через Бернал можно срезать несколько сотен километров, а время — деньги для больших судов; компьютеры проверяют все, миллионы раз каждую секунду.

Он пристально посмотрел на одну из картин: из пальмовых зарослей, широко улыбаясь и неся на плече связку рыбы, выходит темнокожий босоногий мальчик.

— В первый раз я был потрясен их величием, они плыли так, словно ничто не могло их остановить, как мощные военные корабли, и всему, что встает у них на пути, лучше поостеречься. Была в них какая-то религиозная правота, да? Наверное, уже тогда я решил, что стану священником.

Но знаешь, Пол, о чем я потом задумался, что заставило меня отступить? Это то, какими на самом деле чудовищами были эти корабли, ведь некоторые из них достигали в длину полмили. Если они пришли в движение, как их остановить? Дать задний ход во вторник, чтобы остановиться на ленч в среду? Поворачивать сейчас, чтобы принять влево через восемьдесят километров? Неповоротливое плавучее чудовище. Эти капитаны получают много денег и ценят каждый пенни. Одна роковая ошибка, и бац — они уже на телеэкранах по всему миру на фоне пляжей с мертвыми птицами. И все-таки надо ими управлять, этими голиафами, а? Нельзя просто позволить им везти тебя по воле волн. Капитаны этого не могут допустить, как и папы. Правильно, Пол?

— Угу.

Я плыл среди смешения метафор.

— Ты чертишь на карте собственный курс. Чем-то это напоминает игру в шахматы, да? Ты должен просчитать ход судна и возможный ход вражеских фигур на четыре-пять ходов вперед. Я не особенно боюсь ватиканских «аппаратчиков», но хотел бы, чтобы на моей стороне их было больше, чтобы мне не приходилось так часто с ними расправляться. Вот что я об этом думаю…

Он говорил минут десять, проветривая мозги, а я плыл на верхней палубе в его дружеской компании, наслаждаясь его ромом и его дружбой. Но поток его речи прервал котенок, который выбрался из-за дивана и принялся карабкаться вверх по ногам Треди. Котенок был, как и положено, черным с белым воротничком, но самым удивительным были его глаза: один голубой, а другой желтый. Котенок был еще совсем маленьким, но его происхождение легко было определить, ибо вел он себя с веками воспитываемой самоуверенностью бродячих кошек Рима.

— Что это? — глупо спросил я, прерывая монолог Рико. Он помог котенку забраться себе на колени.

— А что, похоже на рубленую печенку? И, пожалуйста, Пол, ни слова. Я уже слышу, что ты хочешь сказать.

Он изобразил меня:

— «Ваше святейшество, если люди узнают, что у вас есть котенок, нам будет некуда деваться от кошек. Доброжелатели станут присылать вам кошек со всего света, Ваше святейшество. Что мы будем с ними делать? Мы не сможем их содержать. Или убить. Кормить их? Представьте, сколько это будет стоить. Это станет тяжким бременем. Нас ждет кризис!»

Папа налил еще рому и передал мне бутылку.

— Это котенок папы, Пол. Я нашел его ночью, когда ходил прогуляться. «В садах Ватикана», сказали бы люди, но ты лучше знаешь где. Вообще-то в Апостольской конституции ничего не говорится о том, что я должен носить белую мантию днем и ночью, а также о том, что я должен сидеть здесь как в тюрьме. Неважно, что скажет служба безопасности. Так что иногда я выхожу, так сказать, прогуляться. Как-то ночью я отправился погулять на Авентинский холм и увидел на тротуаре этого одинокого котенка. Я подобрал его, посадил в карман и принес домой. Его зовут Санти, это сокращение от Сантиссимо. [44]Хемингуэй говорил, что в кошачьем имени всегда должен быть звук «с».

— А что, здорово. Санти — милое имя. Я всегда любил кошек. Конечно, в колледже святого Дамиана мы не можем…

— Ну вот, по крайней мере, это одна проблема, которую я могу решить с помощью телефонного звонка…

— Спасибо, то есть спасибо — нет, думаю, кошка не станет причиной кризиса, но ты знаешь, есть кое-какие сложности…

— Да я пошутил. Но было бы забавно, если задуматься: папская булла о кошках.

Треди посадил котенка на плечо и поднялся, разминая руки и мышцы спины. Была почти полночь.

— Я прекрасно себя чувствую. Отлично поиграли, вкусно поели, выпили хорошего рому и приятно побеседовали, Пол. Мне здесь иногда немного одиноко, неуютно. Спасибо, что зашел.

Треди и Санти проводили меня до двери, и перед моим уходом он положил руки мне на плечи.

— Да благословит тебя Господь, hermano. Пожалуйста, помолись за меня, хорошо? Скоро я окажусь на краю пропасти. Молись и охраняй меня.

Я сказал, что, конечно, буду. Но я даже представить себе не мог, как скоро это произойдет.

ГЛАВА 6

День начался вполне обычно.

Каждый год я прохожу два или три курса занятий в разбросанных по всему Риму епископальных университетах, потому что мое религиозное начальство решило, что это хорошо. Думаю, что если сложить мои зачеты за все прослушанные курсы, то мне можно было бы дать ученую степень, но, с другой стороны, будь я более активен, то уже был бы рукоположен в священники.

В тот семестр неделя для меня началась с первыми петухами в понедельник на занятиях по нумерологии; это был не мой выбор, уверяю вас. Профессор, теолог из Дании, был чрезвычайно религиозной натурой при полном отсутствии энтузиазма. В то утро я потерял его мысль где-то на переходе от цифры шесть к семерке. Сидевшая рядом со мной симпатичная монахиня из Аргентины остановилась на том же, что и я, этапе и увлеченно рисовала бородача, то ли Че Гевару, то ли кого-то очень похожего, что могло принести ей большие неприятности по возвращении в монастырь.

— В библейские времена все числа имели значения, выходившие за пределы того, что они изображали, — продолжал свой нудный рассказ датчанин, в пятый раз повторяя одно и то же. В классе было около пятидесяти студентов: семинаристы, священники, желающие повысить собственную ученую степень, монахини и несколько мирян; епископские университеты предоставляли недорогое обучение и хороший диплом.

— Семь — это совершенство. Дом мудрости. Семь столпов мудрости; семь тяжких грехов.

Аллилуйя, аллилуйя. К тому времени, когда он добрался до десяти, у меня по телу уже мурашки бегали.

— Десять заповедей. Их могло быть двенадцать, или пятнадцать, или семьдесят восемь, — сдержанная улыбка, — но нет, их — десять. Это число докажет свою божественную ценность, если хотите, но рассмотрим сумму шести заповедей и четырех канонических добродетелей.

На Антонии, монахине из Аргентины, была свежая белая блузка и длинная юбка в цветочек, прекрасно облегавшая фигуру. Она положила ладонь мне на руку, с видом заговорщицы наклонилась ко мне и быстро прошептала по-испански:

— Скучно, как в лифте без зеркала.

— Кофе?

Я заслужил быструю улыбку. Мы с Антонией были не единственными студентами, после перерыва не вернувшимися в класс к датчанину. Из коридора мы отправились в ярко освещенный бар, который как итальянцы, так и жители Ватикана называют кофейней. Я решил, что произвожу хорошее впечатление, но Антония вдруг широко раскрыла глаза от удивления. Не отрывая взгляда от чего-то, что находилось за моей спиной, она чуть не выронила чашку.

На мое плечо легла рука, и я обернулся, полагая, что увижу ватиканского полицейского. Это был швейцарский гвардеец. Я смутно помнил его, но не знал, как его зовут, однако свою алебарду вместе с разноцветным камзолом, который, как говорят, придумал Микеланджело, он оставил дома. Вместо этого на нем была современная униформа: высокая форменная фуражка, серые брюки, темно-синяя куртка и пистолет на ремне. Его можно было бы принять за патрульного дорожного полицейского, если не знать, что в государстве Ватикан, во всех его двадцати кварталах, не так много дорог, по которым можно было бы погонять на автомобиле.