— Ну, собственно, мне все ясно, — подытожила Эвелин скорее ход собственных мыслей, чем развитие диалога. — Абсолютно все.

— Эвелин, ты должна понять.

— Я и так все понимаю. — Она подошла к двери и взялась за ручку.

— Я должен был сказать тебе сам. Я собирался. Это я виноват.

— Может быть. — Эвелин вдруг почувствовала себя непоправимо взрослой. — Но теперь это не имеет значения. Я ехала к тебе для одного важного разговора. Впрочем, это теперь тоже не имеет значения.

— Мы потом можем встретиться и поговорить, если хочешь.

— Нет. — Она пожала плечами. — К чему? Мы уже поговорили. Э-э-э… тебе оставить ключи от машины?

— Я подарки не отбираю, — насупился Себастьян. — Тебе это прекрасно известно. Зачем ты так?

— Ну я тебя мало знаю, как выяснилось… Вот поэтому. Что ж, спасибо, — Эвелин открыла дверь в приемную и зачем-то обернулась.

Сесиль, румяная и довольная, сидела в кресле и сосредоточенно разглядывала маникюр. А она, Эвелин, — бледная и покинутая — вынуждена отступить.

У Сесиль сегодня будет ночь любви с Себастьяном (а потом — утро, а потом — день, вечер любви и т. д.), а у нее, Эвелин, не будет ничего. Только обида, коварный Бернар и канадский остров.

Себастьян подошел к двери.

— Эвелин, подожди. Я все-таки заеду как-нибудь.

— Если застанешь меня в городе.

— Куда ты собралась?

— В Канаду.

— Ну перестань! Не делай резких движений, прошу тебя. Все не так страшно, ничего по сути не изменилось, а ты готова…

— У меня работа.

— Успокойся, Эвелин! Какая работа?.. Какая Канада? На мое место придет другой, я просто уверен в этом! Ты — красива, ты не сможешь быть одна дольше недели.

— Не утруждай себя, Себастьян, я поняла.

— Ну что ты, в самом деле! Из чего ты делаешь трагедию? Зачем уезжать из города всего лишь потому, что рассталась с мужчиной?..

Она смотрела на него во все глаза.

— «Всего лишь»?!

— Ну… А разве не так?

Эвелин в ужасе покачала головой:

— У вас, французов, все так легко!.. Господи, как так можно жить?!! Я вас ненавижу. И ваш Довиль ненавижу. И никогда не пойму.

Был еще солнечный вечер, когда она вошла в квартиру. Бессмысленно проездив по городу несколько часов, Эвелин наконец решила перекусить. Но, зайдя в первое попавшееся кафе, поняла, что сейчас расплачется и в горло ей не полезет ни кусочка, потому что вокруг — одни лишь влюбленные пары.

И правда, вокруг — буквально за каждым столиком, буквально на каждой лавочке — она видела либо целующихся молодых людей, либо пожилую чету, томно идущую взявшись за руки, либо — просто веселых, хохочущих девушек с парнями… Все это было ужасно. Просто невыносимо.

Она пыталась было погулять на пляже, но там тоже было полно парочек, а еще холодно, и Эвелин промочила сапоги.

Апофеозом стала молодая итальянка, попросившая сфотографировать ее на набережной «с обожаемым мужем», а потом — прямо перед объективом они принялись целоваться. Эвелин с трудом сдержалась, чтобы в сердцах не зашвырнуть камеру в воду потом села на камень и расплакалась.

Как все ужасно! Ее бросили, при этом еще унизили и оскорбили! Себастьян, человек, которому она привыкла доверять, который всегда был ближе всех на свете! Не смог, не захотел… Нет, просто не любил. И это — горше всего. Все можно было бы простить, но это — простить невозможно.

— Ты чего? — услышала она вдруг голос над собой.

Эвелин вскинула глаза. Перед ней стоял паренек лет двенадцати и одной ногой придерживал скейтборд.

— Чего ревешь-то? Может, помочь?

Она вымученно улыбнулась и покачала головой:

— Спасибо. Ты мне вряд ли поможешь.

— Как знать, — деловито ответил мальчишка.

— Иди, — улыбнулась Эвелин. — Спасибо за участие.

— Ну смотри. Тогда можно, я хотя бы дам тебе совет?

— Ну-ну.

— Если что-то уже случилось, то нечего горевать, оно все равно случилось. А если что-то еще можно изменить, то лучше не плакать, а делать. Так что хватит реветь.

— Это кто же таким умным советам тебя учит?

— Папа! — уезжая, крикнул он и помахал на прощание бейсболкой.

Эвелин удивленно качнула головой и приняла мудрое решение ехать домой. Разве можно гулять по весеннему Довилю, когда у тебя такая драма в личной жизни?

Хорошо, что машина останется у нее, и на этом спасибо. Себастьян не был жадным. Да он вообще во всех отношениях хороший парень, может, и не такой интеллектуал, как Бернар, но с ним весело и комфортно. У него практически нет недостатков. Эвелин вздохнула. Нет, кроме одного: он любит Сесиль, а не ее.

Она припарковала машину и направилась в булочную, расположенную в цокольном этаже их дома. Вот сейчас она накупит пончиков и круассанов, съест их все сразу и станет толстая. Ну и пусть. Кому она теперь нужна?

Дома было все как утром. То есть уютно и спокойно. Едва Эвелин вошла в квартиру, у нее почему-то перестало болеть сердце и тревога с обидой ушли. Выгрузив на кухне многочисленную выпечку и сварив кофе, она принялась бессмысленно ходить по комнате, трогая предметы и наслаждаясь ощущением дома.

Дома у нее никогда не было. За все двадцать шесть лет жизни дом впервые появился именно здесь, в Довиле. И хотя сегодня она люто ненавидела и даже презирала французов за легкомыслие и бесстыдство, в глубине души Эвелин понимала, что именно в этой стране и в этом городе ей стало по-настоящему комфортно жить.

Никуда она не поедет. Не нужны ей никакие деньги и никакая Баффинова Земля. Она останется здесь. Здесь так хорошо, эти стены просто созданы, чтобы залечивать душевные раны. Она будет жить здесь, покупать круассаны… Растолстеет, постепенно успокоится, выйдет замуж…

Телефонный звонок, как и утром, отвлек ее от размышлений. На ходу хлебнув кофе и сунув в рот пончик в шоколаде, Эвелин нехотя пошла в комнату. Наверное, опять Бернар.

Утром он был еще и недоволен, что она уезжает с работы, так и не начав рабочий день. После такого-то разговора!

Номер на экране светился незнакомый. Эвелин с облегчением вздохнула: слава богу, не Бернар!

— Алло?

— Эвелин? Э-э-э… Эвелин Лорейн?

— Да. — У нее почему-то все оборвалось внутри. — А с кем я разговариваю?

— Это мадам Роше, хозяйка вашей квартиры.

— Ах, мадам! Простите, я не узнала вас!

Эвелин выдохнула. Странно, почему так заколотилось сердце? Наверное, чудовищное напряжение сегодняшнего дня дает о себе знать. Ну теперь-то можно успокоиться: мадам Роше — сама доброта и деликатность, Эвелин любила поболтать с ней о жизни, словно с лучшей подругой.

— Ну ты и не обязана узнавать меня. Как дела?

— Да все… все в порядке вроде бы. С квартирой, по крайней мере.

— А что, с тобой не в порядке? — Мадам Роше тихонько рассмеялась. — Что случилось, Эвелин?

— Да нет, ничего. Просто… Немного подводит личная жизнь.

— О, тогда не волнуйся, это сейчас поветрие такое. Все мои подруги, что помоложе, тоже жалуются на проблемы в личной жизни.

— Разве?

— Конечно.

— А мне так не показалось. Сегодня видела, как город утопает в весне и влюбленных парочках. Это так ужасно! — вырвалось у Эвелин. — То есть…

Мадам Роше снова рассмеялась:

— Ну, конечно, это ужасно, когда ты сама на фоне всего этого благополучия одинока, не так ли?

— Вы все понимаете.

— Ах, я все это пережила по несколько десятков раз в жизни, милая Эвелин. Нечего тут бояться. Страшно, когда ты теряешь не поклонника, а саму себя.

Это было в духе мадам: за светской беседой ненавязчиво учить жизни. Но Эвелин всей душой принимала такую расстановку ролей, иногда ей казалось, что в лице мадам Роше она нашла ту, кого у нее никогда не было, — заботливую мать.

— Мадам Роше, а может, вы хотите заехать ко мне? А то мне так одиноко…

— Ну, может, и хочу. Но вряд ли смогу. Впрочем… может быть, я заеду завтра.

— Завтра? — Снова какой-то странный холодок пробежал между лопатками. — А что случилось?