— Эмиль прав. Вы стали… жестче. — Он ткнул пальцем в затылок Морису. — Он крайне разочарован. Он рассчитывает, что при нашей следующей встрече втроем ему доведется вести машину попристойнее. И я тоже на это рассчитываю. — Гитлер скосил глаза на портфель, лежавший на коленях у Гривена. — А вместо этого вы появляетесь неизвестно с чем.

— Я…

— Обо всем позже. — Он запустил в рот палец. — Эмиль! Поехали отсюда! Живо!

Как и обещал Морис, на обратном пути они не заехали на Шоссештрассе с тамошними малолетними проститутками. Старый Мерседес повернул на юг, в общем и целом в сторону Зоо, стараясь не выезжать на центральные улицы.

Некоторое время Гитлер молча глядел в окошко, затем, откинувшись на спинку сиденья, заговорил.

— Нам надо закончить наше предприятие, и как можно скорее. У меня важные дела. Интересы Партии — все мое время должно принадлежать им.

Звучание и смысл собственных слов явно доставляли ему удовольствие; казалось, сам ритм речи не столько успокаивал его, сколько придавал новые силы. Что ж, пусть будет по-твоему, я восприму твои слова буквально. Ничего не сказав в ответ, Гривен положил на колени Гитлеру рисунки, сделанные Бугатти.

Морис включил в салоне матовый верхний свет. Надев маленькие очки в тонкой оправе, Гитлер мог бы сейчас сойти за цивилизованного человека, за специалиста, вникающего в чертежи будущего автомобиля. Он не возмутился, не закричал от ярости.

Лишь в его глазах, когда они отрывались от рисунков, чудился Гривену некий завистливый блеск.

Не зная, чем заняться, Гривен принялся осматриваться в салоне автомобиля. О Господи, если бы эта машина умела разговаривать! Она была (так показалось Гривену) честной рабочей лошадкой Партии, на ней развозили листовки, доставляли штурмовиков Рёма на место очередной акции, а потом забирали их оттуда. И, внезапно понял Гривен, в машине стоял специфический запах.

Как в больнице. Пахло аммиаком и желчью. Скосив глаза к полу, Гривен увидел темные бурые пятна, которые, должно быть, не удалось вывести, невзирая ни на какие усилия. Всматриваться в них еще пристальней он не стал. Да в этом и не было никакой надобности.

Морис во второй раз за нынешнюю ночь пересек по мосту Шпрее, проехал под полотном надземки, пролегающей в сторону театральных кварталов города. Гривен посмотрел на толпы перед зданиями Комической оперы и Зимнего сада в надежде увидеть знакомые лица — кого-нибудь из нормального мира, в котором он чувствовал себя как рыба в воде.

— Свет, Эмиль. Пожалуйста, убери. — Гитлер, судя по всему, боялся, что его кто-нибудь опознает. Он осторожно скатал в трубочку рисунки и, не скрывая своего отвращения к ним, вернул их Гривену. — Вы и сами должны соображать, что это совершенно неприемлемо. Да что там, этот человек просто идиот! У него нет вкуса, нет навыков, какой-то итальянский мазила — и не более того. А я ведь совершенно ясно дал понять, чего именно мне хочется…

Ага, вот и они, — шум и ярость. Гривен, как и планировал заранее, переждал этот приступ. Конечно, он сейчас нервничал, но почему-то это доставляло ему удовольствие.

— Вот и прекрасно, господин Гитлер. Я могу позвонить Бугатти и сказать, что я раздумал. Конечно, его разочарует отказ от покупки королевского лимузина, но я уж придумаю какое-нибудь правдоподобное объяснение. А если не я, то Люсинда. И, разумеется, я верну вам ваши деньги…

Наживка на крючке, схватить хочется, но пока не достать. Гривен мельком заметил, что Морис улыбается.

— Но я хочу эту машину! — Кулаки Гитлера взметнулись в воздух, не зная, на кого или на что обрушиться. Наконец он ткнул пальцем в сторону Гривена. — Вы несете за это ответственность. Я дал вам простое задание…

— Нет. Вот ответственности-то я как раз ни за что и не несу. Или вам не доводилось слышать, господин Гитлер, что великого вождя отличает особое искусство делегировать полномочия?

Осторожней! В зеркале заднего вида Гривен заметил, как Морис разве что не подмигивает ему, призывая выбирать выражения. Мерседес шел сейчас по Фридрихштрассе, на которой нет уличных фонарей, поэтому лицо Гитлера оставалось в тени. «Герр Вольф» ничего не ответил, поэтому Гривен продолжил натиск.

— Вам надо положиться на меня. Я достану вам эту машину. Но, пожалуйста, поймите, королевский лимузин никогда не станет вашим — то есть таким, каким вы его себе представляете. Нравится вам это или нет, но Бугатти гордится своими детищами и у него имеются весьма четкие представления относительно того, в каком виде их следует выпускать в мир.

— Какая самонадеянность! — рявкнул Гитлер, но истинной злости в его голосе уже почти не было. Чувствовалось, что он вот-вот смирится с неизбежным. — Я понял это, когда прочитал его письма. И что же, он и впрямь полагает, что я с такой легкостью отступлюсь от своего?

Да он едва ли помнит о твоем существовании, — подумал Гривен.

— Мы с Бугатти славно поладили. Мы постараемся совместить достоинства обоих листочки — вашего и его. — Гривен еще раз развернул листочки. — Поглядите получше. Некоторые из его изменений действительно идут на пользу.

Гитлер сидел, скрестив руки на груди. Так, надувшись, перестает дышать ребенок в надежде, что взрослые выполнят его прихоть.

— Никто не требует от вас капитуляции. Речь идет всего лишь о небольшом компромиссе.

Но и концепция компромисса была чужда Гитлеру. Однако сейчас он в конце концов глубоко и уныло вздохнул.

— Ненавижу этот город, — сказал он меланхолически и без всегдашнего голосового напора. — Повсюду педерасты. С радостью предвижу, как вышвырну их всех, начав новую… — Гитлер сбился с мысли, поняв, что ему не стоит метать бисер перед свиньями. — Вы, герр Гривен, еще хитрее, чем я полагал. Сперва ставите палки мне в колеса, потом уговариваете меня смириться с этим. Вы ведь понимаете, что такое удается не всякому?

Гривен понимал это, как никто другой.

Гитлер отмахнулся от рисунков несвойственным ему жестом великодушия.

— Полагаюсь на ваше суждение. Но, тем не менее, я рассчитываю на то, что вы еще повоюете за мои планы с Бугатти. Особенно это касается раздвижного верха. На этом я настаиваю категорически! Моей Гели это должно необычайно понравиться!

Но тут настроение фюрера резко переменилось; надолго сконцентрироваться на чем-нибудь, даже на собственной любви, он был просто не в состоянии. Хитровато прищурясь, он посмотрел на Гривена.

— Какая жалость, что так мало народу знает о нашем с вами уговоре! Все бы принялись спрашивать: «А почему этот молодой человек оказывает вам такую услугу?» А я бы ответил: «Герр Гривен во многих отношениях похож на меня. Мы оба умеем обращать каждое событие себе в пользу».

Гривен, пожав плечами, тем не менее, почувствовал себя польщенным.

— Только смотрите, не вздумайте со мною хитрить! — Последняя фраза Гитлера отдавала холодком. — Эмиль! Герру Гривену завтра рано вставать.

Прошло три дня. Гривен с утра, сидя в кофейне, листал «Локаль-Анцайгер». Накануне, как и было обговорено заранее, прибыл второй чек от пунктуального господина Бауда.

— Спрячьте их понадежней, — сказал ему Гитлер перед тем, как хвостовые фары Мерседеса растаяли во мраке. — В сейф УФА, скажем. Банкам я не доверяю.

Гривен с трудом удержался от улыбки. Соскреби с фюрера его вождизм — и обнаружишь суеверного крестьянина. Нет, завтра он разместит чек в Дармштадтском банке. И еще раз зайдет к Зандеру и Хеншелю. Поработать над рисунками — и только так.

Люсинда посмотрела на него, заслонившегося газетой.

— Что там такого интересного пишут?

— Ничего особенного.

Очередная забастовка в Вене… Всесоюзный съезд клеймит Троцкого как ревизиониста… и, как это ни странно, ни слова о том, что в Берлин приехал Гитлер.

— Так тебе кажется, что стоит одолжить у Эриха его дворецкого? А это не окажется слишком банально?

— Гмм…

Его чашка вновь оказалась чудодейственным образом наполнена. Спасибо тебе, дорогая.

— А что насчет списка гостей? Нет ли еще кого-нибудь, кого тебе хотелось бы пригласить особо?