Подсолнухи махали головами и мирно высились тополя у чугунных ворот маленького кладбища; утренний воздух был уже душен, нас немилосердно донимали комары, «нас» — означало в данным случае меня, Джилл, сельского священника, могильщика — и Теда Чезале.

Я не видел его целых три года. У него был явно подстегнутый обмен веществ. Сейчас он уже на голову перерос мать. Крепко держа ее за руку, Тед практически не отводил взгляда от свежевырытой могилы и гроба с телом отца. В глазах у него не было ни слезинки, но они пылали яростью, а его шелковистые белокурые волосы развевались на ветру.

Джилл была в черной вуали. Священник бормотал слова латинских молитв, покачивая головой, словно напутствуя Элио в его последний путь. Вынув из букета красный цветок, Джилл положила его на больше ничем не украшенный сосновый гроб. Тут плечи у нее задрожали, она как-то вся смешалась, закачавшись на высоких каблуках и едва не рухнув в подступающий, исполненный высокого милосердия обморок. Я поспешил поддержать ее за правую руку, Тед по-прежнему держался за левую… и тут-то мы и столкнулись впервые по-настоящему — как вещество и антивещество. Горе, нежелание поверить в реальность происходящего, ярость, даже невыплаканные слезы — все это читалось в обращенном на меня взгляде Теда, означавшем: не вздумайте ко мне приближаться! О Господи. Эдипов комплекс. Как будто наша жизнь не была переусложнена и без этого.

Я безуспешно пытался наладить с ним хоть какую-то близость — и на кладбище, и позднее, когда мы прощались в аэропорту. Уже потом, вернувшись, я обсудил это с Фрэнсис. Мы с ней сидели за коктейлем в баре отеля «Кортес» и наблюдали за тем, как на город накатывает туман.

— Судя по всему, это его проблема, Алан. А вовсе не твоя. — Фрэнсис помахала соломинкой от коктейля. — Ну-ка, вспомни первое правило композиции…

Не пытайся вместить все в один кадр. Да, я помнил это правило. Я решил поискать спасения в работе. Я взял заказ журнала «Лук» осветить упрямство и одержимость голливудских гонщиков в их стремлении выиграть гонку «буллитов». Я даже внушил себе, что меня больше ничуть не волнует горящая резина «мустангов» и «Дж. Т.О.», не волнует треск, с которым разбиваются корпуса автомобилей, похожий на удар исполинским кулаком в грудные ребра. Боль пошла на убыль под натиском чисто профессиональных забот, превратившись в кадры пленки, в маленькие четырехугольники, разбросанные на моем рабочем столе… но тут зазвонил настенный телефон. Это была Джилл, голос ее звучал спокойно, но так, словно ее успокоили лоботомией, превратив в сплошное плато все горы и долы. Не смогу ли я прибыть в Нью-Йорк на оглашение завещания? Совершенно неожиданно в предварительных условиях обнаружился пункт, согласно которому меня просили присутствовать.

И вот, через две недели после гибели Элио мы все собрались вновь, в адвокатской конторе Эльмера, Кагана и Бейнбриджа в Сигрем-билдинге. Тед сидел, сумрачный и отрешенный, как индейский юноша с рекламы сигар. Джилл лучилась ледяной выдержкой и самообладанием, если не считать того, что ее руки в белых перчатках не знали ни секунды покоя. Я заранее набрался терпения и снисходительности — нам с Линдой пришлось хлебнуть вдосталь после смерти отца, — и я понимал, что оглашение завещания и все, с этим связанное, — не та ситуация, когда в людях вспыхивают добрые чувства.

Вошел Фрэнк Эльмер, седовласый и крайне важный, его сочувствие безутешной родне смотрелось столь же с иголочки, как его костюм. Было в нем что-то ястребиное. Или, если угодно, нечто, заставляющее подумать о кардинале Ришелье. Взгляд человека, привыкшего делить то, что ни в коем случае не подлежит разделу. Если бы Иисус Христос решил, деля хлебы и рыбу, задокументировать этот факт, ему было бы не обойтись без Фрэнка Эльмера.

Но ближе к делу. Эльмер возложил руки на стол и в нужном ему порядке проверил заранее разложенные бумаги.

— Миссис Чезале, вам известна финансовая ситуация вашего покойного мужа?

— Полагаю, что так. Элио неизменно советовался со мной перед тем, как сделать серьезные капиталовложения. Так у нас повелось сыздавна.

Седая бровь поползла вверх.

— Не уверен, что правильно понял вас.

— Еще до нашего знакомства, когда Элио был гонщиком, он заранее заботился обо всем на случай аварии с трагическим исходом. «Когда сидишь за рулем, у тебя не должно быть никаких посторонних мыслей», — так он это формулировал.

— Такой подход можно только приветствовать. Мистер Чезале неоднократно подчеркивал свою заинтересованность в том, чтобы ни вы, ни ваш сын, ни в чем не нуждались. — Он достал какое-то досье. — Детали, связанные со страховым полисом и пакетом акций, не слишком сложны. Хотя, конечно, если вам угодно, я могу остановиться на них. Но в целом вам с Теодором уготован ежегодный доход в размере двадцати тысяч долларов.

Впервые за все время нарушил обет молчания Тед. Он заговорил негромко, подростковым, ломающимся и неуверенным голосом.

— А что произойдет, когда мне исполнится двадцать один?

— Вы станете полноправным наследником, хотя распорядительную власть вам придется делить со мной. — Адвокат пребывал в довольно курьезном замешательстве. — Меня сейчас больше беспокоит состояние текущего банковского счета. — Он развел руками. — Мистер Чезале распорядился по этому поводу вполне однозначно. Деньги следует разделить между вами поровну, разбив выплаты на пятилетний период в интересах уменьшения подоходного налога.

— К чему вы клоните? — спросил Тед.

— Но вот банковская история мистера Чезале за последние восемь месяцев. В январе он снял со счета шесть тысяч пятьсот семьдесят долларов. В феврале — чуть более семи тысяч. Семь четыреста — в марте. Восемь двести — в апреле. — Эльмер порылся в своих бумагах. — И так далее. У меня имеются все документы. — С явно сокрушенным видом он сложил их в ровную стопку. — В настоящий момент на счету осталось триста сорок два доллара.

— Но этого не может быть! — вырвалось у Теда. — Папа никогда бы…

Джилл смертельно побледнела, но все еще не утратила самообладания. Она положила руку на плечо сыну.

— Успокойся, дорогой. Прошу тебя. — Она посмотрела на меня. — А ты что скажешь, Алан?

— Не знаю. За последние две недели я вообще перестал что бы то ни было понимать.

Эльмер был откровенно расстроен несообразностью всего происходящего.

— Я понимаю, для вас это должно оказаться настоящим шоком. Нет ли у вас какой-нибудь догадки, на что ваш муж мог израсходовать восемьдесят тысяч долларов?

— Нет. — Лицо Джилл задрожало. — Но я знаю, чем это для него кончилось.

Адвокат был слишком многоопытен, чтобы вступать с нею в спор.

— Руководитель местного отделения банка Беркли сообщил мне следующее. Мистер Чезале каждый раз являлся за деньгами сам и брал их наличными. Особо оговаривая, чтобы их выдали ему мелкими банкнотами. Разумеется, руководитель банка начал осторожно расспрашивать его о мотивах подобного поведения, но мистер Чезале резко пресек все расспросы. А настаивать они не имели права. Ведь в подобных выплатах не было ничего противозаконного. — Он постучал пальцем по стопке счетов. — Чертовски неприятная история. Жаль, что не смог по-настоящему помочь вам.

— Знаете ли, мистер Эшер, — задумчиво добавил он. — Мистер Чезале наведывался ко мне на протяжении этих восьми месяцев. Я считаю себя недурным знатоком человеческой натуры, а он не произвел на меня впечатление человека, которому есть что скрывать. Должно быть, плохой из меня знаток.

Откинувшись в кожаном кресле, Эльмер извлек из верхнего ящика стола небольшой конверт.

— Сегодня утром я извлек этот конверт из нашего сейфа. Он предназначается вам. Он просил меня вручить его при оглашении завещания. Вместе с некоторыми личными записями, о которых идет речь в данном документе. Но он особо оговорил, что вам необходимо получить этот конверт.

Я вскрыл конверт. Внутри оказался ключ, на обеих сторонах которого было выгравировано «№ 14387», и клочок бумаги: