— Мне сообщили, что фараон закончил свое совещание, — сказала она Кенамуну и Семеркету. — Этим утром мой сын Пентаура организует охоту на уток на северных болотах. Я сделаю так, что ты к нам присоединишься, Семеркет.

Чиновник пришел в ужас. На такое легкомыслие просто не было времени!

— Ваше величество…

Она подняла выкрашенную хной ладонь.

— Есть причина, по которой я прошу тебя пойти, — негромко проговорила Тийя. — В эти дни красная и белые короны тяжелы для головы фараона. Еще один такой удар, и… — Она трагически вздохнула, подразумевая, что фараон слишком слаб, чтобы вынести подобные вести.

Семеркет ответил, не задумываясь:

— Поскольку наследный царевич объявлен соправителем, я уверен, теперь станет легче…

Тийя заметно вздрогнула, ее карие глаза расширились, рот сложился в такую гримасу, что стали видны острые зубы. Она схватила Семеркета за руку, и ногти ее пробороздили красные полумесяцы на его коже.

— Кто тебе такое сказал? Где ты услышал такую ложь? Отвечай, болван! Никто еще не назван соправителем. И уж меньше всего этот…

Кенамун встал со стула и громко откашлялся.

Тийя посмотрела на писца и немедленно захлопнула рот. Она снова легла на кушетку, глубоко дыша. Успокоившись, царица печально посмотрела в глаза Семеркета.

— Фараону не нужен соправитель. Он — могучий бык, парящий сокол.

Традиционные слова звучали плоско и безжизненно в ее устах. Семеркет ничего не сказал. Полумесяцы, которые она пробороздила у него на руке, начали сочиться густой кровью. Тийя притворилась, что увлеченно разглядывает узоры своей накидки.

— Я всего лишь пожилая женщина, — проговорила она, — и слишком защищаю своего мужа, наверное. Но я помогу тебе, Семеркет, несмотря на твои жестокие слова.

Внезапно царица стала деятельно обсуждать планы и детали охоты на уток, как будто ничего не случилось. Она сказала, что Семеркет разделит с ней ее прогулочную барку, а настроение фараона наверняка улучшится после того, как он сделает несколько удачных выстрелов.

— Тогда я попрошу у него эскорт, который отправится с тобой в деревню. Я должна найти идеальный момент, чтобы задать ему вопрос. Но ты должен хранить молчание, потому что я — единственная, кто знает, как с ним обращаться.

Внезапно, как по мановению волшебной палочки, гарем сделался средоточием бурной активности. Из своих комнат появились, зевая, младшие жены, повсюду сновали стражи-евнухи.

Тийя быстро дала Семеркету указания насчет того, когда он должен появиться на храмовой пристани. Министерский писец останется с ним и никому не разрешит к нему приблизиться. Он все время будет рядом с Семеркетом, — подчеркнула царица. Кто знает, какие опасности поджидают дознавателя? Разве его однажды уже не пытались убить?

Низко поклонившись, Семеркет оставил царицу у зарешеченного окна.

Когда он вышел в дверь, смотревшую на каменный мост, Кенамун поспешил за ним со словами:

— Необыкновенная женщина, великая жена, верно?

Семеркет молча посмотрел на него. Всю дорогу через каменный мост он чувствовал жжение там, где ногти Тийи впились в его руку.

В это самое время во многих фурлонгах оттуда служанка Кеея стояла перед мусорной ямой, держа корзину с отходами. То был мусор обычного фиванского дома — кости, оставшиеся за неделю от трапез, рыбьи головы, одежда, слишком изношенная, чтобы найти ей дальнейшее применение. Служанка поискала кремень и растопку из пальмовых волокон. Утро было в разгаре, и ее госпожа отправилась в храм Сехмет, чтобы навестить своего дядю, старшего жреца.

«Меритра в эти дни зачастила в храм дяди», — подумала Кеея. А когда госпожа возвращалась, она была раздражительной и замкнутой, часто запирала слуг в маленьком погребе, где они втроем ночевали. Сидя в темноте рядом с мешками пахнущего плесенью зерна и кувшинами перебродившего пива, слуги слышали, как Меритра ходит наверху, иногда — кругами. Порой госпожа напевала про себя, и Кеея подозревала, что ее госпожой начинает овладевать демон.

Кремень был в маленькой нише в кирпичной стене. Потянувшись за ним, служанка почувствовала, как одна из плит шевельнулась под ее ногами. Плита эта слегка приподнималась над другими.

Кеея слегка подумала и нагнулась, чтобы вернуть плиту на место. Но та все еще болталась, как будто что-то мешало ей лечь, как следует. Девушка подняла плиту и оглядела то, что было спрятано в дыре под ней. И едва-едва сумела сдержать крик, который рвался с ее губ.

Она быстро вернула плиту на место.

Когда госпожа вернулась домой, служанка ничего не сказала, ожидая, пока Ненри вернется на обед. Как только писец, нагруженный свитками, устало открыл ворота, Кеея подошла к нему.

— Господин, — сказала она, — не найдете ли вы момент, чтобы посмотреть кое на что?

Ненри собирался отмахнуться, потому что в тот день Пасер бросил на него всю работу — доклады надсмотрщиков, перечни налогов. Почему-то градоправитель в последний момент сорвался, чтобы принять участие в охоте на уток с царицей Тийей — не больше не меньше. Но у служанки было такое серьезное выражение лица, что все протесты умерли у писца на губах, и он последовал за девушкой к мусорной яме.

Кеея подняла плиту. В дыре лежал трупик младенца, девочки. Тельце было разрисовано красным, на крошечных ладонях, ногах и на лбу начертаны знаки. Не обычные иероглифы, а примитивные символы древних времен. На маленьком тельце лежали амулеты и талисманы. У ребенка был вспорот живот, в высохших внутренностях виднелась восковая кукла. В груди младенца торчал нож, на глазах была повязка.

— Позови остальных. — сказал Ненри ужасным голосом.

Меритра лежала на постели, потому что имела обыкновение дремать, пока муж обедал. Такой порядок вещей устраивал их обоих, потому что сводил ежедневное общение к минимуму. Поэтому она удивилась, увидев, как Ненри внезапно появился в дверях, а за ним — слуги.

— Почему вы мешаете мне отдыхать, безумцы? — с видом смиренного долготерпения спросила она, словно обращаясь к богам с просьбой прояснить их неисповедимые пути.

Муж быстро пересек комнату, схватил жену за волосы и швырнул ее, вопящую, к стене.

Колдунья! — взревел он. — Ведьма!

Ненри чуть не заплакал, но удержался, мужественно справившись со слезами.

— Схватите ее, — велел он слугам. — Крепко свяжите. А потом посадите в подвал.

Меритра была слишком потрясена, чтобы говорить. Только когда слуги схватили ее и связали руки, женщина стала изрыгать проклятия и жаркие богохульства.

Но слуги как будто не слышали ее угроз и обещании всяческих кар. Меритре пришлось черпать утешение в том, что они съеживались, прикасаясь к ней, словно она оказалась тварью с чешуей и рогами.

В подвале уже ждал Ненри, отказываясь взглянуть на жену до тех пор, пока ее не привязали за руки и за ноги к креслу лицом к верстаку, на котором были аккуратно разложены свидетельства черного колдовства. Увидев мужа и слуг такими отчужденными и обвиняющими, Меритра начала бороться с путами, яростно вопя, что ее надо немедленно освободить, что она обо всем расскажет дяде, что Ненри потеряет свою должность, что она продаст служанок в бордель!

Женщине позволили вопить и яриться, пока она не выдохлась. В конце концов, именно пассивность слушателей остановила ее, и Меритра умолкла, перестав дергать путы.

— Как ты могла так со мной поступить? — спросил Ненри. — Разве я не кормил и не одевал тебя? Разве я не давал тебе все, что тебе хотелось?

Он уставился на ужасную восковую куклу в своей руке, пронзенную золотой иглой. Потом взгляд его упал на труп младенца. При виде несчастного ребенка со вспоротым животом, набитым ужасными амулетами, Ненри тихо застонал.

— Отпусти меня, ты, дурак, — ощетинилась Меритра. — Когда мой дядя узнает, что ты погубил чары…

Ненри с криком ринулся на жену и ударил по губам так жестоко, что по ее подбородку потекла струйка крови.

— Это ты погубила меня! — яростно сказал Ненри. — Мне конец!